10 - 12 декабря 2007 г. в Институте востоковедения РАН состоялась международная научно-практическая конференция "Восток в эпоху древности: новые методы исследований, междисциплинарный подход, общество и природная среда", организованная Отделом истории и культуры Древнего Востока Института востоковедения РАН*. По традиции конференция посвящалась памяти Э. А. Грантовского (с 1996 г.) и Д. С. Раевского (с 2005 г.). В работе конференции приняли участие (непосредственно или опосредованно - через публикацию тезисов) ученые Москвы, Санкт-Петербурга и Киева.

Заседание открыли зам. директора ИВ РАН В. М. Алпатов, акад. АН Республики Таджикистан Б. А. Латвийский, зав. Отделом истории и культуры древнего Востока ИВ РАН В. П. Андросов, С. В. Кулланда.

В. М. Алпатов высоко оценил вклад Э. А. Грантовского и Д. С. Раевского в отечественную науку. Приветствуя участников конференции, он подчеркнул, что тематика докладов отражает различные аспекты изучения Востока. Чрезвычайно актуально исследование темы "Общество и природная среда".

В. П. Андросов рассказал о работе Отдела истории и культуры древнего Востока, в котором трудились Э. А. Грантовский, и Д. С. Раевский. Он сравнил деятельность ученых в современном обществе с ролью брахманов и подчеркнул, что оба ученых преданно служили науке как брахманы.

С. В. Кулланда отметил, что и Э. А. Грантовского, и Д. С. Раевского отличали широкий кругозор и стремление выйти за пределы узкой специальности. Э. А. Грантовский был одним из немногих историков, свободно ориентировавшихся в сравнительно-историческом языкознании. Продолжая традиции отечественной науки, он толковал сообщения античных авторов о скифах при помощи этнографических материалов, причем делал это куда профессиональнее, чем занимавшиеся скифологией этнографы. Д. С. Раевский мастерски использовал достижения смежных наук (семиотики, фольклористики и т.п.) при интерпретации скифских изображений и сформулировал оригинальную теорию происхождения и функционирования скифского искусства. Труды Э. А. Грантовского по иранистике - образец тщательнейшего и подробнейшего анализа материала, приводящего к нетривиальным, но всегда глубоко обоснованным выводам. С. В. Кулланда сообщил, что усилиями Отдела истории и культуры древнего Востока ИВ РАН подготовлено и скоро выйдет переиздание опубликованной впервые в 1970 г., но не утратившей своей ценности для специалистов "Ранней истории иранских племен Передней Азии" Э. А. Грантовского. Сотрудники отдела снабдили ее комментариями с учетом всей новейшей литературы (сост. С. В. Кулланда), указателем (сост. Г. Ю. Колганова) и резюме на английском языке (Э. А. Грантовский. Ранняя история иранских племен Передней Азии. 2-е изд., испр. и доп. М.: Вост. лит., 2007).

Б. А. Литвинский говорил о становлении российского научного востоковедения во второй половине XVIII - первой четверти XIX в., периоде накопления материала, первых попытках

* К открытию конференции были подготовлены тезисы: "Восток в эпоху древности: новые методы исследований, междисциплинарный подход, общество и природная среда". 10 - 12 декабря 2007 г. Москва, ИВ РАН, 2007.

стр. 120
изучения источников. Он отметил три основных источника формирования российского научного востоковедения: практическое востоковедение; традиционные школы восточных народов, вошедших в состав Российской империи; западное востоковедение. Он подробно рассказал о жизни и научной деятельности таких ученых, как Готлиб (Теофил) Зигфрид Байер (1694 - 1738), Бернгард (или Борис Андреевич) Дорн (1805 - 1881), Христиан Мартин (Христиан Данилович) Френ (1782 - 1851), Василий Васильевич Григорьев (1816 - 1881).

Далее работа конференции была организована по нескольким направлениям, сгруппированным в три секции: "Южная и Восточная Азия", "Древний Ближний Восток" и "История материальной культуры".

Чрезвычайно интересными и плодотворными оказались выступления секции "История Древнего Ближнего Востока". Было заслушано и обсуждено 14 докладов.

С. С. Соловьева (МГУ) в докладе "Харран (Карры): факторы развития древнего ближневосточного города" проанализировала факторы, способствовавшие развитию небольшого энеолитического поселения рубежа 4 - 3-го тыс. до н.э. и превращению его ко 2 - 1-му тыс. не только в большой город с обширной сельскохозяйственной округой, но даже в царскую резиденцию и практически столицу Ассирии. Наряду с выгодным как экономически, так и стратегически географическим положением С. С. Соловьевой были отмечены благоприятные природные условия, религиозный "туризм", а также редко прекращавшаяся в этом регионе война, заставившая мирный торговый город принять облик и выполнять функции военной крепости.

В докладе Б. Е. Александрова (МГУ) "Фрагменты текстов исторического содержания из Богазкёя (КВо 28.113, КВо 50.24,76,92)" были рассмотрены части текстов, проливающие свет на историю Верхней Месопотамии XIV-XIII вв. до н.э. Автор доклада считает, что фрагмент КВо 28.113 относится к договору правителя Хеттского царства Суппилулиумы I с царем верхнемесопотамского Митанни Шаттивазой. Фрагмент КВо 50.24 (опубликован в 2006 г., джойнируется с KUB 19.15+) содержит интересные сведения о событиях в Сирии в начале правления Мурсили II (мятеж Тетте, правителя вассально зависимого княжества Нухашше, в 7-й год царствования Мурсили). Фрагменты КВо 50.76 и 92 относятся ко второй половине XIII в. до н.э. Первый из них - осколок чернового варианта письма в Ассирию, составленного на хеттском языке. Б. А. Александров отметил, что сохранившееся обращение "мой брат" дает основание говорить о формально дружественных взаимоотношениях между правителями Хатти и Ассирии. Во фрагменте КВо 50.92 упоминаются войска города Каркемиш, город Ирриде, находившийся на западе Ханигальбата, а также имя ассирийского царя - Тукульти-Нинурта I (1233 - 1197). По мнению автора доклада, этот документ может свидетельствовать о неком конфликте в Верхней Месопотамии в конце XIII в. до н.э., в который были вовлечены и хетты, и ассирийцы.

Н. В. Лаврентьева (РГГУ) доклад "Папирусы "Книги Ам-Дуат" в собраниях российских музеев" посвятила одному из тех материалов, о степени изученности которого можно сказать, что он приближается к нулю. Именно поэтому работа, проделанная Н. В. Лаврентьевой, чрезвычайно актуальна не только для отечественной египтологии. В докладе рассматривались древнеегипетские папирусы, хранящиеся в Восточном фонде библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, в секторе Востока Отдела искусства и археологии Древнего мира ГМИИ им. А. С. Пушкина (в том числе папирусное собрание коллекции В. С. Голенищева), в секторе Древнего Востока Государственного Эрмитажа, а также в Казанском университете. По мнению автора, папирусы отражают представления об ином мире (Дуате) на уровне религиозно-магического письменного и изобразительного языков. На материалах папирусов "Книги Ам-Дуат" Н. В. Лаврентьева проследила изменение стилистики папирусной графики III Переходного периода по отношению к эпохе Нового царства.

Докладом М. А. Чегодаева (РГГУ) "Удар трезубцем" была открыта осирическая тематика в работе секции. Автор продемонстрировал, что осирический миф оказывается своего рода универсальным инструментом: он одновременно (единомоментно) описывает (объясняет, классифицирует) весь окружающий мир во всех его проявлениях. История Осириса, по мнению М. А. Чегодаева, отображает и историю первого шамана, и часть истории мироздания, и "мифопоэтическое" описание годичного природного цикла. Слушая миф, неофит сразу же получал знания по комплексу проблем. Египетская теология действует теми же способами, что и мифология: оперирует посредством тропов в рамках трех фундаментальных основ мифоло-

стр. 121
гического мышления ("бинарные оппозиции", "действие мира", "количество мира"). Осирический миф, - видимо, результат высочайшей многовековой теологии, построившей такую систему, с помощью которой можно описать явления и исторического порядка, например объединение Египта как собирание (воссоединение) Осириса через принцип перехода: один-много-один (полнота, Атум). М. А. Чегодаев считает, что в этом плане Египет становится "сценой" грандиозного исторического ритуала, где все его номы связаны с тем или иным событием осирического мифа. На языке тропового мышления каждый из них является местом погребения одной из частей тела Осириса (гробница - иат), а весь целиком - оказывается единым телом божества. Доклад М. А. Чегодаева вызвал оживленную дискуссию.

В. А. Большаков (РУДН) в докладе "Воцарение Хатшепсут в контексте изменения ее политического статуса" предложил отказаться от устоявшейся в зарубежной и отечественной историографии характеристики правления Хатшепсут как узурпации власти при наличии законного наследника Тутмоса III и грубого нарушения древних традиций престолонаследия. В. А. Большаков считает, что царская власть достигнута Хатшепсут благодаря стремлениям самой царицы и поддержке ряда влиятельных придворных и жречества Амона-Ра, утвердивших ее легитимность. Воцарение Хатшепсут, по его мнению, было не узурпацией власти, а итогом возрастающих полномочий регентши, нашедших отражение в изменяющихся титулах, эпитетах и иконографии царицы. Особое внимание В. А. Большаков обратил на то, что после воцарения Хатшепсут Тутмос III не был полностью элиминирован из царских текстов и изображений, напротив, в ряде памятников он предстает как ее соправитель. Это, по мнению автора, не дает нам оснований считать, что Хатшепсут желала избавиться от младшего фараона.

Доклад О. А. Васильевой (ГМИИ им. А. С. Пушкина), продолжающий осирическую тематику секции, "Нефтида и Осирис: адюльтер или законное супружество?" - реакция на опубликованный в 2006 г. Д. Меексом папирус Бруклинского музея, датирующийся временем 26-й династии и содержащий ряд интересных сведений по мифологии Дельты. Некоторые данные этого источника помогли автору доклада по-новому взглянуть на определенные эпизоды осирического мифа как в египетском изводе, так и в интерпретации античных авторов. Примечательно, что в бруклинском папирусе нет намека на адюльтер, напротив, Нефтида предстает здесь в качестве законной супруги Осириса. О. А. Васильева считает, что происходит это прежде всего потому, что в данном случае Нефтида сближается с Хатхор, а не с Исидой. В тексте бруклинского папируса удивительно немногочисленно присутствие богини Исиды и, напротив, заметно внимание к образу Нефтиды, которая обычно находилась "в тени" своей знаменитой сестры. По мнению О. А. Васильевой, Нефтида - супруга Осириса в подземном царстве. Именно Нефтида, а не Исида (земная супруга Осириса), сопровождает Осириса в подземном мире. Нефтида, отмечает автор доклада, заменяла в позднюю эпоху Хатхор; Диодор отождествляет Нефтиду с Афродитой, т.е. богиней, идентичной Хатхор; Плутарх говорит о том, что Нефтида - это то, что под землей и невидимо, а Исида - это то, что явлено и находится над землей. О. А. Васильева предположила, что умершая могла именоваться "Нефтидой", как и любой умерший - "Осирисом".

И. А. Ладынин (МГУ) выступил с докладом "Царь Ухоревс (Diod. I. 50.3 - 5) и его место в схеме истории Египта Гекатея Абдерского и Диодора Сицилийского". Идеи доклада были рождены в ходе подготовки (летом 2007 г.) автором внешнего отзыва на докторскую диссертацию А. Е. Демидчика, в которой были проанализированы сведения "Исторической библиотеки" Диодора Сицилийского, восходящие к труду Гекатея Абдерского. Анализ, проведенный И. А. Ладыниным, позволяет сделать два важных вывода - о степени свободы позднеегипетских интерпретаторов истории своей страны в построении ее схем и о "живучести" в то время классической литературы Древнего Египта. Манипуляции с образом Ухоревса проще объяснить, по мнению И. А. Ладынина, не опосредованным знакомством с временем Хети III, а непосредственно чтением "Поучения царю Мерикара" - знакового произведения его времени. Дополнительным доводом в пользу этого, по мнению автора доклада, служит явная аллюзия на экологические бедствия I Переходного периода и их следствия в оценке легитимности царей этого времени в Канопском декрете 238 г. до н.э.

А. А. Немировский (ИВИ РАН) и А. В. Сафронов (ИВ РАН) в совместном докладе "Осаждал ли Камос Аварис? (К интерпретации "Второй стелы Камоса")" пересмотрели практиче-

стр. 122
ски общепринятую в египтологии точку зрения о том, что в ходе войны с гиксосами Камос совершил набег на гиксосскую столицу Аварис, разорив ее (или только часть, или пригородную округу). Авторы предлагают свою реконструкцию событий, отраженных в стеле Камоса. Они считают, что надежных оснований для отождествления разгромленного Камосом центра с Аварисом и его округой нет. Проведенный ими анализ текста показывает, что дальше XVII верхнеегипетского нома Камос не продвигался, а описание разгрома явно относится не к Аварису, а к "царскому городу" Инпут в XVII верхнеегипетском номе. Под Аварисом же успешно воевал уже преемник Камоса, Яхмос.

Тематически несколько обособленным в работе секции выглядел доклад А. С. Десницкого (ИВ РАН) ""Сыны Божьи" в Ветхом Завете". Однако с точки зрения методологической он прекрасно иллюстрировал доминирующие тенденции. Докладчик отмечал, что тексты Ветхого Завета подвергались постоянной реинтерпретации, начиная с Септуагинты, в свете богословских и философских представлений последующих времен. Из стремления к чистому монотеизму иудеи, а затем и христиане стали толковать "сынов Божьих" либо как название для ангелов, либо как метафорическое обозначение могущественных людей. По мнению А. С. Десницкого, оба эти смысла напрямую соотносятся с изначальным представлением об этих существах (как о сверхъестественных, воздействующих на мир людей и подчиненных верховному божеству), но ставят их в совершенно другую систему категорий. В докладе были приведены интересные примеры текстов и образцы их интерпретации толкователями последующих времен.

Н. С. Тимофеева (РГГУ) выступила с докладом "Жизнь и творчество В. И. Авдиева по документам Архива РАН". Достаточно неожиданным даже для собравшейся искушенной аудитории оказался ряд архивных данных, представленных ею. Н. С. Тимофеева анализировала переписку В. И. Авдиева с В. М. Викентьевым, В. В. Струве, письма М. Э. Матье. К тому же С. С. Соловьева (ученица В. И. Авдиева), присутствовавшая на конференции, дополнила его своими комментариями и замечаниями.

В. А. Головина (ИВИ) свой доклад "Нефрусебек-Неферкара - первая царица-фараон" посвятила той, которая, по мнению автора, хотя и обделялась обычно вниманием историков, была несомненной предтечей и образцом для подражания для Хатшепсут, несмотря на старания последней подчеркнуть уникальность своего правления и восхождения на престол. Это выступление - своеобразная перекличка с докладом В. А. Большакова. Источники, дошедшие от царицы-правителя Нефрусебек (конец 12 династии) дают, как считает В. А. Головина, древнейший и ярчайший пример реализации идеологической программы в нестандартных условиях. Направленная на подтверждение легитимации власти, эта программа решала и сверхзадачу коррекции (имеется в виду тендерный аспект) вербальных (титулатура) и визуальных (иконография) форм, в которых власть себя выражала. Направленность и содержание этого процесса автор доклада предлагает суммировать как сочетание, казалось бы, взаимоисключающих тенденций - феминизацию традиционной царской титулатуры и маскулинизацию царицыной иконографии, в подтверждение чему был представлен весьма убедительный изобразительный материал.

Доклад М. И. Соколовой (ИВИ) "Осирис: значение имени" явил собой продолжение осирической дискуссии, начатой докладами М. А. Чегодаева и О. А. Васильевой, и заслуживает пристального внимания. Автор отмечает, что среди огромного количества существующих мнений о значении имени "Осирис" в отечественной египтологии на сегодняшний день получила признание версия О. Д. Берлева. По мнению М. И. Соколовой, версия О. Д. Берлева обладает одним преимуществом, суть которого состоит в том, что интерпретация слова "Осирис" как "зрение" позволяет объяснить, почему в египетских заупокойных текстах "Осирисом" именуют умершего. Общепринятой ныне является точка зрения, утверждающая, что египтяне отождествляли умершего с Осирисом. Но М. И. Соколова считает, что именование умершего "Осирисом" имеет две специфические особенности, которые дают основания думать, что за этим явлением стоит не столько отождествление умершего с богом, сколько присоединение к имени умершего знаменательного эпитета (т.е. эпитета, имеющего собственное конкретное значение). Предпочтение, таким образом, должно быть отдано такому переводу имени "Осирис", который позволял бы истолковать два типа употребления этого имени - как имени бога и как эпитета умершего (в контексте жертвенного ритуала). Концепция О. Д. Берлева - единственная,

стр. 123
которая такое истолкование допускает. Но М. И. Соколова оспаривает его интерпретацию, в основе которой лежит утверждение, что "сочетания слова "место" и названия части тела обозначают функцию таковой", по крайней мере, в том общем аспекте, в каком он понимает "функцию", предлагая переводить словосочетание st-jrt как "зрение". Автор доклада утверждает, что заупокойные тексты не позволяют говорить о том, что зрение играет в них некую особую роль, которая приписывается ему в концепции О. Д. Берлева. При буквальном прочтении имени "Осирис" как "место глаза", по мнению М. И. Соколовой, под "глазом" подразумевается не солнце, не корона и не орган зрения, а жертва - т.е. слово jrt рассматривается как "Око Хора", специфическое имя любой жертвы в египетском заупокойном ритуале. Прочтение имени автор доклада предлагает интерпретировать как "место жертвы", т.е. то место, куда приносится, для которого предназначается жертва. Следовательно, Осирис - своего рода "жертвоприемник", "акцептор/приниматель жертвы". Предложенный перевод, по мнению М. И. Соколовой, наилучшим образом удовлетворяет специфическим контекстам употребления этого имени. Доклад вызвал оживленную дискуссию, в целом высоко оценившую свежий взгляд на привычные "аксиомы" египтологии.

Как всегда, был необычайно интересен доклад А. А. Немировского ""Надпись" Лугальаннемунду, царя Адаба: апокриф, копия или вариация?". Анализ текста трех старовавилонских табличек (CBS 342, 474, 1217), проведенный А. А. Немировским, наглядно демонстрирует ошибочность точки зрения, доминирующей среди специалистов, и заставляет признать, что рассматриваемый источник действительно воспроизводит подлинные тексты Лугальаннемунду. Знаменательно, что основным критерием "датировки" оказываются географические представления, отображенные в тексте (перечень подвластных царю регионов, охватывающий весь непосредственно окружающий Месопотамию мир) и однозначно показывающие, что позже Раннединастического периода (т.е. эпохи реального Лугальаннемунду) он составлен быть не мог.

Анализу географических представлений жителей древней Месопотамии на материалах аккадских текстов посвящался и завершающий работу секции доклад Г. Ю. Колгановой (ИВ РАН) "Аккадское "sar kibrat erbetti": к вопросу о географических представлениях в древности". Она также придерживается точки зрения, согласно которой географические описания, содержащиеся в аккадских текстах, в том числе даже столь привычное "sar kibrat erbetti" ассирийских царей, являются надежными историческими источниками в гораздо большей степени, нежели об этом принято говорить в современной ассириологии (и не только отечественной).

На секции "Южная и Восточная Азия" было заслушано девять докладов.

В. П. Андросов (ИВ РАН) в докладе ""Самадхи-раджа-сутра": ее роль и значение в доктринах Великой и Алмазной колесниц буддизма" отметил, что среди буддийского населения Великой колесницы имеются тексты, которые до сих пор не получили должного освещения в западной научной буддологии. Эти тексты играли огромную роль в доктринах Махаяны, Ваджраяны, тибето-монгольского буддизма. Их постоянно цитировали и комментировали древние и средневековые авторы. "Самадхи-раджа-сутру" ("Сутру царя сосредоточения") активно цитировали и мадхьямики и йогачарьи Индии, начиная с Нагарджуны (II-III вв.). По его мнению, данный текст нельзя ни в коем случае считать руководством в трансах. Здесь не упоминаются технические методы сосредоточения. Слово самадхи обозначает в нем скорее предмет сосредоточения, словесную формулу, над которой следует медитировать. Докладчик подчеркнул, что для сутры характерны мадхьямиковские учения об отсутствии реальной сущности (них-свабхава) во всех дхармо-частицах, о двух телах Будды (как и в праджняпарамитских сутрах), причем упор делается не на факт двух тел, а на то, что есть абсолютная дхарма-кайя и иллюзорная рупакайя - "фантом, созданный магической силой Будды".

Е. С. Лепехова (ИВ РАН) в докладе: "Специфика проклятий в синтоистском и буддийском фольклоре древней Японии" рассмотрела понятия тама, моно, сирё, цукимоно, моно-но-кэ, горе: онрё: описание проклятий в исторических хрониках "Кодзики" и "Нихонги", сборнике буддийских преданий "Нихон рейки". Она сделала вывод о том, что в синтоистской мифологии древней Японии проклятия являлись крайней мерой, к которой вынуждены были прибегать божества - коми (поскольку проклятия относились к сфере нечистого), а в буддийском фольк-

стр. 124
лоре проклятия становятся формой защиты трех Сокровищ (Будды, его учения и сангхи) от врагов буддизма.

Е. В. Леонтьева (ИВ РАН) в докладе "Тантры как основа школ тибетского буддизма" отметила, что в тибетском буддизме сложились четыре большие школы (Нъингма, Кагъю, Сакъя, Гелуп) и много малых школ, или линий, передачи учения. Каждая школа имеет свои особенности, специфические философские воззрения и системы практик, т.е. методы постижения природы ума. Она остановилась на подходе к классификации тантр выдающегося тибетского ученого Бутона (1290 - 1364). Бутон классифицировал тантры как методы преодоления "ядов ума" (омрачения) по признаку того, с какими именно из трех "ядов" и каким способом они работают и в какой степени представлено в них чистое видение, т.е. способность ученика отождествляться с просветлением. Е. В. Леонтьева также представила таблицу классификации тантр с учетом преодолеваемых "ядов ума".

В докладе Д. Н. Лелюхина (ИВ РАН) "Царь - установитель дгармы. Практический аспект идеологической концепции" говорилось о существовавшем представлении о царе как установителе и дарителе дгармы. Дарение считалось элементом долга для царя. Суть дарения монастырям заключалась в том, что они (вихары) обеспечивали авторитет царской власти в Непале. Дарение делалось также и представителям разных конфессий.

В. В. Вертоградова (ИВ РАН) доклад "Поиски очертания высказывания в пределах одного эпиграфического текста (К интерпретации надписи Ашоки из Ахрауры)" посвятила найденной в 1961 г. близ деревни Ахраура (штат Уттар-Прадеш) надписи Ашоки. Интерпретация и прочтение этой надписи вызывают у исследователей ряд вопросов. В. В. Вертоградова отметила, что в целом текст соответствует малому наскальному эдикту Ашоки I (MREI), который сохранился в 12 версиях в разных областях Индии. Но последняя строка надписи по сравнению с MRE I имеет продолжение. По мнению докладчицы, здесь затрагиваются важные стороны ранней буддийской религии и культуры. Она предприняла попытку обсудить именно эту строку указа. Надпись из Ахрауры, как и MRE I, составлена во время ритуального объезда территории Ашокой. Конец надписи указывает на время издания указа: "256 ночей с тех пор, как. В. В. Вертоградова считает, что есть все основания текст 11-й строки надписи читать следующим образом: "Этот указ обнародован спустя 256 ночей, как тело Будды было поднято на ложе".

О. Э. Филиппов (ИВ РАН) в докладе "Место Кангъюра и Тенгъюра в религиозной жизни Тибета" сообщил о том, что в настоящее время исследователи работают над множеством проектов, связанных с оцифровкой собраний текстов. Наиболее известные собрания - Кангъюр и Тенгъюр, содержащие более 300 томов. Эти тексты составлены учителями Индии и затем были переведены на тибетский язык. О. Э. Филиппов попытался в своем докладе дать ответы на вопросы об особенностях возникновения этих текстов, о кратких описаниях других собраний текстов и о возможных методах их исследования. В настоящее время, считает он, принято говорить о четырех главных школах тибетского буддизма и традиции Бон, но так было не всегда. Он считает, что эти школы "неоднородны" по методам и философским воззрениям, нельзя также говорить о единстве текстовых писаний даже внутри школы. Что касается методов исследования текстов, то, по мнению докладчика, для определения сути текста необходимо не только изучить его, но и знать линию передачи и то, на каком уровне он использовался (диспут, практика медитации и пр.).

В докладе Н. В. Александровой (ИВ РАН) "Шраман. Брахман. Царь. Стереотипы сюжетов и персонажей" говорилось о "Записках о западных странах" китайского паломника Сюаньцзана, в которых обнаруживается определенная стереотипность ограниченного набора сюжетов и состава действующих в них персонажей. Наиболее четкую оппозицию составляют фигуры шрамана - буддиста, представляющего фо фа (учение Будды), и брахмана, представляющего вай дао ("внешние учения"). Царь по отношению к этим персонажам выступает как судья. Н. В. Александрова приходит к выводу, что стереотипность сюжетов и персонажей буддийских легенд, во многом общих у Сюаньцзана и в буддийской литературе Индии, показательна для понимания путей разработки этих сюжетов и выявления в них составляющей, идущей от традиции формирования сюжетных ходов, что имеет значение для адекватной оценки историчности такого рода повествований.

стр. 125
В. М. Яковлев свой доклад "К описанию свитка "Колеса времени" из коллекции Рерихов" посвятил уникальному свитку из собрания семьи Рерихов, который в 1977 г. вместе с другими произведениями искусства Востока, картинами Н. К. и С. Н. Рерихов, архивными материалами и книгами был передан в дар Государственному музею Востока президентом музея Н. К. Рериха в Нью-Йорке Кэтрин Кэмпбелл-Стиббе. Этот свиток иллюстрирует астрологический трактат Дэсрид Санъе Гьямцхо, регента Шестого далай-ламы, под названием "Вайдурья карпо". Как отметил докладчик, пока не удавалось обнаружить иллюстрацию и описание равноценного или подобного ему полотна. В. М. Яковлев рассмотрел цветовую символику чисел и ориентацию таблиц свитка по цветам пяти элементов (огонь-юг, вода-север, дерево-восток, металл-запад, земля-центр и промежуточные направления), что подтверждается в ряде случаев надписями.

В ходе работы секции "История материальной культуры" был сделан 21 доклад.

Л. И. Авилова (Ин-т археологии РАН) выступила с докладом "Модели древнего металлопроизводства в Анатолии и на Балканах: к проблеме региональной специфики". Результаты сравнительного анализа металлопроизводства Анатолии и Балкано-Карпатья в энеолите, раннем и среднем периодах бронзового века, основанного на компьютерных базах данных по металлическим изделиям Анатолии (37 тыс. находок) и Балкано-Карпатья (4700 находок), привели Л. И. Авилову к выводу о том, что модели развития металлопроизводства в них отличались друг от друга. Анатолийское металлопроизводство сформировалось на месте. В ранних городских центрах и государственных структурах существовала элита - организатор производства и обмена, потребитель престижных, в том числе металлических, вещей. На Северные Балканы и в Подунавье знания о металле проникали с Ближнего Востока вместе с достижениями производящей экономики. Здесь не было базы для формирования иерархической общественной структуры, что привело к консервации деревенской общины, а местная элита организовывала поиск и производство металла в рамках вождества.

Н. М. Никулина (МГУ) в докладе "О функциональном и символическом в архитектуре Древнего мира (4 - 1-е тыс. до н.э.)" говорила о господстве в архитектуре Древнего мира строительного метода - стоечно-балочной системы. Автор проследила, как решалась и оформлялась важная часть стоечно-балочной конструкции - опора. Самые ранние опоры в архитектуре Древнего мира были подчеркнуто функциональны, имели повышенный запас прочности. Символическое присутствует в образном решении, но не является визуально доминирующим. Н. М. Никулина охарактеризовала архитектуру Египта эпохи Среднего царства (XXI-XVIII вв. до н.э.), архитектуру Двуречья этого времени, египетскую архитектуру эпохи Нового царства (времени XVIII-XX династий) (начало XVI - середина XI в. до н.э.), когда наиболее популярным был тип папирусовидной колонны. Н. М. Никулина присоединилась к мнению А. Эванса о происхождении эгейской колонны из ранних минойских святилищ пещерного типа. Она подчеркнула, что классические памятники греческой архитектуры стали основой для развития позднейшей европейской и мировой архитектуры. Однако нельзя забывать, что основы самого греческого строительного искусства заложены были не без участия древних культур, предшествовавших грекам.

А. Л. Александровский, В. И. Балабина, Т. Н. Мишина (Ин-т археологии) в докладе: "Опыт применения естественно-научных методов на многослойных поселениях (на примере двух фракийских памятников)" сопоставили результаты почвенного, химического и микроморфологического исследования седиментов двух расположенных рядом многослойных поселений - телля Юнаците и открытого поселения к западу от телля, на фоне сравнительного анализа их археологической стратиграфии. На Юнаците проводились еще некоторые палеоэкологические исследования - споропыльцевое, фитолитное, диатомовое. Полученные данные свидетельствуют об изменении увлажненности климата на протяжении полутора тысяч лет. Охарактеризованы две погребенные почвы.

А. Р. Канторович (МГУ) и В. Р. Эрлих (ГМИНВ) в докладе "Антропоморфные изображения в меото-скифском искусстве" отметили, что основу репертуара меотского искусства скифской эпохи составляют зооморфные образы, а изображения антропоморфных персонажей немногочисленны. Некоторые из изображений антропоморфных персонажей, обнаруженные на памятниках меотской культуры, являются продуктом древнегреческих мастеров. По мнению выступавших, существует ряд антропоморфных изображений, стилистика которых заставляет признать их произведениями меотского или меото-скифского искусства, возникшими, впро-

стр. 126
чем, под неким внешним воздействием - как непосредственным, так и опосредованным. К ним докладчики относят конский наносник второй половины IV в. до н.э. из 1-го кургана некрополя II Тенгинского городища, антропоморфное изображение на конском налобнике из комплекса коня 14-го кургана 2-го некрополя II Тенгинского городища. Местный характер присущ и изображению на известном золотом колпачке из кургана Курджипс. Стилистически синкретичным представляется докладчикам бронзовый конский наносник из конской могилы кургана 1 у ст. Кужорской.

Н. В. Рындина и И. Г. Равич (МГУ) в докладе "Переднеазиатские истоки редких технологий металлопроизводства майкопской культуры Северного Кавказа" сообщили об исследовании 150 изделий майкопской культуры, датируемой серединой 4 - первой третью 3-го тыс. до н.э., с помощью оптической и электронной микроскопии на установке "Камебакс". Среди изделий предметы вооружения, культовые предметы, сосуды, украшения, сделанные из мышьяковых или мышьяково-никелевых бронз, золота, серебра, а также сплавов меди и серебра. Было выявлено, что майкопские мастера освоили уникальные технологии, которые помимо Кавказа были известны только в центре металлопроизводства Передней Азии, например, технология литья по восковой модели. Технология "серебрения" зафиксирована на поверхности ритуальной собачки из могильника урочища Клады. Ближе всего к майкопским техникам стоят образцы использования метода истощения при обработке сплавов меди с серебром, найденных в Восточной Анатолии.

С. Я. Берзина (ГМИНВ) в докладе "Геммы из Беркут-калы" акцентировала внимание на том, что, несмотря на миниатюрность своего размера, геммы аккумулируют основные представления и главные идеи общественного сознания древних цивилизаций. С. Я. Берзиной был проделан анализ пяти гемм с такыров Беркут-калы, собранных СП. Толстовым и поступивших на хранение в Государственный музей искусств народов Востока. Все геммы, на ее взгляд, хорезмийской работы. Все они- интальи. Все обязаны малоазийско-персидскому прототипу и датируются V-III вв. до н.э. Образы и сюжеты большинства упомянутых гемм - изобразительное воплощение хорезмийского героического эпоса, календарного и космогонического мифов.

А. С. Балахванцев (МГУ) посвятил свой доклад "Эпиграфические памятники из Иберии (Восточная Грузия): addenda et corrigenda" найденной в 1993 - 1995 гг. при раскопках на акрополе Мцхета - Армазисцихе греческой надписи, чья публикация, сделанная в 1996 г. Т. С. Каухчишвили, вызывает серьезные сомнения относительно предложенных восстановлений и чтения текста. А. С. Балахванцев предложил свой вариант восстановления текста надписи. Особенности ее палеографии позволили ему датировать надпись последней четвертью II - самым началом III в. н.э. Важность доклада объясняется тем, что упоминания об Иберии в работах античных авторов очень немногочисленны. Поэтому открытие каждого нового эпиграфического документа имеет очень большое значение. В докладе также анализировалась надпись на сердоликовой гемме из Жинвали, язык которой автор определяет как аланский, а сам памятник - древнейший из имеющихся у нас образцов письменности на аланском языке, хотя надпись и выполнена греческими буквами.

С. В. Кулланда (ИВ РАН) в докладе "О названии Бактрии" предложил пересмотреть мнение, утвердившееся в литературе начиная с XIX в., по которому закономерное развитие названия Бактрии отражает "индийский" вариант Baxtri-, а авестийское Baxdi- - либо искусственное архаизированное образование на основе среднеиранского Baxl, либо восходит к *Baxdri- - с последующим выпадением -r-. С. В. Кулланда считает, что на самом деле искусственной следует считать мидийскую форму, в которой нет регулярного иранского перехода *tr > Or. Отвечая на вопрос, каким образом возникла эта форма, автор предполагает, что мидяне, подобно ассирийцам и грекам, пытались средствами своего языка воспроизвести отсутствовавшую в нем фонему d. Автор доклада сетует на то, что предлагаемая им трактовка соотношения форм Baxtri- и Baxdi- подтверждается минимальным количеством примеров, но резонно замечает, что альтернативные гипотезы - о выпадении r или о переходе *tr > l в восточноиранском - не подтверждаются ни одним примером аналогичного развития.

Доклад Н. А. Николаевой (МГОУ) "Мифы как источник по реконструкции индоевропейской праистории" был посвящен проблемам сравнительно-исторического изучения индоевропейской мифологии и мифов народов мира. Автором были предложены датировки возникновения ряда мифологических сюжетов, а также очерчен круг их распространения. Исходя из данных археологического ана-

стр. 127
лиза и хронологии древнеевропейских культур в Европе (в соответствии с теорией В. А. Сафронова) и культур ранней бронзы Кавказа, она приходит к выводу, что сложение ядра "Нартского эпоса" обусловлено приходом с XXII по XVI в. до н.э. на Кавказ древнеевропейцев - носителей дольменов Новосвободной, затем кубано-терской и катакомбной культур. Индоарийская составляющая "Нартского эпоса" связана, по мнению Н. А. Николаевой, с сосуществованием на Северном Кавказе с ХХШ по ХУШ в. до н.э. индоариев и древнеевропейцев. Происхождение индоиранцев от праиндоевропейцев, которые достигли Скандинавии, объясняет, с точки зрения автора доклада, сохранение "полярных сюжетов" как в иранской, так и в индийской мифологии как свое собственное знание о далекой северной стране. При этом Н. А. Николаева отмечает, что ее трактовка "полярных сюжетов" альтернативна интерпретации "полярных мотивов", приведенной в книге Э. А. Грантовского и Г. М. Бонгард-Левина "От Скифии до Индии". По ее мнению, на основании данных археологии и лингвистики удалось восстановить евразийский, ностратический, раннепраиндоевропейский, среднепраиндоевро-пейский, позднепраиндоевропейский, древнеевропейский и греко-индоиранский этапы индоевропейской праистории, дополнив каждый из них мировоззренческими концепциями индоевропейцев, дошедшими до нас из глубины веков в виде мифов.

С. Н. Кореневский (Ин-т археологии) в докладе "О зооморфных прототипах каменных скипетров эпохи энеолита" отметил, что одни исследователи предполагают, что зооморфные и абстрактные скипетры отображали головы коней, иллюстрируя тем самым широкое распространение всадничества; другие не разделяют эту точку зрения, причем некоторые вообще не считают возможным установить точный прототип животного, а потому видят в зооморфных навершиях некоего фантастического зверя. Докладчик считает, что на зооморфные каменные изваяния могли оказывать влияние типы как наземных, так и морских животных: лошадь, дельфин и кабан (однако кроме курносого профиля это существо [каким оно представлено, например, на каменном топоре-скипетре эпохи неолита (энеолита) из Корнэцел (Румыния)] обладает еще и лягушачьими лапами с ластами вместо кистей, а также дельфиньим хвостом). По мнению С. Н. Кореневского, этот "волшебный зверь" отражает образ водного ящера или мифического дракона. Навершие с изображением мифического змея-ящера с кабаньей головой могло рассматриваться как предмет, связанный с магией предков, волшебством хозяина подземного мира, а также культом плодородия. Автор предположил, что прототип мифического морского дракона греков уходит к этому образу. С. Н. Кореневский предлагает именовать его курносым "драгонкампом".

Предмет исследования С. А. Зинченко (РГГУ), выступившей с докладом "Методы искусствознания и их применение в исследованиях археологического памятника (на примере скифского звериного стиля)", также находится на стыке двух наук - археологии и истории искусств. Актуальность проблем, затронутых в докладе, очевидна. Нельзя не согласиться с С. А. Зинченко, сетовавшей вслед за Я. А. Шером, на крайне слабую разработанность теории и методов специального подхода к анализу изобразительных археологических источников. Именно этому подходу уделял в свое время большое внимание Д. С. Раевский (Раевский Д. С. Скифский звериный стиль: поэтика и прагматика // Древние цивилизации Евразии. М., 2001, с. 368). С. А. Зинченко подробно рассмотрела проблемы метода стилистического анализа, часто используемого при изучении археологических источников, представленных памятниками искусства. Она считает, что суть этого метода во многом определяется тем, что принимает каждый конкретный исследователь за исходные данные, подлежащие анализу. При изучении скифского искусства часто используются также иконографический и семантический методы. В идеале структура интерпретационных построений, по мнению автора доклада, только тогда будет обладать полнотой, когда будут использованы несколько методологических подходов, причем ведущим должен быть метод стилистического анализа, а иконографический и семантический необходимы как дополняющие (но никак не дополнительные).

Великолепной иллюстрацией именно такого подхода, но на материале уже другой культуры служил доклад К. А. Вязовикиной (ГМИИ им. А. С. Пушкина) "Концевой керамический диск с оленем и поиски бессмертия в Древнем Китае". Отмечалось, что изучение данного типа памятника, являющегося частью древнекитайской художественной традиции, - самостоятельная научная проблема, к которой из синологов-искусствоведов мало кто обращался. Между тем это явление вскрывает процессы формирования древнекитайской культуры и позволяет проследить пути ее развития. Поэтому автор рассматривает концевой керамический диск с ре-

стр. 128
льефно изображенным на нем оленем не только в рамках архитектурной традиции, но и в культурно-историческом контексте. Это позволило автору доклада сделать ряд важных наблюдений, начиная от датировки рассматриваемого памятника (вторая половина 1-го тыс. до н.э.), определения места его происхождения (древнекитайское царство Цинь) и заканчивая символической составляющей завершений фигурной черепицы в циньском зодчестве (не только подчеркивающих целостность архитектурной формы, но и утверждающих универсальный характер власти правителя и его поистине космическое могущество).

В. В. Лебединский и Ю. А. Пронина (оба - ИВ РАН) в докладе "Подъемный материал из кораблекрушений II-IX вв., обнаруженных в акватории Гераклейского полуострова, в историко-культурном контексте" отмечали, что результаты подводно-археологических исследований дают возможность проследить события, происходившие на протяжении почти тысячелетней истории: торговые контакты херсонеситов, традиционные занятия населения и военно-политические изменения.

А. Г. Козенцев (МАЭ, СПб.) выступил с докладом "Скифы и Центральная Азия: новые антропологические данные". Он считает, что новые антропологические данные позволяют говорить о возможном сложении скифской общности на территории центральноазиатского региона (предположительно в районе Тувы).

Одним из остро дискутируемых был доклад Т. М. Кузнецовой (Ин-т археологии) "Северопричерноморская фольклорная традиция о скифах и Ближний Восток". Автор доклада отметила, что единственными, не подвергавшимися корректировке ни в хронографической, ни в исторической литературе, остались сведения, ограничившие пребывание скифов на территории государств Древнего Востока божественными знаками, а не количественными данными, поэтому вероятность получения достоверных результатов при их использовании достаточно высока. "Божественными знамениями" могли стать солнечные затмения (608, 585 и 509 гг. до н.э.), определившие как начало и конец "господства" скифов в ближневосточном регионе, так и поход Дария. Хронологические построения проводились Т. М. Кузнецовой в соответствии с текстом "Истории" Геродота, путем сопоставления ее с клинописными текстами Нововавилонского царства. В результате автор делает вывод о том, что дата падения Ниневии приходится на 608, а не на 612 г. до н.э.; что последними годами правления Киаксара были 582/581 гг. до н.э., когда произошло еще два затмения; что скифы появились в "Нижней Азии" перед мидийско-лидийской войной (614/613 гг. до н.э.), т.е. прежде, чем войска Мидия вторглись в "Верхнюю Азию" (608 г. до н.э.); и наконец, что персидское вторжение в Скифию относится к 509 г. до н.э. Вероятность приведенных дат подтверждается, по мнению автора, четырьмя различными видами источников: астрономическим, документальным, литературным и археологическим. В ходе обсуждения доклада с критическими замечаниями (прежде всего касающимися использования Т. М. Кузнецовой клинописных источников) и дополнениями выступил А. А. Немировский.

Доклад А. Ю. Скокова (Ин-т археологии) "К вопросу о функционировании перевальных коммуникаций на Западном и Центральном Кавказе в древности" ставил цель показать, что ситуация с пересекающими Главный Кавказский хребет коммуникациями в древности была значительно более сложной, чем принято считать. Основную причину ошибок господствующего представления автор доклада видит в крайне незначительном внимании к чисто археологическим данным. Археологический материал (частью продемонстрированный во время доклада) позволяет не сводить характер контактов между племенами Западного Закавказья и Центрального Кавказа только лишь к торговым связям, а предполагать миграции группы центральнокавказского населения в Колхиду в X-IX вв. до н.э. и группы населения из Северной Колхиды в район Баксанского ущелья в VII в. до н.э.

И. В. Палагута (ИИМК, СПб.) в докладе "Отражение представлений о пространстве в архитектуре и изобразительном творчестве ранних земледельцев Европы", хотя (в отличие от предыдущего докладчика) и сетовал на очевидную ограниченность археологических источников при попытке реконструкции мировосприятия носителей какой-либо культуры, если отсутствуют письменные источники и возможность ретроспективы этнографических данных, все же утверждал, что отдельные аспекты духовной культуры можно реконструировать и на основании только археологических данных. И. В. Палагута построил доклад на анализе пространственных представлений, воплощенных в архитектурных сооружениях (прежде всего на уров-

стр. 129
не планировочного решения) и орнаменте. Он отметил, что в основе балканских теллей лежит статичная модель планировочных решений в виде квадрата или прямоугольника, в то время как в зоне к северу от Дуная планировочные решения иные: круг (или скорее овал) в основе плана трипольских поселков, округлая форма "ронделл" Центральной Европы. Те же тенденции И. В. Палагута отмечает и в орнаментации керамики. Автор доклада считает, что в пределах балкано-карпатского круга культур эпох неолита и энеолита намечаются зоны устойчивого и подвижного расселения, четко маркируемые соответствующими типами планировок архитектурных решений и орнаментов. И. В. Палагута предполагает, что различия, которые должны проявиться и при сопоставлении других категорий источников, отражают формирование различий мировоззренческих архетипов.

В докладе "Геометрические мотивы в образе мира носителей анауской культуры и Бактрийско-Маргианский археологический комплекс" Е. В. Антонова (ИВ РАН) отметила, что образ мира с минимальным числом составляющих (четыре стороны света, верх, середина и низ) стал формироваться с эпохи возникновения производящего хозяйства и оседлости. Пространство, по мнению автора, имплицитно и эксплицитно воплощается в вещах, при этом оно не отделено от времени. БМАК (5 - 2-е тыс. до н.э.) генетически связан с анауской культурой энеолита, но не следует упускать из виду, что его формирование происходило в эпоху интенсивных контактов между населением не только соседних, но и отдаленных регионов. Поэтому облик БМАК существенно отличается от анауской культуры. Автор доклада считает, что одним из важных источников для реконструкции мировосприятия его носителей являются печати-амулеты из металла и камня, их доминирующая форма - круглая с различным заполнением (геометрическими фигурами, в том числе крестообразными и многолучевыми). Посредством квадрата и круга с дополнительными изображениями и элементами моделировался образ мира, Земли и Неба с его главными ориентирами и наполняющими их существами. Показательно, по мнению Е. В. Антоновой, то, что крестообразные фигуры, вписанные в круг печатей-амулетов, имеют дополнительные элементы, подобно тому как планы некоторых поселений имели вид прямоугольников с дополнительными внешними коридорами (ср. сопоставления, предложенные И. В. Палагутой).

В докладе В. Б. Ковалевской (Ин-т археологии) "Пути и судьбы драгоценных камней" также уделялось большое внимание "оберегам", украшавшим одежду, головные уборы, обувь и личные вещи людей в древности. Самоцветы, по мнению автора, являются хронографией событий изучаемого времени, определяя направление торговых путей и интенсивность их использования, а опосредованно и те исторические события, которые характеризовали политическую и историко-культурную жизнь древних обществ.

Л. А. Чвырь (ИВ РАН) в докладе "Древнетюркские похоронно-поминальные традиции в этнографии туркестанцев (XIX-XX вв.)", кратко описав основные элементы похоронно-погребальных обычаев древних тюрков, уйгуров, кыргызов и монголов, а также выделив некоторые черты средневековых тюрко-монгольских обычаев и обыкновений в похоронной сфере, не только убедительно продемонстрировала следы этих традиций у современных народов Туркестана и Южной Сибири, но и показала, как разные варианты превращений и модификаций исходных древних обычаев воплощены в этнографии Средней Азии и Синдзяна. Отмечалось, что подобное разнообразие, очевидно, сложилось под влиянием разных мировых религий и в результате воздействия кочевого или оседлого быта.

Работа конференции завершилась докладом М. М. Погребовой (ИВ РАН) "Восточное Закавказье в конце эпохи поздней бронзы/раннего железа". Она напомнила, что уже давно было отмечено четкое культурное различие между областями, расположенными к югу и северу от Куры и ее притока Машаверы, и что Куро-Аракское Междуречье не было охвачено единой археологической культурой (хотя археологические памятники Центрального и Восточного Закавказья XV/XIV - первой половины VII в. до н.э. во многом близки). В целом территория Междуречья разделялась исследователями на области к востоку и западу от озера Севан. Однако особенности культуры обеих областей, различающихся и своим ландшафтом, показывают, по мнению М. Н. Погребовой, что в исследуемую эпоху население каждой из них было теснее связано друг с другом, нежели с населением соседней области, что подкрепляется и компьютерным картографированием ряда элементов погребального обряда и инвентаря с

стр. 130
коэффициентами сходства более 0.6. Тем самым подтверждается тезис о делении культуры Междуречья на западную и восточную области и становится возможным более точно провести границу между ними. М. Н. Погребова предлагает деление рассматриваемой эпохи на пять периодов (XV-XIV вв.; XIII - начало XII в.; вторая половина XII - XI в.; X-IX вв.; VIII - первая половина VII в. до н.э.). Исследованный материал позволил выделить особенности взаимоотношений населения восточной и западной областей в первый хронологический период, проследить приток населения из восточноевропейских степей во второй период и определить их дальнейшую судьбу и значение для местной культуры и социального развития, установить существование тесных длительных и разнообразных контактов между населением Восточного Закавказья и Западного Ирана и т.п. Также М. Н. Погребовой было отмечено, что окрестности Кедабека, Нагорного Карабаха и юго-восточного побережья Севана в конце эпохи поздней бронзы оказались охваченными практически единой культурой, чего в предшествующие периоды не наблюдалось.

В целом работа конференции в очередной раз продемонстрировала, что комплексный и широкомасштабный подход к изучению источников, заложенный Э. А. Грантовским и Д. С. Раевским, и сегодня остается актуальным и востребованным учеными самого разного профиля.

Permanent link to this publication: