Что происходит в Центральной Азии (и вокруг нее)? Возрождается ли там (и, вероятно, в мире в целом) геополитическая динамика баланса сил, схватка великих держав (каких именно?) за контроль над регионом (и зачем каждой из них нужен такой контроль?), или же эволюция международно-политической среды здесь и в мире имеет иные характер и направленность? Если последнее, то какие именно?

Сторонникам геополитического подхода ответы на эти и подобные вопросы представляются, видимо, самоочевидными. В тезисах к данной дискуссии геополитический подход заявлен как основной, если не единственно верный. Более того, геополитические терминология, взгляды на мир присущи официальным политике и доктринам Российской Федерации 1990-х - начала 2000-х годов, а подход в целом разделяют и активно продвигают многие эксперты, занимающие или занимавшие в недавнем прошлом влиятельные места в структуре исполнительной или законодательной власти России. Развязать "узел проблем мировой экономики и международных отношений, завязавшийся в Центральной Азии", притом сделать это "без насильственного передела мира", оказывается, исключительно просто. Для этого нужны лишь "сознание, способное "верно увидеть проблему континентального размера", и воля эту проблему решить, не позволяя ни одному из новых претендентов на роль "глобального гегемона" встать "поперек дороги мировому развитию"" (с. 75)*.

Между тем узел проблем в Центральной Азии завязался не сам собой, но стал прямым и закономерным следствием политики России. Если считать бывший СССР империей (или реконструкцией предшествовавшей ему Российской империи), то, пожалуй, впервые в истории нашлась империя, просто "выбросившая" все свои владения то ли в расчете на невесть какие и откуда взявшиеся дивиденды, то ли от жадности ("объедают Россию"), то ли по причине патологического нежелания думать дальше чем на полхода вперед. В отличие от Прибалтики бывшие среднеазиатские союзные республики бывшего СССР выходить из Союза не стремились, за "самостийность" не боролись, и даже после того, как распад Союза стал свершившимся фактом, еще не один год явно надеялись на возможности России и СНГ.

"Отдайте нашу империю назад, мы передумали" - звучит сегодня, конечно, презанятно. Но зачем стенать - берите, если для этого ничего сверх видящего проблему сознания (оно, бесспорно, есть) и воли (вот с этим и вправду туман) ничего не надо! Ни ресурсов, ни армии, ни экономики, ни полностью зависящих от имперского центра местных элит - ничего! Правда, попутно возникает задача не позволить претендентам на глобальную гегемонию "встать поперек дороги" мировому развитию...

Но во-первых, сколько их, этих претендентов? Точно не один, если стоит число множественное. И не хилые, надо думать, ребята, коль на гегемонство замахиваются, притом не на центральноазиатское - глобальное. Во-вторых, если кто-то хочет встать поперек дороги, даже и с самыми благими намерениями - то значит, "дорога мирового развития" есть? И она известна хотя бы желающему ее перегородить - иначе куда вставать-то? В-третьих, если такая дорога существует и кому-то известна, то каков характер взаимосвязей между "дорогой мирового развития" и "претендентом на роль гегемона" (тем более "глобального") как явлениями? Очевидно, гегемон, по определению, не последний участник движения на этой дороге. Глобальный гегемон может либо возглавлять процесс мирового развития, идти в авангарде - тогда препятствовать ему означало бы бороться против самого развития. Но гегемон в принципе

* Здесь и далее отсылки на "Расширенные тезисы к дискуссии" даются непосредственно в тексте.

(c) 2003

стр. 105

способен сам быть главной преградой на пути развития (если, повторюсь, такой путь есть и он известен). Какие критерии позволяют более или менее надежно отличать гегемона - полезного лидера от гегемона-препятствия? Наконец, если гегемон - препятствие, то как практически сдвинуть его с дороги мирового прогресса "без насильственного передела мира"? К тому же в истории, особенно в геополитической ее части, мировое развитие пробивало себе дорогу именно через насильственные переделы мира.

С гегемонами, впрочем, можно, иногда необходимо вести борьбу. При этом стоило бы разобраться не только в аргументах в пользу такой борьбы, но и в особенностях среды и условий ее гипотетического ведения, а также в вероятных последствиях победы в ней - сколь бы проблематичными ни казались сама борьба и тем более победа в ней даже самим ее сторонникам.

Главный аргумент в пользу не столько даже целесообразности, сколько почти неотвратимости подобной борьбы - "геополитическая интерпретация истории" (не международных отношений, заметим, но именно истории, т.е. того самого мирового развития). Уточняется: "такое понимание исторического процесса, в центре которого стоит изменение форм территориально-политической власти в пределах географии планеты" (с. 65).

Фактически подобным утверждением делается заявка на замену формационного подхода к объяснению Истории геополитическим, который, по логике, отрицает саму идею развития: если все определяют геополитические факторы, то история есть броуновское движение, непрерывная смена гегемонов, но никак не развитие в философском смысле, как смена одного качественного состояния другим.

Далее. Геополитика не объясняет международных отношений и тем более их истории. Она в лучшем случае помогает лучше понять внешнюю политику ведущих империалистических держав своего времени, какими в разное время были Великобритания, Германия, Россия, США; в худшем - выступает апологетом такой политики. Можно принимать или не принимать это ее социальное служение, но нельзя не признать, что в этом своем качестве геополитика сыграла роль предтечи официальных внешнеполитических и стратегических доктрин второй половины XX в., не более.

В той мере, в какой геополитика способна объяснить нечто, этим последним оказываются фактически только межимпериалистические отношения и соперничества соответствующей эпохи. Пусть в прошлом Россия боролась с британским проникновением в Среднюю Азию, а ныне вынуждена противостоять американскому. И в том, и в другом случае мнением, интересами, устремлениями народов Афганистана, Ирана, Узбекистана и других государств региона никто не интересовался. Они не более чем объекты "большой политики", пешки на "Великой шахматной доске" игроков- империй.

Пусть так: в конце концов, можно проводить и откровенно империалистическую политику, даже добиваться на этом пути успеха. Но тогда (хотя бы ради этого самого успеха) надо честно признать, что империалистическая политика эффективна только при условии, что она проводится империалистическим же государством; что для ведения и удач в такой политике государство должно быть организовано как империя. В истории такое равновесие устанавливалось естественным путем, стихийно. В современном высококонкурентном мире у России на ожидание, пока ее внутреннее устройство снова примет имперские вид и качество, уже просто нет времени. Ряд авторов (особенно А.Г. Дугин) говорят о необходимости возрождения имперской России. Они хотя бы последовательны в этой части своих воззрений.

Геополитика все же требует наличия соизмеримых игроков и заведомо исключает из игры "легковесов" на важнейшем для данного отрезка истории участке. Но возможна ли геополитическая схема отношений в условиях значительного отрыва одно-

стр. 106

го игрока даже от ближайших соперников? Не имеем ли мы здесь дело не с геополитической системой отношений, а с глобальной империей - в историческом и философском смыслах не вечной, а в конкретно-политическом весьма реальной? Но империя - это уже не международные отношения, а некая целостность, в рамках которой отношения, бывшие прежде международными, перешли во внутри- имперские. Империя глобальная - это единый и целостный мир, хотя политическое качество такого мира у многих вызывало бы неприятие.

Не будем морализировать и рассмотрим возвращение России к империи и имперской политике как гипотетически допустимый вариант. В истории империями становились не столько по желанию (хотя оно в соответствующих случаях всегда присутствовало), сколько в силу стечения обстоятельств. Для современной России разворот к империи означал бы преднамеренный и осознанный выбор. Поэтому прежде чем его делать, логично - хотя бы в порядке самого первого приближения, - уяснить, что необходимо для ее возврата к империи (одних желания и воли, по-видимому, может оказаться недостаточно); каковы были бы шансы на успех в подобном начинании; к какому типу империи имело бы смысл возвращаться (или стремиться); наконец, что получала бы Россия в случае успеха и какова могла бы оказаться расплата за неудачу ее неоимперского начинания.

Мир после второй мировой войны (не после распада СССР, а именно после 1945 г.) - мир бесспорного доминирования США. В относительных экономических показателях это доминирование неуклонно сокращается. На протяжении всего полувека СССР превосходил США по количеству накопленных вооружений; Россия превосходит до сих пор по численности хранимого боезапаса ядерных сил. Но в абсолютном выражении американская мощь в 1940-х - 1990-х годах только возрастала. Главное же, по совокупности параметров (военный потенциал, уровень и диапазон научно-технического развития, объемы и качество экономики, финансы и роль доллара в мире, масс-культурное влияние за рубежом и пр.) ни одно другое государство или группировка государств не сравнимы с США. Более того, разрыв между Америкой и ближайшими к ней по названным показателям странами пока продолжает увеличиваться.

Таков мир сегодня. Игроков, геополитически сопоставимых с США, в нем нет. На эту роль не годятся ни Япония и страны ЕС, финансово-экономически давно уже составляющие с Соединенными Штатами единое целое; ни Китай, возможности которого впечатляюще растут, но пока по очень многим параметрам далеки от уровня развитого мира, особенно с учетом численности населения КНР. Россия сопоставима с США только по объемам накопленных стратегических вооружений; доли же этих двух государств в мировом валовом продукте составляют около 1.5 и 20% соответственно.

Какая геополитическая игра возможна в подобном мире? На мой взгляд, на глобальном уровне - никакой. В лучшем случае страны следующего за Америкой уровня смогут соединенными усилиями скорректировать в ту или иную сторону (не обязательно в сторону большей сдержанности) позицию и политику Вашингтона по конкретным вопросам. На региональном и субрегиональном уровнях "локальные геополитики" возможны в одном из трех случаев: если это почему-либо прямо устраивает США и/или группу ведущих государств; если это никак не мешает политике названных государств и не задевает их интересов; если ресурсы и возможности Америки и близких к ней стран окажутся геополитически растянуты в такой степени, что на тот или иной регион уже просто не останется сил и внимания.

Прямая и откровенная политика построения новой империи (механическое возвращение к Российской империи второй половины XIX в. или к СССР заведомо невозможно) наталкивалась бы прежде всего на мощное противодействие США. На

стр. 107

протяжении 1990-х годов мои американские собеседники (в том числе в конгрессе, Минобороны, госдепе США) десятки раз и в один голос говорили мне, что Соединенные Штаты могут еще примириться с экономической реинтеграцией постсоветского пространства при условии, что она произойдет на рыночных основах и абсолютно добровольно со стороны всех ее участников. Но с военной и политической реинтеграцией Америка мириться не станет и будет этому противодействовать всеми - при этом особенно подчеркивалось слово "всеми" - доступными ей средствами.

Поэтому - а также в силу острого дефицита всех видов ресурсов (политических, финансово-экономических, военных) - неоимперская стратегия России должна была бы быть не прямой и не явной. Разумно было бы делать ставку на ослабление США как главного противника изнутри под грузом их внутренних противоречий; на растягивание обязательств и вовлеченности (желательно военной) Америки в различных районах мира; или на сочетание первого и второго. Маскировка такой стратегии потребовала бы поддержания внешне корректных, а лучше дружественных отношений с США (не исключающих, конечно, возможности временных и частных разногласий -правдоподобнее будет).

Тем не менее стратегия ставки на ослабление главного оппонента изнутри и его собственными руками и силами не гарантирует ни желаемого результата, ни даже ориентировочных сроков его получения. Она скорее сродни известному восточному изречению, смысл которого - не суетись, а жди, когда мимо твоего дома пронесут труп врага твоего. Можно и не дождаться... Ускорению событий послужил бы союз с другими слабыми (однако амбициозными) против общего превосходящего противника. Но такой союз делал бы фактически проводимую стратегию зримой. Главное, он требует интереса и согласия со стороны других слабых при наличии у них нужной амбициозности - а умные "слабые" или неамбициозны, или удачно скрывают это. Иными словами, шансы на успех России на пути строительства неоимперии в историко-философском смысле есть; но в практическом плане такие шансы не поддаются операциональной оценке. Видимо, во многом они будут зависеть и от того, какой тип империи станет целью политики России (если подобная цель окажется поставленной).

Тут нет возможности разворачивать историческую типологию империй. Для нас здесь важна принципиальная "мораль": империи бывают разными. И если Россия вознамерится строить империю по стандартам времен раннего колониализма, не исключено, что она может получить в этом неявную поддержку даже тех же США, которым могут стать нужными страны-полицейские в разных районах мира при условии, что такие государства будут действовать в общем русле проводимой Америкой стратегии "программирующего глобального лидерства". Но империя "морально устаревшего" типа прочно закрепляла бы саму Россию где-то в арьергарде мирового развития. Существование подобной империи могло бы тешить только самолюбие и комплексы тех, кто, говоря словами американской поговорки, считает, что лучше быть первым на деревне, чем вторым в мире. "Империя будущего", если таковая возможна, появится лишь на наиновейшей информационной, технологической, экономической и идейно- политической основе - той самой, к созданию которой Россия еще только стремится (по крайней мере вербально). В истории каждая следующая волна империй не повторяла предыдущую, но воспроизводила "идею империи" на качественно новом витке развития.

Складывается впечатление, что мир перерос имперские формы организации физического и социального пространства, а вместе с ними перерос геополитику; что геополитическая модель неприменима более к описанию и пониманию сегодняшнего и тем более завтрашнего мира. Если так (оговорюсь - если ), призыв к геополитике означает в духовном смысле риск очутиться среди идейно-политической реакции, а в

стр. 108

прикладном политическом - опасность обречь внешнюю политику своей страны в лучшем случае на неэффективность, в худшем - на тяжелейшие стратегические просчеты.

Представляется в свете вышесказанного: при анализе движущих сил, перспектив мира и места России в нем нельзя не опираться и на иную модель объяснения - глобалистскую. Если геополитическая модель рассматривает мир, международные отношения как арену, процесс и результат вечного противоборства, то глобалистская модель, напротив, делает упор на становление мира и системы отношений в нем как единого целого. Разумеется, то и другое суть именно модели, отражающие каждая определенные тенденции международной жизни в прошлом и настоящем.

Глобализацию можно определить как триединство достаточно далеко зашедших процессов формирования целостной глобальной экономики, опирающейся на транснациональные корпорации как субъектов глобальных (основывающихся прежде всего на общемировых, а не национально-страновых рынках) экономических отношений; складывающегося (но пока находящегося в самом начале) международно-политического оформления этой целостности, объективно означающего качественное ограничение суверенитета (и без того подвергшегося на протяжении второй половины XX в. существенной эрозии) государств, особенно занимающих места от второго и ниже в фактической иерархии субъектов международных отношений; и стремления экономически ведущих государств (пока это прежде всего США и Великобритания) воспользоваться глобализацией, ориентируя ее и отдельные стороны этого процесса в наиболее благоприятном для социально-экономической модели таких стран направлении.

При любой трактовке глобализации как явления и рубежа ее отсчета особо важны ответы на два взаимосвязанных вопроса: что меняет глобализация в мире, в международных отношениях, в мировой политике? И какие международно- политические формы она может принять, в какой миропорядок отлиться (пока наличие такого порядка не ощущается, понятие "США-центричный мир" этот порядок, если он есть, никак по существу не характеризует)?

Те международные отношения, с которыми мир вступил в эпоху глобализации, на протяжении последних 350 лет выстраивались и функционировали на основе постулата о государстве как особом и главном (по мнению многих исследователей - единственном) их субъекте, основным признаком которого было и номинально остается наличие суверенитета. Международные отношения понимались как взаимоотношения суверенов, само положение которых не допускает над ними никакой высшей власти, кроме Провидения. Иными словами, международные отношения на протяжении последних трех с половиной веков (фактически дольше) отождествлялись с межгосударственными, а основным признаком государства признавался - и был на деле - суверенитет ("вестфальская система международных отношений"). Субъекты не-государственной природы начали появляться в международных отношениях только после второй мировой войны, главным образом с рубежа 1960-х годов. Их становление и стало началом эпохи мировой политики в прямом смысле этого слова.

Со временем в политической организации той части пространства, которая находилась под неоспоримым суверенитетом государств, объективно должны были начаться процессы, неизбежно ведущие к глубокой эволюции самих основ вестфальской и всех производных от нее систем международных отношений. Такими процессами стали (последовательно) появление двух сверхдержав и их противоборство, особенно с начала 1960-х годов; усиление взаимозависимости государств параллельно с быстро нараставшим разрывом между наиболее богатыми и самыми бедными странами на протяжении конца 1950-х - середины 1980-х; и собственно глобализация,

стр. 109

развернувшаяся с начала 1970-х и в конце 1980-х вступившая в качественно новый ее этап.

Глобализация в политико-стратегическом смысле - это процесс формирования супра-национальной (не путать с наднациональной, которая институциональна) социальной общности, устанавливаемые фактические нормы и правила жизнедеятельности которой (включая правовые) претендуют на приоритетность над государственными и внутристрановыми.

Такая общность может складываться тремя путями: естественным, под влиянием нарастающего обмена всех видов между государствами, а также ними и транснациональными корпорациями, и как следствие их коллективного нормотворчества (эта модель глобализации является во многом "идеальной"); направленно, под влиянием интересов и представлений наиболее развитой части мира, в силу ее развитости нуждающейся в глобализации и стремящейся ввести последнюю в контролируемые и совместно направляемые рамки; форсированно, под определяющим воздействием интересов и представлений одного или нескольких субъектов глобальных отношений (таков характер глобализации с начала 1990-х, но особенно с начала 2000-х годов).

Парадоксальным образом США на пороге XXI в. получили возможность (будет ли она со временем реализована, иной вопрос) осуществить мечту Габсбургов и многих правителей древности о создании суперимперии. Их отрыв по экономическим, но особенно военно-техническим и научно- инновационным показателям (которые характеризуют потенциал и возможности государств в современном мире) создает материальную и психологическую основу, по крайней мере для попыток некоторых американских кругов навязать самим США и миру неоимперские формы международно- политической организации хода глобализации в настоящем и ее будущих трансформаций.

Глобализацию движут наиболее развитые страны. В сознании элит и общества, в политической жизни здесь сталкиваются (пока скорее в достаточно неопределенных, интуитивных образах, чем в четко вербализуемой форме) три модели глобализации.

На уровне масс это "стихийная демократическая глобализация", внешне представляющаяся или изображаемая антиглобализмом. Ее лозунги - "глобализация во имя человека, для человека и с соблюдением всех прав человека" - привлекательны, но пока слабо подкреплены практически, организационно и малозначимы даже в избирательных кампаниях. Как и куда, в поддержку каких сил и требований сможет быть повернуто это еще аморфное движение (в частности, не станет ли оно одной из опор теоретически возможной охлократической модели глобализации), покажет время.

Олигархическая модель глобализации в ведущих странах Запада не афишируется, но в сознании элит и в политике прослеживается хорошо. Такая модель означала бы наличие вокруг Соединенных Штатов нескольких им союзных, но ограничивающих пределы своеволия и, не исключено, самодурства США, "центров силы", ни при каких обстоятельствах, однако, не вступающих в прямое противоборство с Америкой за лидерство в западном и/или "большом" мире. На роль таких центров-олигархов с разной степенью обоснованности претендуют (но, в строгом смысле, пока не являются ими) члены "большой восьмерки" и ЕС. В США фактическая приверженность модели олигархической глобализации прослеживается в словах и действиях демократов, в Европе ее более поддерживают партии и силы правоцентристской ориентации.

Жестко авторитарная модель глобализации, возглавляемой Соединенными Штатами (иных государств- претендентов на эту роль в обозримом будущем не просматривается), по ряду (особенно внешних) ее параметров имела бы политически опасно много общего со сценариями "глобальной империи США" и/или "глобального неоколо-

стр. 110

ниализма США/НАТО". В Соединенных Штатах такая модель органически вытекает из позиций республиканцев и курса администрации Дж. Буша-мл. В Европе перспективы глобального неоколониализма под эгидой США и НАТО находят поддержку со стороны значительной части социал- демократов и тех сил, которые выступают за укрепление роли и расширение функций НАТО в противовес односторонним акциям и влиянию США.

Международно-политическое оформление глобализирующегося мира совпадает и взаимосвязано с двумя другими процессами (однако не тождественно им): становления "мирового общества" (world society) и "международного сообщества" (international community), причем субъектами первого рассматриваются люди (индивиды), а второго - государства.

Очевидно, в первом случае речь должна идти не вообще о людях, но о нынешних национально-страновых элитах. Именно участники таких элит, в повседневной своей деятельности "замкнутые" на обслуживание государственных структур, транснациональных банков и корпораций, международных организаций, коммуникаций и т.п., первыми прямо и непосредственно втягиваются в глобализационные процессы и начинают под их влиянием все более ощущать себя "гражданами мира", а не только своих стран. Во втором случае международно-политическая организация все более глобализирующегося мира происходит (должна происходить) прежде всего в сфере отношений между государствами.

Переплетение этих двух уровней/процессов глобализации одним из важнейших следствий имеет возникновение проблемы субъекта и объектов координации и управления на глобальном уровне (с этим пришлось в свое время столкнуться всем международным организациям). Лояльность человека в структуре этой координации и, все более, управления диверсифицируется. Сотрудник, личные накопления которого связаны с мировой экономикой и часто размещены за границей и/или в иностранной валюте; администратор, назначение и функции которого подчинены внутренним правилам транснациональной корпорации или существенно связаны с ними; политик, должный принимать во внимание не только интересы своего электората внутри страны, но и позиции различных сил и течений в мире; режим, легитимность которого изначально связана или в реальном масштабе времени во многом зависит от сил и процессов внешнего мира - все эти и многие подобные им явления, массовые и заурядные в мире даже уже последней четверти XX в., были бы немыслимы в системе геополитических отношений и несовместимы с ней.

Распространение глобалистских тенденций ставит национально-страновые элиты в двусмысленное положение. С одной стороны, именно элиты первыми получают блага глобализации и потому больше других заинтересованы в подключении к ней и действуют не так уж редко в ущерб своим странам и народам (что народы обычно чувствуют и понимают). С другой - национально-страновые элиты попадают в "клещи" между требованиями местных ортодоксов сохранять уклад, веру, традиции и образ жизни и требованиями мирового сообщества (глобальных элит?) раскрывать экономику и социальные отношения своих стран все большему проникновению в них глобализации.

Наконец, есть и проблема практической дееспособности тех государств, которые принято относить к категориям малоразвитых, бедных и беднейших. Низкая социальная эффективность, а часто и полная недееспособность таких государств объясняется и дефицитом материальных ресурсов, но и - особенно - коррумпированностью местных элит, их погруженностью в выяснение отношений между собственными кланами и группировками. При этом, не имея в своих странах сдерживающих, ограничивающих их устремления сил, такие элиты забывают обо всем и не останавливаются ни перед чем, намеренно разжигая при необходимости конфликты на этничес-

стр. 111

кой почве (именно так вели себя союзная и республиканские элиты в преддверии и по итогам распада СССР; аналогичное, по существу, положение типично для большинства стран "третьего мира"). В геополитической системе координат социально безответственное поведение локальных элит - благо и цель для любых империй, неизменно основанных на принципе "разделяй и властвуй". Но в глобализирующемся мире оно же - сильнейшая угроза стабильности и безопасности этого мира и вызов базисным интересам новых, глобальных элит; притом вызов, требующий скорого, решительного и эффективного ответа. В противном случае глобализация рискует быть отброшенной далеко назад.

Одновременно формирующиеся глобальные элиты (а складываются они на основе элит стран-лидеров глобализации) вызывают к жизни новую и производную от глобализации международную конфликтность. Это прежде всего конфликты, связанные со стремлением удержать на долгую перспективу место и роль государства-лидера в системе международных отношений. Такое стремление требует поддержания не просто разрыва между лидером и ближайшими к нему странами, но разрыва, практически непреодолимого для последних в реальном (т.е. не историческом) масштабе времени. Экстраполяция этого сценария на перспективу дает следующую картину: вначале - постепенное сползание все большего числа стран в состояние торможения развития и/или нулевого или даже отрицательного развития, а в дальнейшем -риск бунта одичавшего большинства против резко и далеко оторвавшейся от масс новой, "глобальной" элиты. Это также конфликты, связанные со стремлением использовать их как предлог и материал для строительства политического оформления глобального мира (глобального миропорядка). Здесь удачно дополняют друг друга подход "программирующего лидерства" (США) и призыв к "просвещенному неоколониализму" (ЕС).

Складывается своеобразное встречное движение: политическое оформление глобализации и ее промежуточных итогов требует наличия (или создания) "направляемых конфликтов", ход и исход которых могут регулироваться для достижения политических целей, выходящих далеко за рамки такого конфликта. Одновременно во многих странах созрели силы, все громче призывающие: "Барин, приди и рассуди!". В отличие от прошлого, наиновейшая волна "колониализма" (в рамках жестко авторитарной модели глобализации) движима во многом "снизу", в том числе элитами или будущими элитами стран нижних слоев социально-экономической иерархии государств.

Политика "разделяй и властвуй" на рубеже XX-XXI вв. нашла множество заинтересованных сторонников прежде всего среди потенциальных объектов разделения - что позволяет предположить, что вслед за фазой ослабления (а в некоторых случаях и разрушения) государства "прежнего" вероятны смена (обновление социального и персонального состава) локальных элит и воссоздание государства "нового", более дееспособного и сильного в решении внутренних задач, но уже с элитой, прочно ориентированной в сторону глобализации (или противодействия ее определенным моделям, направлениям, тенденциям). В этом отношении крайне любопытна будет любая дальнейшая эволюция ситуации вокруг Ирака и особенно ее долговременные последствия (среди которых на первое по их значимости место я бы ставил возможности, открываемые этой искусственно созданной ситуацией для продвижения процесса международно-политического закрепления принципов и механизмов избегающего правовых ограничений (своего рода "глобализации по понятиям", не по закону) доминирования единственной "глобальной империи".

Не буду делать выводов применительно к ситуации в Центральной Азии и/или к российской политике в отношении этого региона: читатель сам может сформулировать свою позицию, принимая или отвергая изложенные мною соображения и оценки.

стр. 112

Какую модель мира и происходящей с ним трансформации все же считать более правильной, более близкой к действительности - геополитическую или глобалистскую?

Мой ответ: ни ту, ни другую нельзя принимать за абсолют и следовать ему слепо и механически, как если бы мировое развитие выстраивалось исключительно по учебникам, изучаемым еще на первом-втором курсах университетов. На деле геополитическая и глобалистская модели современного мира - крайние позиции (теза и антитеза) сложнейшей дихотомии, лежащей в основе миропонимания "белого человека" начала XXI в.; миропонимания, которое само претерпевает сейчас и будет продолжать испытывать в ближайшие годы глубокие перемены. "Белого человека" - поскольку эта дихотомия никак не вбирает в себя и не отражает духовные позиции той значительной и разнообразной части мира, которая в условиях глобализации неизбежно будет превращаться из объекта геополитических устремлений великих держав прошлого в субъекта процессов глобализации.

Специфика современности - в переходе от былого доминирования геополитики к тому новому, что сегодня обозначается понятием "глобализация". Всякий переход означает сочетание старого и нового - в данном случае и остаточных эффектов геополитики, и признаков и тенденций глобализации. Всякий переход, более того, не ведет к полному и безусловному конечному торжеству той "идеальной модели", под влиянием которой и ради воплощения которой он начат, а останавливается, не дойдя до нее на последний порядок. Поэтому глобализация, вероятнее всего, спустя какое-то время будет завершена не объединением всего мира под "мировым правительством" и не распадом его на некий международно-политический хаос, но более четким оформлением международных регионов и их роли в мировой экономике и политике. Но - регионов, а не империй.

Выбор той модели, по которой будет фактически строится политика России вообще и в отношении Центральной Азии в частности, определится не наукой (подобного прецедента в истории пока не было), но реальными интересами правящих элит (включая глобальные компоненты таких интересов). Но в ситуации выбора он должен быть сделан осознанно, с учетом всех относящихся к делу соображений, на основе современной информации и на ее осмыслении. Все иное отдает право и возможность выбора другим.

Интеллектуальный суверенитет, способность и готовность во внешней политике и всех прочих сферах действовать во всеоружии мирового опыта, знаний, но самостоятельного их прочтения - вот что хотелось бы видеть востребованным в российской политике. Не только применительно к Центральной Азии (хотя и там тоже).

Permanent link to this publication: