Эссеистика

Таково свойство истории: ее всегда переписывают и всегда с самым лучшим намерением - уточнить, дополнить и расширить существующее знание. Впрочем, то же самое иногда происходит и с другими науками. Так по зову сердца и родной партии академик Трофим Лысенко на пустом месте создал новую марксистскую биологию. Эту новую науку изучали в школах и вузах, но потом разобрались. Все же с историей такое случается чаще, потому что история - это рассказ о людях и их поступках, а люди, в отличие от коров и овец, значительно больше озабочены своим богоданным образом и мнением о нем себе подобных. Историю поэтому приходится постоянно улучшать.

Лучше всего улучшали историю в Стране Советов, то есть очень энергично, и в научном сообществе даже возникло убеждение, что "у нас непредсказуемое прошлое".

После великого обвала 1917 г. возобладало мнение главного историка-марксиста М. Н. Покровского, что история России ничтожна и омерзительна и оттого ее даже не стоит изучать; вместо истории изучали обществоведение. Тогда же в развитие доктрины Покровского нарком А. В. Луначарский печатно заявил: "Преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т.д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено" [цит. по: Солженицын, 1998, с. 134].

В среде товарищей по партии такое категоричное суждение находило понимание: вот-вот состоится Мировая революция, национальные границы исчезнут, и мировой пролетариат (других классов не будет) заживет единым счастливым общежитием. Кому, спрашивается, тогда будут нужны национальные истории? Тем более такая никудышная, как история российская?

20-е годы XX в. в России ознаменованы беспощадной (пока еще без кровопролития) войной интернационалистов с автохтонами. Интернационалисты, - хорошо образованные, порою блестяще, - претендовали на главенство в стране и процессе ее революционного преобразования. Автохтоны - недоучки, плохие ораторы - не желали уступать пришельцам: "...пока мы тут гнили на каторге и свергали царя, вы прохлаждались в Европах". Интернационалисты своего вождя, Льва Троцкого, потеряли, а автохтоны своего вождя обрели.

Автохтоны победили, и интернационал-большевизм сменился национал-большевизмом. Автохтонам нужна своя история, чтобы все знали, что это их земля, чтобы соседи на нее не претендовали и помнили, какой получали отпор в прошлом, когда покушались на соседское добро. К тому же Мировая революция задержалась, а нацисты с их агрессивной внешнеполитической доктриной укоренились в Германии.

История (как наука) вернулась в Советский Союз в середине 1930-х годов, но, конечно, не в том виде, как до 1917 г. Отношение к царям осталось по-ленински сурово-

стр. 151

пренебрежительным, "царевы слуги" доброго слова тоже не заслужили, хотя и были исключения, А. В. Суворов например - и появилось совсем новое, чего не было в дореволюционной историографии: возникла необходимость дать оценку колониальной политике России.

Российские историки старой школы на эту тему почти не высказывались. Считалось, что русские на своих штыках принесли, скажем, в Среднюю Азию освобождение от ханского произвола, то есть законность, порядок и умиротворение, а также оживление экономической деятельности. Русский востоковед Н. И. Веселовский был, очевидно, одним из немногих, если не единственным, кто увидел оборотную сторону медали: "Мы думаем, что дали покоренным нами азиатам мир, спокойствие, безопасность... Но есть еще и высшее благо, выше всего этого. Это национальность, национальное чувство... Надо войти в положение покоренных мусульман" [цит. по: Лунин, 1969, с. 145].

В. И. Ленин "вошел в положение мусульман" и объявил Россию "тюрьмой народов". Эту идею развили Покровский и его ученики: они много и настойчиво писали о "зверствах царизма", о "дикой эксплуатации местного населения" и т.п. В советской литературе тех лет в связи с этим делался вывод, будто включение среднеазиатских этносов в состав Российской империи было "абсолютным злом". Именно поэтому, когда в 1920-е годы в Москве было решено даровать народам Востока новую графику вместо арабской, остановились на латинице, хотя языком межнационального общения оставался русский. Ход мыслей был таков: навязали бы кириллицу - значит, русификация продолжается. Такого обвинения интернационалисты опасались, да и Россия им была несимпатична.

С победой автохтонов стали формироваться основы державно-патриотической политики, появились новые установки. Завоевание среднеазиатского региона Россией теперь объявлялось "наименьшим злом", поскольку, если бы сюда нагрянула Англия, было бы еще хуже.

И наконец, в самом начале 1950-х годов была изобретена новая формулировка: присоединение иных земель к России было явлением прогрессивным, так как соединило освободительный порыв угнетенных царизмом народов с организованным революционным движением русского пролетариата. Эта идеологема просуществовала до конца 80-х годов XX в.

А тем временем, то есть за 70 - 75 советских лет, в республиках Советского Союза выросли национальные кадры историков, которые изучали историю своих народов, но при этом писали свои труды по-русски и подгоняли свои научные выводы под продиктованные из центра схемы, которые, ко всему прочему, менялись. Нетрудно представить, насколько все это уязвляло их национальное достоинство, то самое "национальное чувство", о котором писал русский ученый Н. И. Веселовский.

Объявленная в 1985 г. "перестройка" завершилась развалом "здания", носившего имя "Советский Союз", и тогда пришло время на обломках создавать "свои истории". Нельзя сказать, что для национального историка это было делом совсем новым - он пытался пробиться со своим этноцентризмом из-под пресса официальной, в Центре созданной историософской доктрины и раньше, но часто, пока советская власть имела силы, бывал за это наказан, теперь же открылся "оперативный простор", ибо имперский Центр исчез.

И хотя советская конституция 1977 г. называла союзные республики "суверенными государствами", но это были квазигосударства, и потому теперь предстояло доказать, что изначально, до порабощения российским колониализмом, они были полноценными субъектами мировой истории, странами культурными и весьма прогрессивными. В который раз национальные историки получили социальный заказ, на этот раз от новых властвующих элит, озабоченных легитимацией "своих" гимна, герба,

стр. 152

истории, власти. Историки повели себя привычно, адекватно. "Сервильность историков, - пишут авторы сборника "Национальные истории в советском и постсоветском государствах", - не требует особых комментариев. Историописание воспринимается большинством из них, сформировавшихся в советское время, в качестве идеологического инструмента, камертоном которого служат установки "сверху". Наивно взывать к той части специалистов, которая находится в круге новой мифологии, о необходимости соблюдения научных и ценностных пропорций в исторических изысках: это их исторический шанс, это их "дело"" [Национальная история ..., 1999, с. 64].

Это несомненно так: во-первых, если историк из несвободной страны не эмигрирует, он либо перестает работать, либо работает "как надо". Ни стыдить, ни взывать к его совести не имеет смысла, но есть умный читатель, обращаться к которому есть смысл, который сам в состоянии составить собственное мнение. И второе: поскольку самоутверждение элит новых постсоветских стран происходит по единому шаблону - через обвинения в адрес России и СССР, якобы затормозивших естественное развитие этих стран, помешавших их процветанию, обязанность историков российских не молчать, рассчитывая все на того же умного читателя.

Есть и другие соображения. Начатое в 1988 - 1991 гг. переосмысление истории народов СССР создало в российском обществе комплекс вины за свое имперское прошлое, которым бесцеремонные руководители "братских" стран постоянно попрекают россиян, шантажируя российское правительство. "В 1990 г., когда отношения центра и республик начали стремительно ухудшаться, - сказано в вышецитированном сборнике, - исторический образ России столь же стремительно обретал абсолютно отрицательные черты. Страной-агрессором, душителем национальной независимости она предстает уже не только со времен Сталина, но и с досоветских времен" [Национальная история..., 1999, с. 77]. С момента распада СССР прошло почти 15 лет, но образ России упорно демонизируется в национальных историографиях на постсоветском пространстве до сих пор, национальные историки вновь вооружились тезисом М. Н. Покровского, будто присоединение их земель к Российской империи было "абсолютным злом". В этом убеждают своих читателей авторы работ, издающихся в Ашхабаде, Киеве, Тбилиси, Ташкенте и других столицах "дружественных" государств СНГ, что понятно, поскольку есть заказ сверху, но неясно, чем эта сомнительная идея привлекает в начале XXI в. московских издателей.

Три года назад московское издательство "Вагриус" выпустило книгу Л. Левитина, живущего ныне в Германии. Автор книги "Узбекистан на историческом повороте" пишет: "По прошествии времени можно утверждать, что геокультурная колониальная экспансия Великобритании конечно же существенно отличалась от российской. Британское влияние проявлялось на уровне прежде всего достижений материальной культуры. В среднеазиатских владениях России эта модель вряд ли могла быть эффективной - как из-за технико-экономической отсталости России, так и в связи с принципиально иным механизмом межгосударственных взаимоотношений" [Левитин, 2001, с. 87].

Нехитрая мысль выражена весьма наукообразно, а потому туманно, но суть понятна: Британия несла в свои колонии достижения науки и техники, а Россия - нет. Суждение не соответствует истине. Во-первых, завоевание Россией Средней Азии состоялось в период с 1865 по 1882 г. К тому времени Англия владела Индией, например, уже 100 лет, то есть имела время для строительства там железных дорог и телеграфных линий. Русские, кстати, начали строить в Средней Азии телеграф уже в начале 70-х годов XIX в., а железную дорогу - в 1880 г. Во-вторых, никаких особо передовых технологий Англия в той же Индии не внедряла. Как русские, так и англичане развивали колониальные экономики прежде всего ради своих нужд, а потому

стр. 153

при всей технико-экономической продвинутости Великобритании индийцы перманентно голодали - голод уносил обычно миллионы жизней.

Автора книги "Узбекистан на историческом переломе" поразила и ужаснула модернизация, проведенная в Средней Азии в советское время. "Модернизация в Узбекистане достаточно быстро приобщила страну к техническому прогрессу и машинному труду... Модернизация в Узбекистане означала столкновение цивилизаций, их элементов, когда железо шло против земли, когда люди одной культуры навязывали свою волю людям другой культуры. Это был молох - страшная, ненасытная сила, требующая человеческих жертв" [Левитин, 1999, с. 130].

Все правильно: так было, но не только в Узбекистане. Автор, видимо, не знает, что модернизация и архаика несовместимы, что модернизация нацелена на уничтожение архаичных цивилизаций и традиционных обществ, что архаичные общества сопротивляются модернизации. Так было в Англии в XVI-XVIII вв., когда поднимался капитализм и гуманисты типа Томаса Мора с гневом осуждали этот процесс. Ну а если бы Узбекистан сумел успешно противостоять российской и советской модернизации, то сегодня он был бы похож на Афганистан.

Странным образом легковесное сочинение Левитина вызвало теплые чувства не только у издателей - то же сочувствие оно породило в душе автора предисловия, действительного члена РАН А. Н. Яковлева: "Книга поражает своим познавательным богатством, тонкостями исторических переплетений, постановкой проблем, которые не имеют решений" [Левитин, 1999, с. 5]. Книга "поражает", но не тем, о чем сообщает академик.

В коллективной монографии "Национальные истории в советском и постсоветских государствах" собраны очерки о "новых" историях почти всех новых государств, кроме, пожалуй, Узбекистана, оттого ниже речь и пойдет о создании новой узбекской истории. На просторах постсоветской Азии время бежит не столь быстро, как, скажем в Балтийском крае, - там не отказались целиком от советской традиции в начале любого научного сочинения цитировать главного руководителя, теперь президента страны. Например: Президент Узбекистана Ислам Каримов в своем выступлении на встрече с историками страны (июнь 1998 г.) особо подчеркнул, что "...самосознание начинается со знания истории", "без исторической памяти нет будущего", "история - основа духовности народа" [цит по: Исмаилова, 2002, с. 3].

После целеуказующего выступления вождя исполнительный орган, Кабинет министров (как некогда ЦК КПСС), принимает постановление "О совершенствовании деятельности Института истории Академии наук Республики Узбекистан", в котором подвергает критике научное учреждение за невнимание к насущным нуждам народа и ставит задачи в свете... и тому подобном по знакомому образцу. Ученым указывают, что их задачей "является изучение подлинной истории узбекского народа" (не узбекистанского, а узбекского). От ученых требуют отказаться от "однобокого подхода, фальсификации прошлого, пропаганды колониальной идеологии при исследовании истории узбекского народа и его государственности" [Народное слово, 1998, с. 1].

Читая исторические труды, изданные в Ташкенте в последние годы, можно "вычислить" установки, полученные научными кадрами сверху. Так, теперь следует считать, что период колониализма для Узбекистана длился не 50, а 130 лет. "Вначале, - сказано в одном автореферате кандидатской диссертации, - это была эпоха колониального правления Российской Империи, затем - десятилетия империи советской" [Котюкова, 2001, с. 3].

Судя по прочитанным работам, России предъявляются многочисленные обвинения. Перечень этот внушителен, а обвинения очень серьезные. Все эти обвинения повторяются в постсоветских трудах историков Узбекистана, причем даже у тех, кто сложился как ученый еще в советские годы.

стр. 154

В 1990 г. (год расцвета перестроечной "гласности", то бишь свободы слова) узбекский историк Файзула Бурибаевич Исхаков издал в Ташкенте книгу "Прошлое глазами историка", в аннотации к которой сказано: "Автор по-новому ставит ряд проблем довоенной поры, которые сейчас... вновь стали предметом горячих споров и дискуссий" [Исхаков, 1990, с. 2]. И вот в этой по-новому написанной работе сказано: "...прогрессивными последствиями присоединения Средней Азии к России стали отмена рабства и возвращение на родину 30 тыс. невольников, развитие производительных сил, укрепление качественно новых тенденций в хозяйственной жизни края, распространение светской идеологии и ослабление господства феодально-клерикальной идеологии, хотя и усилился социальный гнет, ставший двойным" [Исхаков, 1990, с. 11]. Далее автор детализирует свою мысль: "Но капитализм, особенно колониальный, полон противоречий. И одним из них стало то, что производительные силы Туркестана немногим более чем за полвека достигли уровня, для которого при прежних условиях понадобилось бы гораздо больше времени. Так, строительство железных дорог, усиление товарного характера сельскохозяйственного производства, в первую очередь хлопководства, создание машинного производства по первичной обработке сырья, замена примитивных средневековых орудий труда, особенно в земледелии, более совершенными, развитие (пусть даже в колониалистских целях) форм организации производства и светского образования - все это существенно изменило уклад жизни населения Туркестана" [Исхаков, 1990, с. 17].

Такими словами Файзула Бурибаевич описывает модернизацию Туркестана, которая стала результатом вхождения края в состав Российской империи, и он ее считает прогрессивным явлением. Но вот сама по себе без всяких усилий со стороны народа или элиты этой союзной республики и даже вопреки их желанию пришла государственная независимость. И в 1997 г. Ф. Б. Исхаков издал книгу "Национальная политика царизма в Туркестане (1867 - 1917)", в которой снова "по-новому" подошел к старым проблемам: "...на протяжении более 50 лет колониального господства царизма в Центральной Азии, особенно в Туркестанском крае, полезных для населения изменений в структуре политической власти, военно-полицейских органов не было..." [Исхаков, 1997, с. 39]. А как же "ослабление феодально-клерикальной идеологии", проще сказать, ограничение феодального произвола?

В первой своей книге автор безоговорочно одобряет отмену русскими рабства, а во второй намекает, что не таким уж плохим было это рабство: "...в отличие от "классического" рабства в Древней Греции, Римской империи... рабство в Маверан-нахре (Средней Азии. - Е. Г. ), а затем и в ханствах региона носило несколько иной характер. Здесь рабы имели право обзаводиться семьей, а также право выкупать свободу" [Исхаков, 1997, с. 55]. Так что напрасно русские старались. Кстати, в Греции и Риме рабы пользовались теми же правами [Сергеенко, 2000, с. 246 - 247].

В книге, написанной по-новому, "прогрессивные последствия присоединения Средней Азии к России" ставятся под сомнение: "Российские верхи считали необходимым деформировать исторически сложившуюся хозяйственную, социальную и духовную общность населения местных национальностей" [Исхаков, 1997, с. 90]. Автор, таким образом, в модернизаторской деятельности русских видит злой умысел ("считали необходимым").

Достаточно большая часть книги 1997 г. издания посвящена теме русского переселенчества, которое автор изображает как сплошное бедствие для местного населения: "При собственном населении, насчитывавшем около 4.5 млн. человек, Туркестан был вынужден принимать ежегодно десятки, а в отдельные годы сотни тысяч переселенцев из России... Массовый наплыв, в основном, неимущих переселенцев, означал не только увеличение масштабов изъятия и захвата его земель, поземельного на-

стр. 155

лога, кибиточной подати и других обязательных платежей, но и ухудшение положения во всех сферах жизни" [Исхаков, 1997, с. 90].

Судя по данным Исхакова (4.5 млн. человек), Туркестан в начале XX в. был заселен слабо - сегодня только в одном Узбекистане (часть прежнего Туркестана) проживает более 25 млн. человек, и там не жалуются на перенаселенность; республика способна сама кормить себя.

На самом деле русских переселенцев было немного, и селились они либо во вновь построенных городах, либо вдоль железной дороги. В 1910 г. один из русских чиновников Переселенческого управления писал: "Русского населения здесь - горсть, в Самаркандской области русские составляют 1.6%, в Ферганской - 0.6%, причем русского сельского населения в Самаркандской области около 5000 душ обоего пола (туземцев - 220 000), в Ферганской - 8788 (туземцев - 1 950 000) [Переселенческое дело..., 1911, с. 330 - 331]. При всем усердии эта горсть русских людей нанести ущерб местному дехканству не могла. Да и сам Ф. Исхаков к проблеме переселенчества в 1990 г. относился спокойно: "Эти семьи (переселенцев. - Е. Г. ) селились на не обрабатывавшихся землях, преимущественно богарных, и положили начало культурному богарному земледелию в ранее животноводческих районах. Переселенцы нередко покупали и орошаемые земли, и пастбищные угодья у коренного населения, но это не носило массового характера" [Исхаков, 1990, с. 26]. Это - "ранний" Исхаков, когда он смотрел на проблему по-новому, но еще не совсем по-новому.

Кстати, в то же время также виделась эта проблема и другому известному узбекскому ученому, Г. И. Хидоятову: "Но самым большим препятствием переселению было массовое оседание кочевников, которое началось после утверждения русского господства. Свободных орошенных земель не было, и практически весь Туркестанский край был закрыт для переселенцев" [Хидоятов, 1990, с. 288]. Кочевники - вот кто были главными конкурентами местному оседлому населению.

В советское время историки вели долгий спор о мотивах российской экспансии в Средней Азии. Одни на первое место выдвигали причину военно-стратегическую, то есть колониальное соперничество с Великобританией, другие отдавали первенство экономической необходимости - поискам рынков сбыта для товаров молодой российской промышленности. Кроме двух названных причин была третья, о которой советским людям говорить не полагалось: Россия граничила на востоке с "Диким полем", с территорией кочевых этносов, в обычае которых был грабеж торговых караванов, разорение земледельческих поселений и увод в рабство их жителей. На невольничьих рынках Хивы и Бухары русские невольники продавались тысячами. Ни одна европейская держава такого соседства не имела. Таким образом, можно говорить о комплексе причин российской экспансии в Азии.

У узбекских ученых, однако, теперь имеется установка "отказаться от... фальсификации прошлого и пропаганды колониальной идеологии", а потому тот же Исхаков российскую экспансию объясняет единственным мотивом: "зарождением великодержавных устремлений российского государства и шовинистических воззрений в сознании правящих кругов, а также значительной части формирующейся части русской интеллигенции" [Исхаков, 1997, с. 33].

Но так не бывает: "устремления" и "воззрения" на пустом месте не возникают, нужна база, а такой базой как раз и были потребности экономики и укрепления безопасности границ. Точно так же сегодня мессианские устремления правительства и народа США базируются на экономической мощи и стабильном развитии 200-летней демократической традиции.

Далее цитируемый автор пишет: "Царизм в экономическом плане преследовал цель - как можно быстрее и без затрат со своей стороны извлекать материальную выгоду от приобретенных территорий" [Исхаков, 1997, с. 33]. Такое можно писать,

стр. 156

если абсолютно уверен, что твои читатели девственно невежественны и кроме твоей книги ничего другого не читали и читать впредь не будут, потому что это заявление не соответствует истине. Развернутый пассаж автора в кратком изложении передается одним словом - грабеж, но колонизаторы XIX в., будь то англичане или русские, не могли себе позволить грабить колонии, так как это было нерационально и нерентабельно. Колонии приобретались для получения стабильных доходов, а для этого в них приходилось вкладывать капиталы. Так, в Средней Азии русских привлекал хлопок, но он был низкого качества, а потому пришлось затратить большие средства на селекционную работу и вывести в течение нескольких лет новый сорт хлопчатника, волокно которого было бы приемлемо для российской текстильной промышленности. И еще один довод: за первые 15 лет русского управления Туркестанским краем в его обустройство было вложено настолько много денег, что дефицит бюджета туркестанского генерал-губернаторства составил около 100 млн. руб. - сумма огромная по тем временам [Гирс, с. 366].

Файзула Исхаков обвиняет русские власти Туркестана в том, что они стремились христианизировать население края [Исхаков, 1997, с. 36]. Но все было как раз наоборот - русские власти не допускали в Среднюю Азию православных миссионеров, чтобы те не конкурировали с исламом и не вызывали враждебных настроений в мусульманской среде. Первый генерал-губернатор Туркестана К. П. Кауфман все 15 лет своего управления краем сопротивлялся основанию в Туркестане православной епархии. Вплоть до 1917 г. мусульманское духовенство Туркестана сохраняло автономное положение, а многочисленные попытки Уфимского муфтията установить над ним свой контроль оканчивались неудачей.

Поразительным образом Исхаков осуждает проведенную русской властью в начале 70-х годов XIX в. земельную реформу, в результате которой землю получили среднеазиатские дехкане [Исхаков, 1997, с. 64]. Если уж охаивать, так уж все. Как известно, в течение долгого времени после Октябрьской революции 1917 г. практически ко всему, что было сделано при "старом режиме", отношение было отрицательным, и тем не менее вот что было сказано по поводу земельной реформы в Туркестане в идеологически очень правильном журнале "Историк-марксист" за 1928 г.: "Земли аристократии стали, с одной стороны, облагаться налогами...; с другой стороны, земли узбекских аристократов стали закрепляться в собственность сидевших на них арендаторов... Здесь права на землю признавались за крестьянами, а обезземеливалась непокорная земельная аристократия" [Ходоров, 1928, с. 141]. Чем же, спрашивается, была плоха земельная реформа русских?

В исторических трудах, опубликованных в последнее время в Ташкенте, постоянно звучит обвинение в адрес российских властей, которые подвергали дискриминации местное население при приеме на работу, при этом называются такие отрасли экономики, где необходимы были хорошее знание русского языка (например, телеграф) и специальная подготовка [Исхаков, 1997, с. 36]. Совершенно естественно, что на работу на телеграфе и на железной дороге в первую очередь брали русских. Так и сегодня рабочих из Таджикистана в Москве берут не для работы за компьютером, а для рытья канав.

Историки современного Узбекистана обвиняют русских в том, что они "заблокировали естественную эволюцию среднеазиатской государственности" [Абдурахимова, Рустамова, 1999, с. 4]. Но эти обвинения безосновательны. Во-первых, русские сохранили в неприкосновенности Бухарское и Хивинское ханства, которые в течение 50 лет (1867 - 1917 гг.) имели все возможности "естественно эволюционировать", а, во-вторых, предложили части Средней Азии, вошедшей в Туркестанское генерал-губернаторство, российские государственные институты. Таким образом, у коренных туркестанцев появилась свобода выбора, которая стала еще большей после 1905 г.

стр. 157

Ученые независимого Узбекистана выдвигают против России схожие между собой обвинения, но при этом они сами или же их коллеги опровергают эти обвинения. "С первых шагов колонизации Туркестана, - пишет в своей диссертации Ж. Х. Исмаилова, - царское правительство стало посягать на политические, экономические и общественные позиции ислама" [Исмаилова, 2002, с. 27]. Однако другой ташкентский историк, уже известный нам Ф. Исхаков, документально опровергает свою коллегу по цеху: "Во все годы колониального господства России в крае всегда находилось много родителей, готовых пожертвовать средства на содержание мактаба (низшая кораническая школа. - Е. Г. ) и учителя-муллы" [Исхаков, 1997, с. 177]. И далее: "...в 1865 - 1917 гг. количество медресе (высшая кораническая школа. - Е. Г. ) в Туркестанском крае не уменьшилось, а увеличилось" [Исхаков, 1997, с. 179].

Как негативные факторы русского управления Ж. Исмаилова называет: "разрушение царским самодержавием национальной государственности, пренебрежение кровными интересами коренного населения, лишение его политических прав и свобод. .." [Исмаилова, 2002, с. 28]. А вот другие авторы, пишущие на ту же тему, ее опровергают и обвиняют Россию, например, в "консервации отживших государственных институтов" [Абдурахимова, Рустамова, 1999, с. 73]. Исмаилова клеймит Россию за лишение коренного населения политических прав и свобод (как будто оно обладало таковыми в ханские времена!), а другая ее коллега, Т. В. Котюкова, почти одновременно пишет работу "Проблемы Туркестана в центральных законодательных органах власти Российской империи (1905 - 1917 гг.)", в которой рассказывает о деятельности мусульманской фракции в Государственной думе [Котюкова, 2001, с. 12 - 22], что плохо согласуется с заявлением Исмаиловой.

И еще одна нестыковка. Ученые получили установку считать получение независимости Узбекистана "результатом упорной национально-освободительной борьбы" [Котюкова, 2001, с. 3], и они этот тезис охотно повторяют, а тем временем Исхаков говорит, что у местного населения "не было вооружения, политических партий, лидеров, способных поднять массы на антиколониальную борьбу" [Исхаков, 1997, с. 120]. Как же без всего этого?

За годы независимости суверенного Узбекистана написаны более десятка научных работ с ярко выраженным антироссийским содержанием, и почти в каждой более или менее явно звучит один и тот же ностальгический мотив: при ханах жилось лучше и веселее, и даже рабство было вполне приемлемым. "Вместо основанной на национальных интересах и ценностях государственности, - пишет Г. К. Рустамова, - насильственно была навязана новая политическая и экономическая модель" [Рустамова, 1999, с. 13]. Строго говоря, это и подобные заявления, в которых прошлое явно идеализируется, сегодня, в XXI в., вызывают удивление. Неужели рабская приниженность народа и ханский произвол могут считаться "национальными ценностями"? Вряд ли авторы этого не сознают, но существует установка.

Кстати, ностальгический подход к доколониальному прошлому характерен не только для ученых Узбекистана. Вот уже несколько десятилетий после достижения независимости ученые и литераторы Африки восхваляют свое доколониальное прошлое, проклинают колониальную модернизацию и зовут народы вернуться в то время, когда "все люди были братьями". Африканцев можно понять: европейские колонизаторы не завершили свою "двоякую миссию" (К. Маркс), не завершили модернизацию, а сегодня угнаться за стремительно изменяющимся миром невероятно трудно. Но ведь Узбекистан - не Африка. Узбекистан пришел к независимости с научно-исследовательскими учреждениями и авиастроением, и база современного общества была заложена в первые 50 лет присутствия России в Туркестане.

Можно, конечно, понять, что у молодого независимого государства еще нет опыта достойного самостоятельного существования, что независимость пришла неждан-

стр. 158

но, когда мало кто о ней помышлял, когда резко были разорваны союзные связи, что вызвало огромные трудности и досаду, но почему местной элите кажется, что она исправит положение, прибегнув к "невежественному охаиванию Руси" (выражение Д. С. Лихачева)? Россия - сосед, а сосед всегда может пригодиться. К тому же русская диаспора в Средней Азии все еще многочисленна и необходима для новых независимых стран, так как состоит из ценных специалистов. Неразумно и непродуктивно восстанавливать против них коренных жителей. Зачем нужна межнациональная рознь?

Африканцы во всех своих бедах склонны винить европейских колонизаторов, а вот индийцы давно отказались от этой, не вызывающей сочувствия методы. В Индии с благодарностью вспоминают о том, что было сделано там англичанами, и даже раздаются предложения восстановить памятники британским вице-королям, сброшенным с пьедесталов вскоре после 1947 г. История сделала очередной виток.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Абдурахимова Н. А., Рустамова Г. Колониальная система власти в Туркестане во второй половине XIX - первой четверти XX в. Ташкент, 1999.

Гарилов Р. Историографические тенденции изучения общественных процессов начала XX века в Узбекистане // Общественное мнение, права человека. Ташкент, N 2, 2001.

Гирс Ф. К. Отчет ревизующего по Высочайшему повелению Туркестанский край т.с. Гирса (Б.м., б.г.).

Исмаилова Ж. Х. Национально-освободительное движение в Туркестане в начале ХХ в. Автореф. дисс. док. ист. наук. Ташкент, 2002.

Исхаков Ф. Прошлое глазами историка. Ташкент, 1990.

Исхаков Ф. Национальная политика царизма в Туркестане (1867 - 1917). Ташкент, 1997.

Котюкова Т. В. Проблемы Туркестана в центральных законодательных органах власти Российской империи (1905 - 1917 гг.). Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ташкент, 2001.

Левитин Л. Узбекистан на историческом повороте. Критические заметки сторонника президента Ислама Каримова. М., 2001.

Лунин Б. В. Средняя Азия в научном наследии отечественного востоковедения. Ташкент, 1969.

Народное слово. 28 07.1998.

Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М., 1999.

Переселенческое дело в Туркестанском крае. Отчет по служебной поездке в Туркестан осенью 1910 г. чиновника особых поручений при Переселенческом Управлении Н. Гаврилова. СПб., 1911.

Рустамова Г. К. Колониальная сущность царской и большевистской власти в Туркестане (1867 - 1924 гг.). Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ташкент, 1999.

Сергеенко М. Е. Жизнь в древнем Риме. СПб., 2000. Солженицын А. И. Россия в обвале. М., 1998. Хидоятов Г. А. Моя родная история. Ташкент, 1990.

Ходоров И. К вопросу об исторической эволюции землевладения в Туркестане. // Историк-марксист. 1928, N 10.

Permanent link to this publication: