Последние события в Центральной Азии, в силу их особой важности для судеб многих государств континента Евразия, требуют особо тщательного анализа, при этом изучение позиции Китая, в силу закрытого характера внешнеполитического механизма и механизма выработки решений в области национальной безопасности в этой стране, нуждается в дополнительных методах по сравнению с анализом политики других государств. В случае КНР ее конкретные шаги в области внешней политики и национальной безопасности часто не полностью понятны вне контекста китайской истории и анализа современных идеологических и исторических концепций.

ТРАДИЦИОННЫЕ КИТАЙСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РОЛИ КИТАЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ НА ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКОЙ "ПЕРИФЕРИИ"

Исследователи внешнеполитической доктрины Китая пришли к выводу о наличии двух традиционных моделей его взаимодействия с внешним миром, а именно китаецентристской модели и модели договорных отношений. Огромный фактический материал свидетельствует о взаимосвязи этих двух моделей - они всегда существовали бок о бок, служили одной цели: обеспечить китайской дипломатии доминирующее положение, но в различные периоды сообразно с конкретными обстоятельствами на первое место выступала то одна, то другая.

Китаецентристская модель наиболее четко проявлялась в периоды расцвета, подъема китайской цивилизации. Однако взлет цивилизации предполагает и одновременное, или даже опережающее, укрепление этнообразующих факторов, без наличия и относительно самостоятельного развития которых такой взлет не представляется возможным, а следовательно, в силу этого условия, китаецентристская "мироустроительная" модель закреплялась официальной традицией.

Представление о "четырех землях", лежащих вокруг "Великого города Шан" периода династии Инь (XIV-XI вв. до н.э.) послужили основой формирования концепции "центра, территории меж Четырех морей (Пределы четырех морей) и окраинных земель". Иньское представление о "Великом городе Шан", лежащем в центре Поднебесной, "четырех землях" и различных племенах, окружающих их, постепенно трансформировалось и вылилось уже в эпоху Чжоу (XI-III вв. до н.э.) в оппозицию "хуа ся" - "мань" (этнической общности древних китайцев - соседним "варварским" племенам), аналогичную противопоставлению "эллины-варвары" в древнегреческой традиции. С течением времени этноцентристские концепции, слившись с эгоцентристской картиной ойкумены, привели к формированию понятия "Чжунго" - Срединного царства. Переосмысление термина "Чжунго" в эпоху империи Хань (III-I вв. до н.э.) (этот термин понимался уже как Срединное государство) привело к появлению словосочетания "вайго" - внешние, чужеземные государства, т.е. в языке было отражено представление о том, что в Поднебесной существуют другие страны помимо Ханьской империи.

В представлении официальной традиции Срединное государство (конкретная территория, попадавшая под это понятие, изменялась с течением времени) рассматривалось как центр Поднебесной, а китайский император - как ее глава, объединяющий территории "меж Четырех морей", т.е. Срединное государство являлось именно тем местом, где в соответствии с космогоническими представлениями древних китайцев, силы "инь" и "ян", порождающие все сущее, находились в гармоничном соответст-

(c) 2003

стр. 95

вии, что определяло "истинный" ход исторического развития. Чем далее от центра и от "культурного" влияния китайской цивилизации, тем более был смещен, по мнению китайской традиции, баланс этих сил, и, соответственно, тем ниже на ступенях развития находились проживающие в "далеком захолустье" народы. Естественно, что на практике в отношении отдаленных и самостоятельных государств осуществлялся принцип чисто номинального вассалитета, признания и закрепления которого в официальных документах (хотя бы и чисто условно) китайские дипломаты стремились добиться любым путем.

Эгоцентристская концепция была настолько удобной, что завоеватели Китая XVII в. маньчжуры охотно восприняли китайскую официальную внешнеполитическую доктрину, причем необычайно быстро пришли от признания равноправия государств (ранние отношения между маньчжурским государством Цзинь и монгольскими и центральноазиатскими княжествами), к модели "сюзерен- вассал" (отношения между теми же контрагентами в более позднее время), став последовательными и фанатичными приверженцами традиционной официальной китайской концепции отношения к "варварам".

В противовес Срединному государству чужеземные страны в период средневековья и нового времени (на раннем этапе) попадали под название "вайфань" ("иноземный вассал"). Этот термин ("вай" - внешний, "фань" - изгородь, ограждать, окраина, вассальные земли) имел широкий спектр значений, которые варьировались в источниках разного времени в зависимости от того, о какой конкретной группе государств шла речь. На основе внешнеполитических документов династии Цин (1644-1911) можно выделить по крайней мере три значения, в соответствии с которым этим термином обозначались:

а) жители подвластных, зависимых владений (возможный эквивалент - вассал, хотя содержание этого термина в западной традиции несколько иное). Это узкое значение фиксируется обычно всеми словарями;

б) народы государств, номинально подчиненных Китаю. В этом значении (возможный эквивалент - иноземные, дословно - "внешние", вассалы, жители окраинных земель) термин закрепился как название, используемое китайской традицией (особенно в цинское время) в отношении жителей Монголии, Тибета, Цинхая. Так назывались и жители центральноазиатских княжеств со смешанным монгольским и уйгурским населением, состоявшие лишь в номинальной зависимости от Китая, а фактически пользовавшиеся полной самостоятельностью;

в) жители независимых чужеземных государств, лишь поддерживающих связи с Китаем (эквивалент - чужеземцы, иноземцы, фактический синоним позднейшего понятия "иностранец"). В этом значении термин синонимичен слову "вайго" (иностранное, дословно "внешнее" государство).

В этой многозначности термина "вайфань", когда официальная традиция на практике не различала вассальные и независимые государства, была изначально заложена возможность субъективного подхода, выражавшего этноцентристскую ориентацию внешнеполитической доктрины императорского Китая.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОДОПЛЕКА "БОЛЬШОЙ ИГРЫ" В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

В первой половине XIX в. параллельно с активным проникновением в Китай западных держав в Центральной Азии разгорается соперничество Великобритании и России. Первые четыре десятилетия XIX в. это соперничество проходило при явном преимуществе Англии. Изменение обстановки произошло только после антибританского восстания в Кабуле в 1840 г., послужившего заключительным аккордом англоафганской войны, после которого англичане были вынуждены замедлить темпы

стр. 96

продвижения на север. В 1843 г. они аннексировали Синд, в 1849 г. - Пенджаб и только после этого снова вплотную занялись Афганистаном. Соглашения с эмиром Афганистана Дост-Мухаммедом (именно его потомком является Захир-шах, бывший король Афганистана), в соответствии с которыми Англия обязалась уважать неприкосновенность Афганистана, а Дост-Мухаммед признал, что "враги и друзья Британии - его враги и друзья" и получил право на ее субсидии в обмен на разрешение допустить английских резидентов в ряд городов страны, выправили пошатнувшиеся позиции Англии и позволили ей вновь активизировать политику в Средней (Центральной) Азии.

Однако за эти годы довольно сильно возросли и укрепились в этих районах позиции России. Хива, Бухара и Коканд подверглись ряду успешных ударов русских войск, в 1854 г. было основано укрепление Верный (Алма-Ата, ныне Алматы), а в 1865 г. взят центр Кокандского ханства - Ташкент, причем политические неурядицы и междоусобные войны как внутри этих ханств, так и между ними самими весьма способствовали впечатляющим успехам русского оружия.

Русско-английские отношения в Средней Азии вновь обострились в 70-е гг. XIX в. в связи с возникновением вопроса о Мерве, который был последней ставкой Англии в регионе. С его падением (оно произошло позже - в 1884 г.) Средняя Азия целиком ускользала из рук Британской империи. В этих условиях англичане резко усилили нажим на Афганистан, развязали англо-афганскую войну в 1879 г., в результате которой он превратился в государство, почти полностью зависимое от Англии.

Для империи Цин 60-е годы XIX в. в Центральной Азии прошли под знаком подавления антицинских выступлений мусульманских правителей Кашгарии. В 1864 г. произошло первое открытое антицинское выступление жителей г. Кучара (Куча), в том же году под натиском восставших мусульман пал г. Урумчи, а к 1865 г. Цинская империя потеряла контроль над территорией практически всего Урумчийского округа. Далее восстание перекинулось на Яркенд, Хотан, Турфан и другие города. Видя невозможность поставить развитие ситуации под контроль, цинская дипломатия стала искать силу, которая могла бы нейтрализовать действия восставших, и решила прибегнуть к помощи России. В дальнейшем, однако, положение для Цинской империи усугубляется еще больше: в результате победы восстаний на территории Синьцзяна там возникло пять самостоятельных государств: Кучарское, Хотанское и Кашгарское - в Восточном Туркестане, Урумчийское и Кульджинское - в Джунга-рии, а в 1867 г. они объединяются в рамках единого феодально-теократического мусульманского государства Йэттишаар во главе которого в конечном счете встает Якуб-бек, который начинает расширять свое квазигосударство за счет Китая и усиливать связи с соперниками России - Великобританией и Турцией.

Развитие событий постепенно привело Россию к мысли об активизации своей политики в регионе, и она принимает решение о занятии Илийского края войсками, рассматривая этот шаг как временную меру, поскольку сохранение целостности Китая считала для себя значительно более выгодным, чем его распад. В 1881 г. после 10-летней оккупации Россия вернула Илийский край Китаю, фактически стабилизировав его "центральноазиатскую" периферию силой русского оружия. Однако в Пекине события тех лет рассматриваются негативно, поскольку система центральноазиатских договоров между Россией и Китаем, которая разграничила их владения в Центральной Азии, рассматривается там как навязанные, неравноправные.

Илийские события конца XIX в. удивительным образом проецируются на сюжеты первой половины XX в., связанные с советско-китайскими отношениями вокруг Синьцзяна и сопредельными регионами Центральной Азии. В 1917 г. Российская империя "ушла" из своих азиатских "сфер влияния", включая китайские зоны - Синьцзян и Внешнюю Монголию. Ее место заняла Советская Россия с ее жесткой стратегией ре-

стр. 97

волюционизации Востока через специально созданный для этого в 1919 г. Коминтерн. В условиях гражданской войны, и в Китае и в России (1919-1921), эти районы стали, с одной стороны, местом деятельности независимых "полевых командиров" -Бакича, Анненкова, Унгерна, Семенова и других, а с другой - объектом активной политики Коминтерна, использовавшего сложившуюся политическую конъюнктуру для проведения национальных, народных революций. Одной из таких стала Монгольская Народная революция 1921 г., подготовленная восточной секцией Коминтерна, совместно с группой монгольских революционеров и частями 5-й Красной Армии.

Сложнее была обстановка в Синьцзяне, хотя по формальным признакам ситуация для советского руководства складывалась там примерно по монгольской модели. 17 мая 1921 г. был подписан специальный договор командования Туркестанского фронта с властями Синьцзяна о вводе Красной Армии на китайскую территорию для совместной ликвидации белогвардейских подразделений Бакича и Новицкого. Однако дальнейший ход событий не привел к синьцзянской революции по монгольскому варианту, так как в Москве решили, что объективные условия для нее еще не созрели и целостность Китая для Советской России с точки зрения общей геостратегической обстановки позиций более выгодна. Сдерживающим моментом для нее в данном случае была политика Англии, которая традиционно пыталась использовать мусульманские движения в своих целях.

Антикитайское восстание мусульманских народов Синьцзяна (уйгуров, казахов, таджиков и др.) с особой силой развернулось в период 1931-1934 гг. Восстание снова, как и в XIX в., грозило уничтожить китайскую власть в Синьцзяне. Руководство восставших реально рассчитывало на создание независимого мусульманского государства. Советское руководство при определении позиции и дальнейших действий в этом районе Китая в связи с восстанием рассматривало несколько вариантов. С одной стороны, движение китайских мусульман было объявлено официальной советской пропагандой "частью революционного процесса", а значит с точки зрения идеологических, классовых позиций его необходимо было поддержать. С другой стороны, в Москве учитывали скрытую политику Англии, заинтересованную в расколе Китая и отделении от него северо-западных регионов, а также возможность резкой дестабилизации в центральноазиатском регионе на границах с СССР в случае создания непредсказуемого в своем дальнейшем поведении агрессивного мусульманского государства. 3 августа 1933 г. политбюро ЦК ВКП(Б) утвердило "Директивы по работе с Синьцзяном", в которых было однозначно сказано, что СССР выступает за сохранение Синьцзяна в составе Китая. В ноябре 1933 г. на помощь китайским правительственным войскам были введены части Красной Армии и восстание было подавлено.

Вторая волна антикитайского мусульманского движения приходится на 1944 г., когда в Синьцзяне было объявлено о создании Временного правительства Восточно-Туркестанской Республики (ВТР). В данной ситуации советское руководство, в отличие от восстания 1933 г., оказывало мусульманским отрядам не только военно-техническую помощь, но и политически поддерживало движение. Ряд российских исследователей даже считает, что движение 1944 г. в Синьцзяне было отчасти инициировано Москвой, для чего в Алма-Ате под руководством генерала НКВД Егнарова и его заместителя Лангфанга был создан специальный штаб по руководству военными операциями частей ВТР против правительственных китайских войск.

К концу лета 1944 г. политическая ситуация резко меняется. Как известно, на Ялтинской конференции (февраль 1944 г.) сталинское руководство приняло на себя обязательства по вступлению в войну с Японией в обмен на поддержку союзников по монгольскому и ряду других вопросов. 14 августа 1945 г. в развитие ялтинских договоренностей, в условиях подготовки СССР к войне против Японии, в Москве был подписан известный советско-китайский Договор о дружбе и сотрудничестве, по ко-

стр. 98

торому СССР, в числе прочего, отказывался от тактики поддержки повстанческого движения в регионе и переходил к варианту осуществления некой посреднической миссии между повстанцами и китайскими властями.

После разгрома Японии начинается активная фаза осуществления посреднической роли СССР в урегулировании синьцзянской проблемы. 6 июня 1946 г. в г. Урумчи между делегациями ВТР и Центрального правительства Китая было подписано мирное соглашение, по которому правительство ВТР распускалось, а сама Восточно-Туркестанская Республика прекращала свое существование. Таким образом, политическое и территориальное статус-кво в центральноазиатском регионе на советско-китайской границе было сохранено. Накануне китайской народной революции - в июле 1949 г., в Москве одному из руководителей КПК, члену Политбюро Лю Шаоци было официально заявлено, что Советский Союз не будет поддерживать движение синьцзянских народностей за независимость и что Синьцзян должен остаться в составе будущего советского Китая. Советско-китайский договор о дружбе и взаимопомощи 1950 г. подтвердил более ранние договоренности по Синьцзяну.

До обострения советско-китайских отношений в 1960-х годах уйгуры, казахи, киргизы, таджики и узбеки, проживавшие в Синьцзяне и имевшие обширные родственные связи со своими соплеменниками в соседних советских республиках СССР, имели право пересекать границу без всяких виз и официальных пропусков. В Синьцзяне были созданы специальные автономные уезды, районы и волости для нацменьшинств -выходцев из Средней Азии. В 1962 г. в результате притеснений китайских властей произошел массовый переход этих нацменьшинств из СУ АР в СССР. Десятки тысяч беженцев с детьми и имуществом покинули свои обжитые места и перебрались в Казахстан, Узбекистан, Киргизию, Таджикистан. После разрыва отношений между КНР и СССР с 1963 г. граница была полностью закрыта.

Вторая половина XX в. развивалась в условиях укрепления власти КПК в северозападных частях Китая - Тибете и Синьцзяне, которые, однако, оставались для Пекина зоной напряженности и постоянного роста сепаратистских настроений. Общий геополитический фон данного периода определялся "приливами и отливами" "холодной войны" 1946- 1991 гг. Основное содержание данной фазы - противостояние сверхдержав СССР и США, взаимное стратегическое сдерживание в условиях растущей гонки вооружений. Нормализация американо-китайских (1972-1978) и конфронтация в советско-китайских отношениях (начало 1960- х - середина 1980-х) внесли новые акценты в стратегический "треугольник" СССР-КНР-США. Пекин и Вашингтон в политическом отношении были гораздо ближе друг к другу, чем Москва и Вашингтон, а значит советско-китайские разногласия оказывали косвенное влияние и на синьцзянскую проблему. Китайское руководство опасалось, что Москва вспомнит историю Восточно-Туркестанской Республики и будет активно использовать "уйгурскую карту" против Пекина. Нормализация советско-китайских отношений, начавшаяся в конце 1980-х, и дальнейшее развитие российско-китайского партнерства в 1990-е годы по большому счету сняли эти противоречия и опасения.

СОВРЕМЕННОЕ КИТАЙСКОЕ ВИДЕНИЕ ИСТОРИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

Китаецентристские представления о периферии Срединной империи, особенно - о "центральноазиатской периферии", казалось бы, должны были стать преданиями давно минувших дней, однако они продолжают сохраняться в сознании современных китайцев, свидетельством чему могут являться аналитические публикации в КНР. Но связаны они не только с живучестью "исторической памяти" национальной психологии, но и с вполне насущными идеологическими задачами современного Китая - фор-

стр. 99

мированием национальной идеи и цементирующих основ многонационального, но по преимуществу "китайского" (ханьского) Китая.

Разработке концепций "единого многонационального Китая", "единой китайской нации", являющихся методологической базой для многих современных исследований, посвящен цикл работ в китайской историографии конца 1980-х - начала 1990- х годов. Тезис китайских исследователей о том, что историю страны создавали населяющие ее народы, отнюдь не однозначен, однако эта концепция объективно имеет большое значение для китайского обществоведения. В последнее десятилетие XX в. в КНР заметно возрос интерес к истории национальностей, которые в большинстве случаев проживают по обе стороны ее границ с соседними странами, прежде всего с государствами СНГ, особенно центральноазиатскими. Как правило, в исследованиях китайских историков подчеркивается, что эти народы находились в прошлом под властью либо "в сфере влияния" китайского императора, а территории их проживания в целом ряде случаев являлись впоследствии утраченными для Китая. Из работ этого направления, в частности, можно отметить "Краткую историю ороченов", "Краткую историю таджиков", "Записки по истории экономического развития Внутренней Монголии", "Историю уйгуров", "Очерки истории джунгар", в которых детально излагаются и воспроизводятся на современный манер представления традиционной китайской дипломатии в отношении "периферии" Срединной империи.

В начале 1980-х годов появились три крупные статьи исследователя Су Бэйхая, в которых он изложил свою позицию по вопросам истории казахского народа. Основная мысль этих статей заключается в том, что казахи и их исторические предки являлись подданными китайского императора, находясь в сфере влияния Срединного государства. Эти же оценки, но в несколько другой интерпретации и более детально, были повторены видным китайским ученым Ма Дачжэном в обзорной статье "Изучение границ Китая в новое время, начиная с 1978 г.", в которой в разделе "Изучение границ Китая с Россией и тремя центральноазиатскими государствами СНГ" были вновь воскрешены работы китайских исследователей 1980-х годов. Концептуально же исторические оценки прошлого были подтверждены в книге Ма Дачжэна и Хуа Ли "Границы Китая на севере в древние времена", а также в обобщающем труде Ху Личжуна, Цзинь Гуаняо и Чэнь Цзиши "От Нерчинского договора до визита Ельцина в Китай".

Современный казахстанский исследователь китайской дипломатии в Центральной Азии К.Ш. Хафизова суммировала содержание как упомянутых, так и некоторых других работ следующим образом: "Основная идеологическая нагрузка ложится... на раздел истории, но исторический очерк сжатый, большей частью посвященный отношениям местности, района, округа с Китаем. Эти отношения даются по одной схеме: тяготение прогрессивной части народов, его правящей верхушки к Китаю, раскольническая, сепаратистская деятельность "непатриотических" лиц и групп, мешающих единству многонационального Китая... Так на протяжении столетий строится единая схема политических, экономических, и культурных связей народов Центральной Азии с Китаем".

Все это - научные статьи и книги китайских исследователей, в которых, кстати, была предпринята попытка "отделения" истории от сегодняшних дружественных отношений между Россией, Китаем и государствами Центральной Азии. Самый главный вопрос, однако, в какой степени традиционные китайские представления о Центральной Азии как "сфере влияния китайской цивилизации", "периферии" китайской империи, которую "иностранные центры силы" в не таком уж и далеком прошлом пытались либо отторгнуть, либо поставить под свой контроль, ослабив там влияние Китая, до сегодняшнего дня существующие в научной, аналитической и учебной ли-

стр. 100

тературе, влияют на сегодняшнюю внешнюю политику, на принятие внешнеполитических решений китайской элитой в современном мире.

ПОЛИТИКА КИТАЯ В ПОСТСОВЕТСКОЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ (1991-2002)

Рассматривая современную политику КНР в отношении сопредельных стран, расположенных на бывшем советском пространстве Средней Азии, обозначим основные тенденции данного влияния и особенности китайского подхода к молодым государствам региона, а также ответную реакцию на китайские инициативы Астаны, Ташкента, Душанбе, Бишкека и Ашхабада.

Из пяти новых независимых государств Азии три (Казахстан, Таджикистан и Киргизстан) имеют с Китаем общую границу, которая составляет 3700 км. После распада СССР в Центральноазиатском регионе для КНР сложилась благоприятная ситуация. Центральная Азия вышла из-под контроля России и стала открытой для влияния Китая и других стран. В январе 1992 г. КНР установила официальные дипломатические отношения с пятью центральноазиатскими государствами. На этом этапе Пекин проводил здесь достаточно сдержанную и осторожную политику, не выделяя кого-либо особо. Тем не менее политические и экономические реалии, такие как рост угрозы исламского фундаментализма в регионе, необходимость координации общей политики и оперативных действий китайских спецслужб с коллегами из соседних стран по проблемам уйгурского сепаратизма, Тибета, другим вопросам "разделенных наций", налаживание взаимных торговых контактов, заставляли Китай интенсифицировать соответствующие связи.

Во всех официальных документах китайского правительства говорится о "равном и дружественном отношении" к новым центральноазиатским государствам. Тем не менее в политике Пекина с середины 1990-х годов стала заметна тенденция на определенную дифференциацию в отношениях с ними - появились "приоритетные государства", которым отводилось первостепенное значение в плане развития политических и экономических связей, и республики "второго эшелона", с которыми поддерживался необходимый уровень официальных контактов. Подобная избирательность, естественно, не была связана с какими-либо историческими "обидами" или субъективными настроениями в китайском руководстве, а обусловливалась объективным геостратегическим положением новых государств на западных границах КНР и складывающейся непростой политической обстановкой в регионе. Последняя характеризуется ростом угрозы исламского экстремизма, развитием процессов глобализации и стремлением Запада занять господствующие позиции в центре Азии, а также "разно-векторностью" и неоднозначностью (а порой и непредсказуемостью) внешней политики молодых азиатских государств.

В такую "приоритетную" группу, на наш взгляд, вошли государства, связанные с Китаем общей границей (Казахстан, Таджикистан и Киргизстан) и общими проблемами сохранения взаимной национальной безопасности в регионе в условиях нарастающей угрозы глобального исламского терроризма. Не случайно, именно эти государства совместно с Россией и Китаем подписали в апреле 1996 г. в Шанхае соглашение об укреплении доверия в военной области в районе границы, положившее начало возникновению так называемой Шанхайской пятерки, а после Шанхайской встречи 16 июня 2001 г. Шанхайской организации сотрудничества (ШОС).

В 1991 г. СССР ушел из Центральной Азии. Возникшая "ниша" стала быстро заполняться амбициозными внешнеполитическими проектами новых независимых государств, в регион стремительно пошли США и их союзники. Процесс новой регионализации был достаточно противоречив и развивался стихийно. С одной стороны, Москва пыталась сохранить или восстановить контроль в рамках созданного Договора о коллективной безопасности стран СНГ (ДКБ), а затем и в рамках Евразийского

стр. 101

Экономического Союза (ЕврАзЭс). С другой - в регионе реализовались альтернативные России проекты, подобно организации ГУУАМ (Грузия-Украина-Узбекистан- Азербайджан-Молдавия), "Шелковый путь" - ТРАСЕКА и др. Налицо была и особая позиция Узбекистана, бойкотировавшего все инициативы России по укреплению ДКБ и всячески дистанцировавшегося от России.

Параллельно этому процессу в регионе в 1990-е годы получил "второе дыхание" исламский экстремизм в ваххабистском идеологическом обрамлении. Внутриафганский конфликт подогревал гражданскую войну в Таджикистане, стимулировал исламских боевиков от Синьцзяна до Чечни. Именно на этот период приходятся две российско-чеченские кампании, и именно в эти годы исламский терроризм приобрел системный и комплексный характер, охватывая все страны региона. Транзит и продажа наркотиков из Афганистана через Центральную Азию, Россию на Запад стал неиссякаемой финансовой базой для агрессивной и жесткой исламизации региона.

Одновременно афганский конфликт, особенно после вытеснения талибами в 1999 г. из Афганистана сил "Северного альянса", стимулировал поиск светскими правительствами Узбекистана, Таджикистана, Казахстана и других государств адекватного ответа на вызов фундаменталистов, тем более что существовавший тогда ДКБ СНГ такового ответа не давал.

В 1996 г. уже существовала организация "Шанхайская пятерка", созданная в режиме приграничного сотрудничества и безопасности в 100 км зоне пяти соседних государств: России, Киргизии, Казахстана, Таджикистана, Китая. Возможно, что организаторы "пятерки" в 1996 г. не вкладывали в ее деятельность долговременной концепции полномасштабной стратегической безопасности, ограничиваясь решением локальных задач - демилитаризацией в приграничных районах, поимкой контрабандистов и пр. Однако растущие исламские вызовы в России на Северном Кавказе, Центральной Азии и Китае (Синьцзян-Уйгурский автономный район) подталкивали их к сближению в рамках "пятерки" и формированию новой региональной системы безопасности - блока государств, объединенных задачей борьбы против терроризма и национального сепаратизма. 14 июня 2001 г. на встрече руководителей шести государств - Китая, России, Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Таджикистана в Шанхае такая система была создана в рамках ШОС. После подписания документов о создании в Бишкеке (Киргизия) Единого антитеррористического центра (ЕАЦ ШОС), о безъядерной зоне в Центральной Евразии и включении Узбекистана в организацию в качестве ее полноправного участника, можно констатировать, что в регионе появилась новая межгосударственная структура безопасности, претендующая на достаточно значимую геополитическую роль.

После событий 11 сентября 2001 г. и завершения американской операции в Афганистане возникли новые политические реалии вокруг и внутри ШОС. К ним относится: а) создание единой антитеррористической коалиции под руководством США, включая Россию, Китай и страны Центральной Азии; б) завершение афганской фазы антитеррористической операции, введение миротворческих войск в Афганистан и образование временного правительства Хамида Карзая; в) обострение индийско-пакистанских отношений и выход этого традиционного конфликта на грань ядерного балансирования; г) рост тревожных ожиданий в мусульманском мире в связи с готовившейся акцией США против Ирака и других "стран-изгоев"; д) идеологическое оформление стратегии США в виде концепции главной угрозы со стороны стран "оси зла" (Ирак, Иран и КНДР); е)процесс военно-политического укрепления позиций США в Таджикистане, Узбекистане и Киргизии, создание там военных баз и других структур, подготовка военно-стратегических позиций США в Казахстане через союзника по НАТО - Турцию. Перечисленные факторы вызывают серьезную обеспокоенность Китая и России складывающейся новой системой отношений в Централь-

стр. 102

ной Азии, которая полностью или частично "зачеркивает" сложившийся в 1991-2001 гг. региональный статус-кво. В связи с этим перед ШОС встает ряд принципиально новых проблем, которые ей необходимо осмыслить и учитывать в своей стратегии и тактике.

Во-первых, в каком направлении дальше будет развиваться ШОС? Пойдет ли она по пути географического расширения рамок и участников (а отчетливый интерес к ней сегодня проявляют Индия, Пакистан, Иран, Монголия и даже Япония), претендуя в перспективе на роль некоего азиатского НАТО? Либо она будет развиваться исключительно в рамках уже созданной системы Россия - Казахстан - Киргизия - Узбекистан - Таджикистан - Китай, с акцентом на развитие программ экономической и гуманитарной направленности?

Во-вторых, как далеко пойдут участники ШОС в определении функций и задач силовых институтов, в частности создаваемого Единого антитеррористического центра? Не возникнет ли со временем идея применения российско- китайского или иного смешанного спецназа в Чечне, Таджикистане, Узбекистане, Синьцзяне и других "горячих точках" стран региона?

В-третьих, какова будет стратегия и тактика ШОС в отношении американского военного присутствия в регионе, и, в частности, на территории стран - членов организации?

Как известно, процесс создания ШОС проходил до 11 сентября и в иных политических условиях. Кроме общих моментов (противодействие исламскому фундамента-лизму в Центральной Азии, создание мер доверия в 100-километровой приграничной зоне и др.) в политике организации изначально присутствовал скрытый антиамериканский подтекст. Сегодня, с учетом итогов антитеррористической операции в Афганистане и сложившегося российско-американского альянса по борьбе с мировым терроризмом, который поддерживает и Китай, ряд моментов необходимо переосмыслить. Речь идет в первую очередь о:

1) роли США в Центральной Азии, которые, так или иначе, будет присутствовать в регионе на ближнюю и среднюю перспективу. В настоящее время просматриваются два варианта поведения ШОС: сохранение "полузакрытого" характера организации со скрытой антиамериканской направленностью, либо размывания ее "полузакрытого" характера и превращение в международную региональную организацию. В первом случае можно ожидать усиления давления и критики со стороны Москвы и Пекина в отношении Душанбе, Бишкека и Ташкента за "проамериканскую позицию" последних. Однако такая линия противоречила бы официальной позиции президента В.В. Путина, который в интервью "Уолл стрит джорнэл" в марте 2002 г. подчеркнул, что страны Средней Азии - это самостоятельные государства, и они сами определяют свою внешнюю политику;

2) характере конструктивного сотрудничества США с ШОС. Здесь самый сложный и деликатный момент для российского и китайского руководства. Как известно, часть общественного мнения России и российской военно-политической элиты считают, что "команда В. Путина" пошла по "горбачевскому пути" сдачи национальных интересов России в Центральной Азии, капитуляции перед США и пр. В КНР также среди части военного и политического руководства существует мнение, что необходимо ужесточить политику в отношении США, особенно после их выхода в военном отношении на западные границы Китая через страны Центральной Азии.

После 11 сентября 2001 г. в официальной оценке КНР уйгурского терроризма также появились новые заслуживающие внимания акценты. Сегодня в Пекине считают, что синьцзянские сепаратисты являются частью международного терроризма, и поэтому они должны фигурировать в списке целей глобальной антитеррористической кампании. Появился дополнительный фактор китайско-американского сближения в

стр. 103

этой сфере, в которую КНР ранее практически никого не допускала. Начались первые неофициальные китайско- американские консультации.

* * *

Таким образом, Китай продолжает занимать чрезвычайно осторожную позицию в отношении процессов в Центральной Азии. Поначалу Пекин не поддержал и не осудил бомбардировки Афганистана. Вместе с тем терроризм - угроза и китайской внутренней стабильности. Исламские общины Китая, особенно в Синьцзяне, где они представляют преобладающую часть населения, давно выступают за автономию и самоуправление, а радикальные группировки давно ведут борьбу с китайскими властями, применяя вооруженные и террористические методы. Поэтому очень быстро Пекин четко и твердо заявил о своей безоговорочной поддержке действий антитеррористической коалиции, при этом, правда, обратив особое внимание на необходимость избегать жертв среди гражданского населения. Тем самым Китай подтвердил свой статус великой и ответственной мировой державы, одновременно напомнив Вашингтону о тех временах, когда Пекин тоже был вынужден идти на силовые меры, чтобы усмирить студентов на площади Тяньаньмэнь и сепаратистов в Тибете. Однако конечные варианты решения афганской проблемы в контексте общей стабилизации Центральной Азии непосредственно затрагивают Китай, и ему в будущем придется более четко сформулировать свою позицию в отношении региона, где его интересы давно явно и ясно выражены.

Развитие общей ситуации в мире показывает, что с конца XX в. для России восточный азимут внешней политики на перспективу становится не менее важным, чем евроатлантический. У России нет другого пути для полновесного включения в современную систему международных отношений, кроме как так или иначе участвовать в развернувшейся глобальной геополитической игре. Очевидно, что в связи с сокращением государственного внешнеполитического ресурса никакие другие направления внешней политики как бы важны они ни были - не могут сравниться по своим потенциальным ставкам в этой геополитической игре с Центральной и Северо-Восточной Азией, где ключевыми игроками на обозримую перспективу будут США и Китай.

Поскольку постсоветское пространство в силу исторических и геоэкономических причин является приоритетным для России, то на центральноазиатском направлении для нее являлись и являются наиболее важными отношения с теми государствами, которые и исторически, и геополитически тяготеют к ней. Россия должна определить для себя, какое центральноазиатское государство может быть ее основным стратегическим союзником в регионе. Нуждается также в переосмыслении региональная роль Шанхайской организации сотрудничества - расширение сферы деятельности этой организации на афгано-пакистанском направлении в нынешних условиях невозможно без сопряжения ее интересов с интересами США в регионе. Все это делает ситуацию в Центральной Азии крайне неустойчивой и изменчивой. Если возобладает такой вариант развития событий, то Россия, Китай и США, как Россия, Китай и Великобритания в XIX в. и США и СССР в годы "холодной войны", вновь могут начать противоборство за влияние в Центральной Азии. При этом, если проводить аналогию с событиями XIX в., Россия может занять место Китая, который мог тогда защищать свои интересы в регионе только за счет балансирования между Великобританией и Россией.

Permanent link to this publication: