Конференция "Модернизация Арабского мира в контексте аналогичных процессов в России, странах Востока и Восточной Европы (начальный этап: XIX - начало XX в.)"1 прошла в Институте востоковедения РАН 26 - 27 сентября 2006 г. В ее работе приняли участие сотрудники научных учреждений и преподаватели вузов Москвы и Казани.
Сходство модернизационных процессов в обществах Востока и Запада дает возможность исследователям-востоковедам прибегнуть к методике сравнительно-исторического анализа как одного из путей дальнейшего рассмотрения темы. Это и породило намерение объединить в работе конференции усилия востоковедов и специалистов по истории России и Восточной Европы.
Открывая конференцию, заместитель директора ИВ РАН В. А. Исаев указал на важность исторической проблематики модернизации, напрямую выводящей на вопросы современной жизни стран Востока. Различия в сроках и темпах модернизации разных арабских стран в Новое время в немалой степени сказались на дальнейшем их развитии, а в конце XX в. обусловили степень их вовлеченности в процессы глобализации. В. А. Исаев отметил ряд дискуссионных вопросов, встающих при рассмотрении проблем модернизации. Большое значение при изучении процессов модернизации, полагает он, имеет рассмотрение проблем переходного состояния общественно-политических структур, анклавного развития передовых укладов.
Во вступительном докладе "Несколько слов о дискуссионных вопросах проблемы модернизации" И. М. Смилянская (ИВ РАН) обратилась к рассмотрению понятийного аппарата, используемого при анализе модернизации. Она предложила отказаться от распространенного и слишком общего представления (которого и она придерживалась до последнего времени) о модернизации как процессе трансформации традиционного общества в современное. Она считает, что продуктивнее придерживаться разграничения если не понятий, то аналитических процедур при рассмотрении "модернизации" как волевых актов, узаконивающих изменения, ведущие к эволюции общественного строя от традиционного к современному, "модернизационного процесса" как реальных последствий этих волевых действий, и отличать их от "трансформации", т. е. всеобъемлющего изменения. Такое разграничение позволяет более четко различить замысел реформатора и формы, в которых этот замысел реально воплотился, а также уяснить характер взаимодействия модернизирующихся и не вовлеченных в модернизацию традиционных структур, которые продолжают свою эволюцию, а подчас претерпевают регресс.
Следующая важная дефиниция - "европеизация" (или "вестернизация") указывает на то, что импульсом для модернизации стало воздействие на автохтонное общество европейских институтов и ценностей. Однако это понятие не передает представления о степени заимствования этих институтов и ценностей и не отражает работу, проделываемую обществом на пути их восприятия и укоренения в своей культуре. Процесс "трансплантации" европейских институтов в восточное общество достаточно сложен, он включает не только элементы копирования, адаптации, синтеза и т. п., но и имитацию или частичное отторжение. Уже одно это говорит о том, что модернизация не равнозначна вестернизации.
1 Непосредственная потребность в обмене мнениями по данной проблематике возникла по окончании работы коллектива авторов над монографией "История Востока. Восток в новое время (конец XVIII -начало XX в.)". Т. IV. (Кн. 1. М., 2004; кн. 2, М., 2005). Ключевой темой тома стал начальный этап модернизации восточных обществ, анализ которого был затруднен из-за нерешенности некоторых общетеоретических вопросов и фрагментарности осуществленных исследований.
стр. 118
Далее И. М. Смилянская отметила наиболее важные, по ее мнению, проблемы, которые почти не разработаны в отечественной науке. В отличие от специалистов в области истории Европы, в том числе России, востоковеды удовлетворяются поверхностной характеристикой тех социальных групп, на которые опирались реформаторы. Не потому ли, что, за исключением Японии, в большинстве стран Востока эти группы формировались в процессе модернизационных реформ? Очевидно, что на начальном этапе модернизации инициатива реформ принадлежала политической элите, но уже на исходе Нового времени в современный политический процесс включаются массы (вспомним волну революций, прокатившуюся по Востоку в начале XX в.). Мы ограничились в целом общими знаниями изменений общественного сознания, полученными в ходе изучения просветительского движения и религиозных реформации на Востоке, - плодов модернизационных процессов в области культуры. Однако не было продолжено изучение эволюции мировосприятия и языка хотя бы образованной части населения, происходившей под влиянием европейских ценностей, становления рационалистического мышления и актуализации своего культурного наследия2, также вызванной к жизни модернизационными процессами.
Предложенная И. М. Смилянской в качестве исследовательского приема общая модель начального периода модернизации (см.: "Модернизация Арабского мира в контексте аналогичных процессов в России, странах Востока и Восточной Европы". Тезисы конференции. М., 2006. С. 3 - 5), по ее мнению, позволяет определить основные черты этого системного процесса, однако такая модель может принести свои плоды, если послужит отправной точкой для разработки аналогичных моделей, выработанных на материалах отдельных стран.
В докладе "Капиталистическая модернизация в странах Востока и России в XIX в." А. И. Яковлев (ИВ РАН), опираясь на опыт изучения истории Востока и России, предложил рассматривать модернизацию как ограниченный во времени процесс ускоренного приближения незападного социума к состоянию капиталистического, или индустриального, общества, уже достигнутому западноевропейскими странами. Тем самым, полагает он, модернизацию не стоит сводить к эволюции в целом. Главным содержанием модернизации служат, по словам А. И. Яковлева, коренные реформы революционного значения ("революция сверху"), проводимые властью в условиях национального кризиса или внешнего вызова с целью выхода из кризиса и ответа на вызов, т. е. достижения более высокого уровня общественно-политического, экономического и культурного развития по образцу передовых стран Запада. Субъектом реформирования в ходе модернизации становится государственная власть, единственно способная обеспечить необходимые при коренных переменах стабильность и материальные средства, а также осуществить целенаправленные действия на создание новых общественных структур и их защиту от противников реформ. Предпринимая частичные преобразования или улучшая отдельные сферы общественной жизни ("реформы внутри системы"), реформаторы, вопреки субъективным целям, вовлекаются в цепь коренных реформ, которые в конечном счете кардинально меняют общество ("реформа системы"). "Стержневой" в ходе модернизации, полагает докладчик, становится аграрная реформа. Результат модернизации не предопределен, и XIX век дал немало примеров неудачных или затянувшихся на столетие реформ.
Важное различие процессов модернизации России и Востока докладчик видит в том, что "реформы системы" в России, по сути, санкционировали перемены, к которым общество уже было готово. На Востоке чаще проводились реформы, инициирующие преобразования, не порожденные спонтанным развитием традиционного общества. Реформы в большей степени, чем революции, позволяют сохранить наиболее важные стороны традиционного наследия. В заключение докладчик отметил, что в XIX в. перед властью России и стран Востока стояла сложная триединая задача модернизации: поддержание нормальной жизни общества, выведение его из кризиса и проведение коренных реформ. Во многих восточных обществах власть не смогла решить эту задачу путем проведения "революции сверху", и ее решение началось в XX в. в ходе народных революций.
При обсуждении доклада А. И. Яковлева М. С. Мейер (ИСАА при МГУ) возразил против тезиса докладчика о стержневой роли аграрной реформы в процессе модернизации стран Востока. Он отметил, что в Османской империи, в которой реформы начались в середине XIX в., к решению аграрного вопроса приступили лишь в XX в. Если же считать, что смысл решения аграрного
2 Успешный опыт в этом направлении проделан Л. Н. Борох ("Конфуцианство и европейская мысль на рубеже XIX - XX веков. Лян Цичао: теория обновления народа". М., 2001).
стр. 119
вопроса состоял в создании широкого слоя мелких земельных собственников, то следует иметь в виду, что частное владение было издавна известно на Востоке. И. М. Смилянская добавила, что в России отмена крепостного права способствовала расширению социальной опоры сторонников модернизации, но на Ближнем Востоке вследствие специфики феодализма отмена в процессе модернизации условного феодального землевладения, по сути, не изменила прав земледельца, а создание помещичьего землевладения через обезземеливание крестьян произошло в значительной степени в результате аграрных преобразований эпохи модернизации3. О. А. Омельченко (Ин-т государства и права РАН) заметил, что с политико-правовой точки зрения реформы и в России, и на Востоке в равной мере инициировали, а не санкционировали преобразования.
Доклад З. И. Левина (ИВ РАН) "Модернизация в системном отношении" имел сугубо теоретический характер. Докладчик исходил из положения о том, что жизнь общества подчинена не только "социальным", но и "системным" законам, при этом общественное сознание играет в социальных процессах не менее значимую роль, чем структура общества и способы его функционирования. Под модернизацией в широком смысле З. И. Левин понимает процесс изменений в отдельных областях или в жизни всего общества, ориентированный на высший для своего времени планетарный уровень технико-технологического развития. Модернизация же восточных обществ представляет собой процесс структурной и психологической перестройки, происходящий по мере их включения в мировое капиталистическое хозяйство. Способность общества усвоить заимствуемые нововведения, полагает докладчик, возникает тогда, когда оно находится на одной с "образцом для подражания" стадии общественно-экономического развития. В этом случае модернизация является этапом развития, органическим процессом обновления общественной системы в целом. Подобная форма модернизации не могла реализоваться на Востоке, поскольку социум здесь находился на иной стадии социально-экономического развития, а взаимодействие Запада и Востока представляло собой острое противостояние "нового" и "старого". В результате, констатирует докладчик, движение Востока из средневековья в современность происходило в русле его взаимодействия с колонизаторским Западом, который в условиях мирового капиталистического рынка насильственно навязал восточным обществам характер функционирования и, соответственно, специфические социоэкономические структуры, внутрисистемные регуляторы и темпы модернизации.
Исходя из этих положений, З. И. Левин предложил следующую периодизацию процесса модернизации восточных обществ:
период конца XVIII - до середины XIX в. - "пренатальная (внутриутробная) стадия" модернизации, когда местным элитам стало очевидным отставание их обществ, во всяком случае в военном отношении. Восточные монархи были вынуждены реформировать административно-государственную и военную структуры, одни - в рамках политики изоляционизма, другие - открываясь Западу;
середина XIX - начало XX в. - начальный этап модернизации, т. е. этап накопления структурных элементов и регулятивных механизмов, свойственных капиталистическому обществу, этап осознания правящей и интеллектуальной элитой независимых (полунезависимых) монархий стран Востока необходимости перехода от охранительной модернизации к модернизации развития. В колониях, которые были структурным элементом общественного организма колониальных держав, по мнению докладчика, этот процесс в целом начался раньше и проходил интенсивнее.
Характерные черты модернизации Востока в этот период - ее принудительный характер, образование многоукладности, вестернизованные формы преобразований и секуляризация, заключил свое выступление З. И. Левин.
В новое русло перевел обсуждение темы доклад О. А. Омельченко "Восточноевропейская и восточные модели политико-правового развития в Новое время (проблемы возможного взаимодействия)". Исходя из результатов эволюции политико-правовых систем большинства государств, самостоятельно развивавшихся в Новое и Новейшее время, докладчик определяет процесс политико-правовой модернизации как эволюцию в направлении формирования "современного гражданско-политического государства".
3 Этот процесс обстоятельно рассмотрен Б. Г. Сейраняном в монографии "Эволюция социальной структуры стран Арабского Востока. Земельная аристократия в XIX в. - 80-е годы XX в." М., 1991.
стр. 120
Обращаясь к периодизации политико-правовой модернизации в Европе, докладчик связывает ее первую волну (вторая половина XVIII в.) с фазой "просвещенного абсолютизма". В России, по его мнению, этот процесс обрел свое классически полное выражение в изменениях от системного реформирования правового строя до оформления доктрины "законной монархии" ("Наказ" Екатерины II) и социально-культурных преобразований. Вторая волна модернизации - это реформы "правительственного конституционализма" (первая четверть XIX в.). Главной задачей этого периода было улучшение организационных структур и механизмов функционирования политико-правовой системы. Реально этот тип модернизации был воплощен в Баварии, Саксонии, отчасти в Пруссии, а в России эволюция в этом направлении была пресечена восстанием декабристов в 1825 г., после чего монархия сочла конституционную модернизацию политически опасной. Третья волна модернизации в России - реформы 1860 - 1870-х гг. - была предпринята, по мнению докладчика, вне всякого понимания общего кризисного состояния государственности (политико-правовой системы) в целом. Они осуществлялись в административно-прагматических целях для улучшения отдельных сторон государственной жизни.
Докладчик с известной осторожностью подошел к сопоставлению процессов в западных и восточных обществах. Он полагает, что "просвещенный абсолютизм" следует считать чисто европейским явлением, тогда как элементы "правительственного конституционализма" имели место повсюду (общие черты модернизационной модели в Египте эпохи Мухаммеда Али, в Османской империи периода Танзимата и Японии эпохи "реставрации Мэйдзи"). Если рассматривать правовую модернизацию в аспекте субъектной деятельности, то следует признать, что она неразрывно связана с политическим идеалом как установкой, с проблемой ценностных ориентации. В России заимствование европейских институтов, по мнению докладчика, было выборочным с ориентацией на политико-правовой порядок северо-запада Европы (Англия). В Китае с жестко организованной бюрократией власти и обществом, которое этой власти мало подконтрольно, движение к европейскому содержанию правовой законности было выражено менее явно, чем в Османской империи. Поскольку, полагает докладчик, в странах шариата законности в европейском понимании никогда не было, то и конституционализм там представляет собой чистое заимствование.
В ходе обсуждения доклада О. А. Омельченко было отмечено, что политико-правовая тематика доклада побуждает историков-востоковедов расширить набор критериев при анализе проблем модернизации. Между тем как сопоставление Востока с реалиями Восточной Европы позволяет глубже осмыслить значение и характер модернизационных преобразований. И. М. Смилянская согласилась с положением докладчика об отсутствии на Востоке "просвещенного абсолютизма", но у нее вызвало большие сомнения отнесение преобразований Мухаммеда Али к "правительственному конституционализму". В деятельности последнего она склонна видеть проявление как деспотической (этатизация средств производства на начальном этапе), так и абсолютистской форм правления, тогда как реформы египетского хедива Исмаила (вторая половина XIX в.) действительно укладываются в понятие "правительственный конституционализм". А А. И. Яковлев не согласился с умалением значения коренных преобразований в России во второй половине XIX в., давно получивших в историографии наименование Великих реформ. Впрочем, и он также считает, что из-за сильного сопротивления переменам как консервативной части дворянства и бюрократии, так и радикально-нигилистической части интеллигенции процессы модернизации России особенно замедленно протекали в государственно-правовой сфере. Ф. М. Ацамба (ИСАА) отметила, что шариат не был единственной правовой системой в Османской империи, которая знала и светское законодательство - кануны.
Два следующих доклада были посвящены рассмотрению особенностей эволюции ислама в мусульманских обществах, подвергшихся модернизации. В докладе "Традиции и новации в исламе XVIII - XIX вв.: некоторые методологические аспекты" А. К. Аликберов (ИВ РАН) исходит из неприменимости понятия "модернизация" к эволюции ислама. Он придерживается мнения, что модернизируется общество, а религия приспосабливается к новым реалиям. С его точки зрения, для эволюции ислама более применимы термины "реформирование" (ислах) или "обновление" (таждид).
XVIII и XIX столетия - время заметных изменений в исламе, выразившихся прежде всего в возникновении ваххабитского движения и развитии обновленческого суфизма. Докладчик присоединяется к мнению Дж. С. Тримингэма, согласно которому возникновение этих движений не было связано с реакцией на экспансию Запада. Уходя корнями в XVIII в., они, по словам Тримингэма, предвосхитили потребность в реформах. Под лозунгом борьбы с греховными нововве-
стр. 121
дениями во имя утверждения порядков раннего ислама, по-своему ими понимаемых, ваххабиты в действительности, полагает А. К. Аликберов, отвергли традиции, которые были узаконены институтом иджма. Суфии же постепенно расширяли сферу дозволенного, упрощали сложные церемонии исполнения религиозных обязанностей, приспосабливали структуру, иерархию, организационные особенности суфийских братств к решениям насущных политических проблем. Обновленческий суфизм проник в Дагестан в начале XIX в. О связях между суфийскими движениями на Кавказе и Ближнем Востоке, в Индии и Северной Африке свидетельствуют многочисленные документы, в их числе переписка Шамиля и Абд ал-Кадира, рукописи братства ас-сенусийа, обнаруженные в Дагестане. На эволюцию обновленческого суфизма в Дагестане наложили свою печать обстоятельства вхождения горских обществ в Российскую империю и движение Шамиля.
В заключение А. К. Аликберов отметил, что способность адаптации к постоянно меняющимся условиям действительности - отличительная черта ислама, присущая ему с моментов зарождения и становления. В результате в XIX в. ислам продемонстрировал удивительный динамизм, гибкость, громадный мобилизационный ресурс.
Отправная точка для размышлений Л. Р. Сюкияйнена (Гос. ун-т - Высшая школа экономики) в докладе "Правовые реформы в арабских странах в XIX в.: взаимодействие исламских и европейских традиций" - положение о том, что для истории шариата всегда было характерно тесное взаимодействие с иными правовыми системами. В средние века мусульманское право обогатило право европейское многими институтами и реалиями (вексель, перевод долга, регулирование правовых последствий морской аварии, правовой статус военнопленных). Мусульманское право никогда не было и единственным действующим правом в мусульманском мире. Поэтому, полагает докладчик, широкое восприятие в XIX в. наиболее развитыми арабскими странами европейских правовых институтов объясняется особенностями самой мусульманской мысли, открытой к восприятию чужого опыта.
Правовые реформы внесли серьезные изменения в положение мусульманского права, содействовали его превращению из права доктрины в статусное право. Вследствие этого произошли глубокие изменения в статусе толков фикха и роли, отводимой иджтихаду, который приобрел иное значение. С того времени получило распространение толкование мусульманскими правоведами принимаемых законов, основанных на европейской правовой традиции, как соответствующих шариатским критериям. Проведенные правовые реформы до настоящего времени определяют основные тенденции развития современных правовых систем.
Л. Р. Сюкияйнен, отвечая на вопрос, почему в мусульманских странах реформы преподносились как восстановление старых справедливых порядков и было ли это просто стремлением использовать исламскую риторику для легитимизации реформ или реформаторы полагали, что в исламе можно найти решения для современных проблем, утверждал, что однозначного ответа не существует. Он обратил внимание на то, что сам термин ислах, используемый в арабском языке для обозначения реформы, означает "делать приемлемым, пригодным". Для модернистов обращение к исламу служит прикрытием перемен, так как приверженцы консервативной концепции выступают за сохранение существующего порядка, а фундаменталисты - за восстановление старых порядков. Между тем общественная мысль в исламском мире ищет также ответы не в конкретных исламских установлениях, а в самих принципах ислама. Докладчик считает, что именно это направление наиболее актуально, перспективно и не исчерпало своих возможностей в отличие от названных выше.
Утреннее заседание завершилось выступлением М. С. Мейера, который поставил под сомнение понимание модернизации как прогрессивного развития. Он соглашается с тем, что это был ответ на вызов Запада, но этот ответ сопровождался сломом традиционной системы, сохранявшей еще потенции собственной эволюции. В этом свете, по мнению М. С. Мейера, модернизация может представляться чем-то иным, нежели развитием. "Узнавание" Европы в Османской империи началось с XVII в., в XVIII в. обозначились многие кризисные явления и начался поиск путей их преодоления. Он согласен с периодизацией З. И. Левина, рассматривающего период с конца XVIII в. до середины XIX в, как "внутриутробный". М. С. Мейер обратил внимание на то, что при заимствовании европейских институтов не учитывались последствия этого. Политические реформы в Европе были рассчитаны на мононациональные государства и предназначались для иного типа политической системы. В Османской империи они вели к развалу единого государства. А успех реформ в Японии, возможно, коренится в мононациональном составе ее населения. Принимая определение О. А. Омельченко реформ Махмуда II и Абдул Меджида как проявление
стр. 122
"правительственного конституционализма", М. С. Мейер уточнил его содержание. По его мнению, в данном случае имелось в виду - кто будет управлять централизованным государством, монарх или новое чиновничество. Зулюм в Османской империи был попыткой остановить изменение баланса власти в пользу чиновничества. Неудачи модернизации в XIX в. во многом объяснялись непониманием реформаторами западных институтов. Успех реформ наблюдался лишь с начала XX в., когда сформировались новые общественные отношения и новая среда. Обратившись к вопросу о различиях в ответах Востока на вызовы Запада, М. С. Мейер заметил, что применительно к обществам "Большого Ближнего Востока" следует говорить не о двух, а о трех моделях развития: пути изоляции, колониальной модернизации и эволюции османского типа "независимых" государств.
Вечернее заседание было посвящено рассмотрению вопросов предмодернизационного развития, времени, когда элита общества, нередко уже знакомая с европейскими институтами, ощущая кризисное состояние своего государства, искала выход в реформировании отдельных сторон общественного строя в целях его укрепления. Как правило, эти реформы определяются логикой развития традиционного общества. Если же они содержали европейские заимствования, то подобные заимствования были поверхностными и не изменяли характера общественного строя (в Османской империи реформы Селима III - 1789 - 1807, в Японии реформы "периода Тэмпо" - 1830 - 1840, в Бирме реформы Таравади - 1837 - 1846 и т. п.).
Обсуждение этой темы открыли тезисы М. С. Мейера "XVIII век: начало новаций или продолжение традиций?", в которых он обращается к периоду, когда, по его мнению, достаточно четко обозначилось превосходство европейских держав, составивших ядро капиталистической системы и оттеснивших страны Востока на периферию этой системы. Новые взаимоотношения Запада и Востока породили в западной историографии устойчивое представление об упадке мусульманских государств. Между тем ряд зарубежных исследований и отечественные работы последних десятилетий, в их числе самого М. С. Мейера, говорят о начавшейся в XVIII в. перестройке аграрных отношений, городского производства и торговли, об эволюции социальных групп и политической системы Османской империи. Это позволило М. С. Мейеру интерпретировать происходившие процессы, вопреки представлениям о застое и упадке, как переход традиционного османского общества к более зрелым отношениям и утверждать, что этот переход осуществлялся в основном под воздействием внутренних импульсов. Подобная интерпретация не исключала того, что перемены не затронули еще духовной жизни. В итоге М. С. Мейер приходит к заключению: "Новации, которые проявились в экономике и общественных институтах на протяжении этого столетия, выступают лишь как результат эволюции традиционных систем".
Стендовый доклад С. Ф. Орешковой (ИВ РАН) "Фальстарт европеизации восточных обществ. Реформы крымского хана Шагин-Гирея (1776 - 1783)" позволял по-новому интерпретировать некоторые слишком общие суждения о предмодернизационных реформах. Докладчик рассмотрела реформы, проводимые ханом Шагин-Гиреем в десятилетний период "независимости" Крымского ханства, провозглашенной Россией и утвержденной Кучук-Кайнарджийским миром. По мнению автора, нововведения Шагин-Гирея опередили аналогичные реформы, проводимые в других мусульманских странах. В ответ на европейский вызов европейски образованный хан попытался еще в 1770-х гг. произвести централизацию управления. Помимо этого он намеревался создать, возможно даже прибегнув к рекрутскому набору, регулярную армию, обученную европейскому строю. С. Ф. Орешкова подчеркивает: реформаторские мероприятия исходили от самого хана, который рассчитывал укрепить свою власть и независимость ханства. Российское командование с опасением наблюдало за деятельностью Шагин-Гирея. Русская армия лишь помогла умиротворить население Крыма, поднявшееся против хана, чья политика была лишена гибкости и учета реальной ситуации. В результате преобразования Шагин-Гирея явились не началом, а неким фальстартом европеизации восточной государственной структуры.
Особой темой доклада стало рассмотрение С. Ф. Орешковой изменения принципов политики России в сношениях с восточными политиями. Она убедительно обосновала тезис о том, что в стремлении обезопасить свои южные территории от татарских набегов, отторгнув Крымские владения от Османской империи, Екатерина II первоначально прибегла к провозглашению независимости Крымского ханства, т. е. воспользовалась внешнеполитическим актом, рожденным эпохой Просвещения. С. Ф. Орешкова подвергла анализу причины последующего включения Крымского ханства царским манифестом 1783 г. в состав Российской империи. С этого времени, утверждает автор доклада, Россия "отказывается от своего умения говорить с Востоком на его
стр. 123
международном языке" (имеются в виду шертные договоры, аманаты, использование родственных связей и обязательств, двойной и тройной вассалитет и т. п.). Теперь она участвует в решении восточного вопроса вместе с другими европейскими державами, прилагая усилия "к возвращению христианских народов в лоно европейской цивилизации (порой не тогда и не в той форме, в которой они этого желали), а в отношении исламских народов все более проникаясь духом колониализма".
В докладе Т. Ю. Кобищанова (ИСАА) "Русские мамлюки в Османском Египте" на уникальном материале были раскрыты сложный по своему происхождению этноконфессиональный состав египетского правящего слоя и пути европейского влияния на него. Согласно этим материалам, в конце XVIII в. в Египте насчитывалось около 900 мамлюков русского происхождения, среди которых большое число составляли попавшие в плен в двух русско-турецких войнах солдаты и офицеры русской армии. Екатерина II и ее внешнеполитическое ведомство предположили, что этническое происхождение части мамлюкской элиты "потенциально обусловливало их пророссийские симпатии", на этом и основывалась неудавшаяся попытка в ходе русско-турецкой войны 1787 - 1791 гг. вступить в тайные переговоры с антитурецки настроенной мамлюкской верхушкой.
Рассмотрение характера предмодернизационных реформ на Востоке завершил доклад В. В. Орлова (ИСАА) "Реформы Мулай Слимана в Марокко (1811 - 1822 гг.): оригинальность и заимствования". Докладчик предложил новую, более сложную интерпретацию реформ алауитского султана, отличающуюся как от представлений, общепринятых в зарубежной и отечественной литературе, так и от его собственного взгляда, согласно которому Мулай Слиман (1792 - 1822) пытался реформировать государственную систему по ваххабитской модели в духе аравийских Саудидов. В. В. Орлов признает, что реформаторские усилия Мулай Слимана соответствовали критическому пересмотру традиционных культовых практик, распространенному по всему мусульманскому миру в качестве поиска выхода из глубокого кризиса, охватившего мусульманский мир в XVIII в. Мулай Слиман стремился вернуть ислам к первоначальной чистоте, отвергнув все нововведения. Однако это, по мнению докладчика, лишь внешне роднит его с ваххабитами. Намерение Мулай Слимана восстановить в Марокко позиции маликитского мазхаба духовно разъединяло его с ваххабитами. Существенно отличался он от последних и отношением к мистико-аскетическому учению в исламе. Мулай Слиман сам принадлежал к суфийскому братству насирийа, и ему во многом был близок "суфийский склад умонастроений", хотя его отказ от традиционного для марокканской власти патерналистского отношения к руководителям "народного ислама", по заключению В. В. Орлова, стал одной из причин неудачи его реформ.
Утреннее заседание 27 сентября открыли доклады Г. В. Ибнеевой и В. И. Шеремета, которые обратились к рассмотрению особенностей модернизации в полиэтничных государствах Восточной Европы и Ближнего Востока.
Г. В. Ибнеева (Казанский гос. ун-т) в докладе "Реформы в империи Габсбургов и в России во второй половине XVIII в." подвергла сравнительно-историческому анализу институционные реформы эпохи "просвещенной монархии", характерные для Восточной Европы. Эти реформы были направлены на централизацию управления, унификацию органов власти и решение крестьянского вопроса. Они проводились в тесной связи с сословной политикой, и их успех, по мнению Г. В. Ибнеевой, зависел от гибкости этой политики. Она поддержала тезис О. А. Омельченко о важности идеологического обоснования реформ. Г. В. Ибнеева полагает, что в основу реформ и в России, и в Австро-Венгрии легли не идеи общественного договора и естественных прав человека, выдвинутые французскими просветителями, а представления об обязанностях гражданина по отношению к государству, восходящие к немецким просветителям (С. Пуфендорф). В модернизационной политике Екатерины II и Иосифа II реализовались идеи камерализма - разумного устройства государства и регулярности, предполагавшие широкое вмешательство государства в бытие семьи и общества.
Вопреки общераспространенному среди османистов представлению о преимущественном значении реформирования военно-административных структур османского государства В. И. Шеремет (ИВ РАН) в докладе "Модернизация внешнеполитического ведомства Османской империи XVIII - начала XIX в. Предпосылки и традиции" утверждал, что османская элита уже со времени реформ Селима III сознавала насущную необходимость реформировать и внешнеполитическое ведомство - реис-уль-кюттаба (реис-эфенди). В отличие от МИДа в европейских странах, оно ведало не только внешнеполитическими сношениями, но и делами немусульманских подданных султа-
стр. 124
на. Эта особенность сохранялась, несмотря на все преобразования, вплоть до распада империи, и только при Кемале Ататюрке реализовалась связь военной и собственно внешней политики, присущая государствам Европы.
Такая специфика исторически сложилась благодаря тому, что значительная часть Османской империи - Европейская Турция - являлась, по словам В. И. Шеремета, "цивилизационной зоной контакта" с христианским Западом, на которой Порта "отрабатывала" внешнеполитические сношения с ним и регулировала связи со своими христианскими подданными. В экономически более развитой Европейской Турции, где период реформ совпал с подъемом борьбы за освобождение, решение жизненно важных проблем происходило через "реформаторский диалог". В результате земли Европейской Турции, населенные христианами и мусульманами, чья социокультурная общность не была утеряна, стали первым и главным объектом реформаторской деятельности Порты, в ходе которой шел также поиск баланса интересов периферии и центра. Все это определяло роль внешнеполитического ведомства в государственном аппарате и специфику его эволюции.
В докладе "Модернизация Японии после реставрации Мейдзи" Э. В. Молодякова (ИВ РАН) констатировала, что "реставрация Мейдзи" (Мейдзи исин), которую она считает возможным определять как "консервативную революцию", положила начало глубокой трансформации всех сфер жизни общества. Эта трансформация осуществлялась в русле "модернизации и интернационализации экономики, политики, науки, культуры". Внешней предпосылкой процесса стала колониальная угроза, ответом на которую были отказ политической элиты от изоляционистской политики и восприятие европейских ценностей, ускорившие процесс модернизации. Внутренними предпосылками модернизации были формирование национального рынка, зарождение мануфактурного производства, высокий уровень образования населения, наличие блестящей политической элиты - сторонников ускоренной модернизации, а также особенности японского мировосприятия. Обратившись к определению особенностей японского менталитета, докладчик отметила высокую адаптивную способность японцев к усвоению элементов другой культуры, склонность к решению проблем путем компромиссов, базирующуюся на основополагающем понятии ва ("гармония"), японский прагматизм, позволяющий воспринять полезные нововведения, не поступаясь традиционными ценностями. В результате трансформация общества происходила там без катаклизмов, путем восприятия новых элементов, видоизменяющихся по мере их приспособления к старой структуре и вызывающих перестройку всей системы. Все это не исключало острой идейной борьбы вокруг интерпретации формулы "японский дух - западная техника", происходившей в среде политической элиты. Политическими обстоятельствами, благоприятствовавшими реформам, была реставрация императорской власти, ставшей символом национального единства.
В докладе "Когда началась модернизация в Тунисе?" М. Ф. Видясова (ИСАА) показала, что в отличие от Японии, успешно осуществившей во второй половине XIX в. полный цикл реформ начального этапа модернизации, Тунис, где преобразования начались раньше, чем в Японии, прошел до утраты независимости в 1881 г. лишь первые шаги на этом пути. Как и ряд западных исследователей, докладчик сочла возможным характеризовать эти реформы как вестернизацию ("экзогенную модернизацию"), поскольку изменения, по ее мнению, ограничивались усвоением военно-технических достижений Запада в целях защиты глубинных основ традиционного порядка. В рамках "экзогенной модернизации" М. Ф. Видясова рассматривает и провозглашение в 1857 г. Фундаментального пакта (Ахд ал-Аман), декларировавшего равенство подданных перед законом, и введение в 1861 г. первой тунисской конституции, которая узаконивала режим ограниченной монархии, поставленной под контроль Большого совета. Обращаясь к характеристике интеллектуальной жизни Туниса конца XVIII и XIX в., М. Ф. Видясова наблюдает элементы возрождения, возникшие вне прямого западного влияния (создание провинциальных хроник, актуализация идей Ибн Халдуна в трудах историков, попытки представить тунисское государство вне доктрины мусульманской уммы). В этом она в конечном счете видит предпосылки зарождения в Тунисе концепции тунисской нации, получившей полное развитие лишь в XX в. в идеологии партии Новый Дустур.
Стендовый доклад Д. Р. Жантиева (ИСАА) "Роль исламских религиозных институтов в сохранении традиционных социальных отношений в Османской империи в XIX в. (на примере сирийских вилайетов)" поставил вопрос о том, насколько успешно осуществлялись модернизационные реформы в Сирии и что противодействовало их воплощению. По мнению докладчика,
стр. 125
роль "европеизированных" административных органов и учебных заведений в Сирии до самого конца XIX в. была весьма ограниченна, как и их влияние на традиционные социальные отношения, где по-прежнему прочные позиции занимали семейно-родственные отношения, квартальная и сельская община, суфийское братство, торгово-ремесленные корпорации. Хранителями традиций и силой, сплачивавшей мусульманское общество, все еще оставались традиционные исламские институты. (В последней четверти XIX - начале XX в. 75% сирийских мусульман, получивших среднее образование, обучались в религиозных учебных заведениях.) Связь исламских институтов со всеми сферами жизни османского общества, заключил Д. Р. Жантиев, позволяет говорить о сохранении социальной системы, способствовавшей поддержанию традиции, делавшей модернизацию поверхностной и вторичной.
Ту же тему - о противодействии традиционных институтов модернизации - на материалах семейно-родственной организации Китая рассмотрела в докладе "О статусной иерархии в традиционном Китае (к проблеме социально-политической модернизации)" Н. И. Тяпкина (ИВ РАН) (доклад представлен в тезисах). Она утверждала, что одной из особенностей традиционного китайского общества была жесткая система статусного неравенства внутри родственных групп, регламентировавшая права, обязанности, нормы поведения и взаимоотношения индивида с родственниками. При неравном статусе отношения строились по типу "господства и подчинения", что обусловило авторитарный характер семейно-родственных связей и способствовало невосприимчивости социума, особенно сельского, "к демократическим основам государственности и принципам всеобщего равенства".
Специфический ответ традиционных обществ, сохранявших племенную систему, на модернизационные процессы, происходившие на Ближнем Востоке, был рассмотрен в докладах А. З. Егорина, Н. Г. Романовой и М. Василенко.
В докладе А. З. Егорина (ИВ РАН) "Особенности западного восприятия сенусизма Ливии (XIX - XX вв.)" (текст подготовлен совместно с Г. В. Мироновой) была изложена история сенуситского братства, основанного в конце 1830-х - начале 1840-х гг. теоретиком чистого ислама Мухаммедом бен Али ас-Сенуси. Первые завии были созданы им в Саудовской Аравии (1837) и Ливии (1843), а к концу века сенуситский орден сумел основать на сахарской земле, где бедуины жили в условиях догосударственного строя, около 150 завий и поставить под свой контроль значительные территории Ливии и Судана. Автор отметил, что призыв сенуситов вернуться к "чистоте" первоначального ислама, порицание богатства и роскоши воспринимались бедуинским населением как призыв к борьбе с турецкими поработителями. Сенуситы призывали единению перед лицом угрозы западных колонизаторов. Обретая все большую силу, орден поставил под свой контроль караванные пути и работорговлю, создал централизованную структуру управления, наладил связь с местными вождями и османскими наместниками. В ответ на усилившуюся активность сенуситов Европа направила в Сахару своих ученых и разведчиков. Анализ их критических донесений и составил основную часть доклада. По мнению автора, враждебное отношение сенуситов к западным ценностям создало у европейцев резко отрицательный образ ордена как главного врага Европы и христианства. С деятельности сенуситов, объединивших разрозненные племена Ливийской пустыни, началось движение Ливии к самостоятельной государственности. Сенуситы взяли на себя необходимые социальные функции, а после усиления колониальной политики превратились в самостоятельную политическую силу, которая совместно с вождями племен успешно выступала против общего врага. Фактически именно сенуситы, а не Турция и не Италия, положили начало государственности и последующего процесса модернизации в Ливии.
Тему доклада А. З. Егорина продолжила Н. Г. Романова (ИВ РАН) в докладе "Итальянское и турецкое господство в Ливии: мифы и реальность". В отдаленной и экономически отсталой ливийской провинции Османской империи положительные перемены, происшедшие под внешним влиянием, по мнению докладчика, начались со второго турецкого правления (с 1856 г.), связанного с реформами Танзимата, и способствовали оживлению хозяйственной и культурной жизни прибрежной Ливии. Рост миссионерской активности Франции и Италии подтолкнул Турцию в конце XIX в. к открытию своих школ и учебных заведений для взрослых, к основанию первого военного училища и центров для подготовки резервистов. Впоследствии младотурецкая революция активизировала политическую жизнь Ливии, но новая власть, продолжая рассматривать Ливию только как средство для личного обогащения чиновников и выкачивания денег через налоги, не допустила отправки в турецкий парламент избранных ливийцами депутатов. Широкие слои населения отвергали модернизационные преобразования центральной власти. Постепенно
стр. 126
под активным влиянием ордена сенуситов стала формироваться политическая оппозиция из молодых арабских националистов Триполитании, не согласных с имперской политикой отуречивания местного населения. Действия Италии, которая начала свое "культурное проникновение" на территорию Триполитании и Киренаики с 70-х гг. XIX в. также вызывали активное неприятие ливийцев. Мусульмане отказывались посылать детей в итальянские католические школы, популярностью пользовались только медицинские амбулатории. Других жизненно необходимых для Ливии преобразований итальянцы не осуществили. А начатая в 1911 г. Италией война с Турцией перечеркнула ее планы мирного проникновения в Ливию и еще больше осложнила тяжелое экономическое положение края.
Вывод Н. Г. Романовой был следующим: религиозный орден сенуситов оказался единственной силой, с которой можно связывать становление самостоятельной государственности и ряд социально-политических перемен в Ливии. Ливийское общество могло воспринять новое лишь в пределах, не разрушавших их традиционные устои. В целом не доверяя турецким властям, местное население настороженно принимало любые попытки модернизации со стороны Турции и тем более со стороны католической Италии. Но неудачи колониальной политики Турции и Италии сыграли свою положительную роль, так как способствовали росту политической активности и национальной консолидации ливийского общества.
Стендовый доклад аспиранта Музея антропологии и этнографии РАН (СПб.) М. Василенко ""Модернизация" бедуинского мира и контрабанда (по поэтическим коллекциям И. Бейли)", составленный на материалах поэзии бедуинов Синайского полуострова 1970 - 1980-х гг., показал крайнюю инертность бедуинского мира, сохраняющего благодаря высокой функциональности почти неизменной свою устную поэтическую традицию едва ли ни со времен джахилийи. Занятие контрабандой позволило бедуинам лишь приспособиться к модернизации региона, но оставаться приверженными исконному укладу жизни. Лишь уход в города и следовавший за ним разрыв племенных связей позволял бедуину вписаться в современный ему мир, однако за этим следовала и утрата для него значения бедуинской поэзии.
При обсуждении докладов И. Д. Звягельская (ИВ РАН) поделилась своими наблюдениями о модернизации, происходившей в условиях столкновения двух культур на территории Палестины (конец XIX - начало XX в.). Она выразила свое несогласие со взглядами тех, кто считает, что сионистская идея включала намерение привнести в арабское общество в процессе создания там еврейского национального очага блага европейской цивилизации. Действительно сионисты-социалисты, испытавшие влияние народничества, толстовства, коммунистических идей и следовавшие идеалистическим принципам своей социальной доктрины, полагали, что арабское население благожелательно воспримет привнесенные еврейской иммиграцией современные производство, инфраструктуру и образ жизни. (В реальности на первых порах еврейская иммиграция принесла лишь мелкокапиталистическое и кустарное производство и образ жизни провинциального европейского города.) В Палестине иммигранты ощутили себя в непривычной среде и к тому же были встречены как чужаки. Противостояние и разногласия с арабами возникли не только из-за земли и вследствие различий в культуре, но и по поводу определения идентичности и прав на свою историю и родину. За этим последовала изоляция еврейской общины и отторжение арабами чужой культуры. Тем не менее последующий непростой опыт взаимного общения двух народов опровергает, по убеждению И. Д. Звягельской, фатализм концепции С. Хантингтона о столкновении цивилизаций. Происходил процесс адаптации и постепенного восприятия значительной частью палестинцев модели израильского модернизованного общества.
Ф. М. Ацамба, принявшая участие в обсуждении, возражала против понимания процесса модернизации только как восприятия европейских идей, отразившегося в некоторых докладах. Она высказала ряд соображений в пользу существования внутренних предпосылок модернизации на Востоке, и прежде всего в Японии. А. И. Яковлев подчеркнул значение личности реформатора и идей, которыми он руководствовался, продемонстрировав свой тезис на примере отношения к отмене крепостного права Николая I и Александра II. Оба императора сознавали необходимость решения вопроса. Однако первого из них останавливало сознание невозможности нарушить "священные права собственности" помещиков и опасение беспорядков в случае освобождения крестьян без земли. Александр II исходил из приоритета "блага государства" и поэтому решился на реформу. А. И. Яковлев высказал предположение, что в условиях ослабления дворянства и отсутствия буржуазии как социального слоя именно крестьянство могло стать опорой политики реформ Александра II, в то время как бюрократия служила орудием реформ.
стр. 127
И. М. Смилянская поддержала тезис Г. В. Ибнеевой о политической гибкости реформатора как залоге успеха реформ. Она сопоставила решение Екатерины II допустить российское дворянство к участию в местном управлении с включением османской знати (аянов) в провинциальные советы (меджлисы) в Османской империи периода Танзимата, полагая, что эти мероприятия равным образом вели к укреплению социальной опоры власти, проводящей реформы, направленные на централизацию управления. И. П. Иванова обратила внимание на расхождения в определении модернизации и вестернизации, обнаруживающиеся в докладах. Она полагает, что для теоретического прорыва в осмыслении рассматриваемых исторических процессов необходимо разработать новый категориальный аппарат. По мнению же И. М. Смилянской, теоретический прорыв можно ожидать в результате углубленной исследовательской работы, когда благодаря постановке новых вопросов и разработке новых методик будет вовлечен в оборот новый исторический материал. Пока же целью обсуждения остается поиск новых подходов и уточнение значений употребляемых терминов.
Доклады вечернего заседания были целиком посвящены вопросам колониальной модернизации - теме, уже обозначившейся в докладах о Ливии.
Рассмотрение этой темы было открыто обстоятельным стендовым докладом Л. Б. Алаева (ИВ РАН) "Модернизация традиционных структур. Колониальный вариант (на примере Британской Индии)". Исходным положением докладчика стал тезис о том, что модернизация общественных отношений не являлась целью британской политики в Индии. Однако сам факт господства державы с качественно иным общественным строем приводил к переменам, которые не планировали ни англичане, ни индийцы. По словам докладчика, британская политика в Индии определялась борьбой между "утилитаристами", искавшими лучшие способы управления, и "евангелистами", стремившимися сохранить существовавший там социальный строй, освободив его от "одиозных" черт. Победа в первой половине XIX в. курса "евангелистов" не привела к заметному укреплению английского господства. Аграрная политика англичан не увенчалась успехом: индийский аграрный строй не позволил утвердить буржуазную собственность на землю. Даже ограниченные социальные реформы вызвали массовые протесты, став одной из причин Сипайского восстания. Фактором модернизации наряду с внедрением европейских принципов права и судопроизводства, считает автор доклада, стало развитие образования европейского типа с целью подготовки кадров для колониальной администрации и создания образованного слоя, способного развивать через западные заимствования индийскую культуру и просвещать население. Однако возникшая местная интеллигенция, по мнению Л. Б. Алаева, пополнив чиновничьи кадры, не проявила интереса к просвещению масс. В результате британских модернизационных актов появился "политический класс" - интеллигенция, желавшая участвовать в управлении страной. Это были представители чиновничьего аппарата (к 1947 г. индийцы составляли его половину) и члены представительных учреждений при английской верховной власти.
Ответом на модернизапионные мероприятия британцев, полагает докладчик, были реформационные процессы в индийских религиях (возникновение неоиндуизма, реформационные течения в исламе, сикхизме и парсизме). По его мнению, эти процессы напоминали одновременно Реформацию и Просвещение в Западной Европе, хотя и имели иные результаты. Появление же светского национализма произошло под влиянием знакомства индийской интеллигенции с древней культурой благодаря исследованиям, начатым европейскими ориенталистами, а также вследствие объединения Индии, осуществленного англичанами (в том числе и на базе английского языка), и подъема национализма в мире. Указав на основные вехи истории национального движения, Л. Б. Алаев пришел к выводу, что отсутствие внимания Индийского национального конгресса к многоконфессиональности и многокастовости Индии, непонимание им интересов меньшинств привело к разделу Британской Индии. Несмотря на потери, которые понесла страна в период владычества Англии, современная Индия, заключил докладчик, обязана колонизаторам укреплением в стране модернизационных идей и процессов. Однако о глубине этих процессов можно судить по тому, что две трети населения остаются не затронутыми модернизацией, и, более того, в настоящее время "не столько размывается "традиционная" Индия, сколько традиционализируется "современная"".
Тему, рассматриваемую на материалах Индии, продолжил доклад Э. Н. Комарова (ИВ РАН) "Элитарная модель как форма и результат социально-экономического и политического развития в колониальных условиях (пример Индии)", достоинством которого было привлечение статистического материала, позволявшего оценить глубину модернизационных процессов. Докладчик считает необходимым учитывать исторические предпосылки процессов модернизации, в частности социально-экономические процессы в доколониальной Индии, в результате которых в стране сложились определенные группы имущих слоев, быстро и рано овладевшие современным
стр. 128
ведением торговых дел, создававшие банки и акционерные общества. По мнению докладчика, англичане лишь с 1830-х гг. начали понимать необходимость введения современного образования, ставшего доступным лишь элите. Широкие массы оставались в тенетах отсталого средневекового менталитета, и в XX в. только 9% лиц старше 15 лет были грамотны. Автор отметил, что перед Первой мировой войной число лиц, получивших современное английское образование, и грамотных промышленных рабочих было приблизительно одинаково - по 1 млн. человек (на Западе такое соотношение 1:10). Колониальное воздействие на экономику Индии было крайне противоречивым и в общем незначительным. Политическое влияние, напротив, было очень существенным (установление современного права, политических свобод и начало квазипарламентаризма - избрание сугубо элитарных квазипарламентских институтов при крайне узком электорате), что обеспечило сначала либеральное, а потом и демократическое национальное руководство.
В докладе "Колониальная Индия: "лояльные туземцы" - кто они?" Е. Ю. Ванина (ИВ РАН) обратила внимание на то, что за рамками исследований зачастую остается роль довольно многочисленных представителей тех социальных групп, которые вполне сознательно поддержали англичан. Если для большинства князей и крупных феодалов лояльность новым правителям была вынужденной, что подтвердило восстание 1857 - 1859 гг., то опорой британской власти в Индии стали представители двух социальных слоев: чиновничества и интеллигенции (главным образом из среды брахманов и каястхов) и купечества. Они составляли штат туземных переводчиков, секретарей, клерков при британских администраторах, стали помощниками ученых ориенталистов, младшими партнерами английских коммерческих предприятий. Часть из них была разочарована в существовавших феодальных порядках, другие были способны понять и оценить многие положительные стороны социально-политического строя и культуры стран Запада. Дошедшие до нас источники, отражающие воззрения этих людей, позволяют сделать вывод о том, что они сознательно приняли сторону колонизаторов, в которых видели представителей более справедливого общественного устройства. В 1857 г. эти люди приветствовали победу английского оружия. Они же первыми устремились за европейским образованием и должностями в колониальном аппарате, и из их среды вышли первые индийские профессора и специалисты, зачинатели национальной прессы, члены первых просветительских и реформаторских обществ. Впоследствии они заложили основы индийского национально-освободительного движения.
В. А. Тюрин (ИВ РАН) в докладе "Модели модернизации колониального общества: Юго-Восточная Азия" представил типологию модернизационных процессов, протекавших в колониальный период. Эти модели определялись уровнем социально-политического развития обществ, подвергшихся модернизации. По его мнению, модернизация осуществлялась быстрее в обществах приморского типа, более открытого внешним влияниям, особенно с догосударственным строем (Филиппины), и в социумах с "военно-феодальным" общественным устройством (Малайя, Восточная Суматра, Юго-Западный Сулавеси), не способным противостоять разрушительному для местного культурного наследия воздействию колониализма. Большее противодействие колониализму оказали традиционные структуры, которые автор определяет как "бюрократическо-феодальная" (Вьетнам) и "государственно-патриархальная" (Таиланд, Бирма, Камбоджа, Лаос, Центральная и Восточная Ява). Он полагает, что легче поддавался модернизации наиболее развитой для этого региона "бюрократическо-феодальный" строй, испытывавший признаки внутреннего кризиса; труднее шел процесс в "государственно-патриархальных" обществах. Если классифицировать модели модернизации с учетом специфики взаимодействия различных религиозно-этнических традиционных структур и особенностей колониальной политики Нидерландов, Англии и Франции, то, полагает В. А. Тюрин, следует говорить о филиппинской, малайской, яванской и индокитайской моделях модернизации.
Доклад Л. Г. Стефанчук (ИВ РАН) "Некоторые аспекты начальной стадии модернизации народа маори" посвящен опыту модернизации коренного населения Новой Зеландии, находившегося ко времени столкновения с западным социумом на стадии догосударственного общественного строя. В первой половине XIX в. с началом контактов маори с европейцами отношение к пахека (белым пришельцам) было благосклонным. Аборигены осваивали новые орудия труда, новые предметы быта, начали выращивать незнакомые им сельскохозяйственные культуры. В эти годы наблюдалось постепенное вовлечение их в товарное хозяйство. Определенную роль в модернизации жизни маори сыграли миссионеры. После официального провозглашения Новой Зеландии в 1840 г. колонией Великобритании начался безудержный захват земель маори. В результате на протяжении 1843 - 1872 гг. аборигены с оружием в руках пытались отстаивать
стр. 129
свое право на некогда принадлежавшие им земельные угодья. Лишь в начале 1890-х гг. была сформирована Младомаорийская партия, которая в 1906 г. сумела провести проект о маорийских советах, даровавших аборигенам ограниченное местное самоуправление, были предприняты попытки консолидации маорийских земель, создан первый ссудный банк.
Этот доклад подтвердил общую идею конференции о сложности и неоднозначности модернизационных процессов в колониальный период. В отличие от населения "обычных" колоний маори Новой Зеландии превратились в этническое меньшинство, проживающее на одной территории с белым большинством. В этих условиях накануне Первой мировой войны завершилась начальная стадия их модернизации.
Последующие доклады содержали характеристику особенностей колониальной политики Российской империи, направленной на модернизацию окраин.
Оставляя за рамками своего доклада "Ислам, прогресс и порядок в дискурсе военно-народного управления в Дагестане (1860 - 1917)" характеристику военно-народного управления, В. О. Бобровников (ИВ РАН) сосредоточил внимание на предназначении этого режима, путях его выработки и роли в имперской политике России. Отношение российских властей к исламу в Дагестане и на всем Кавказе определялось, полагает докладчик, прежде всего охранительными интересами и стремлением сократить расходы на поддержание порядка в восточных окраинах империи. Намерение поднять местное население до уровня граждан империи и тем самым осуществить "цивилизаторскую" миссию обнаруживается позднее. Несмотря на то, что конечной целью имперской политики на Кавказе являлась полная интеграция Кавказского края с империей, в целях постепенного перехода от порядков военного времени к принципам гражданского управления Дагестану была дарована временная судебно-административная автономия, без распространения на него системы муфтиятов, т. е. установлен режим косвенного военно-народного управления, в основу которого, полагает докладчик, был положен принцип опоры на местные мусульманские ("народные") традиции власти и законы при жестком контроле со стороны российских офицеров. Таким образом, по словам В. О. Бобровникова, российская администрация, полагая, что сохраняет местные порядки, на деле конструировала на периферии империи "новую мусульманскую традицию". Поскольку на Дагестане, как и на всем Кавказском крае, проверялись многие общеимперские проекты преобразований, то была сделана, ставшая по разным причинам безуспешной, попытка перенести режим военно-народного управления на Западный Кавказ и в Туркмению. В действительности система власти на мусульманских окраинах, заключил докладчик, оказалась более мозаичной, чем того бы хотелось чиновникам имперской администрации.
В стендовом докладе А. Ш. Кадырбаева (ИВ РАН) "Политика Российской империи в отношении мусульманского образования в Туркестане" отмечалось, что, хотя в середине второй половины XIX в. Западный Туркестан переживал глубокий кризис, Бухара и Самарканд сохранили свое значение центров мусульманского богословского образования и привлекали к себе студентов и из Туркестана, и из мусульманских районов России. При российской власти была возобновлена деятельность ранее запустевших исламских религиозных учебных заведений Самарканда, построены медресе в Коканде и Андижане. Мусульманское население Туркестана, за исключением части кочевых народов - казахов, каракалпаков, кыргызов, отдавало предпочтение не русской, а мусульманской школе с ее ярко выраженным клерикальным характером. Лишение медресе и мектебов государственного финансирования не привело, как на то рассчитывали русские власти, к угасанию деятельности мусульманских традиционных школ, так как главным источником их существования были вакуфы и пожертвования местного населения. После высочайшего указа об уравнении в правах всех граждан Российской империи (1905), заключает автор, государственная политика по отношению к традиционному богословскому мусульманскому образованию изменилась коренным образом. Если в 1876 г. российским властям казалось, что "русскому влиянию на Востоке представляется задача... разбить оковы магометанства", то уже в 1907 г. учебный курс медресе признавался "очень серьезным, соображенным с действительными потребностями народной жизни".
Работа конференции показала новые грани понимания сути происходивших модернизационных процессов и многообразие подходов к их изучению. Несмотря на различия в толковании таких ключевых понятий, как "модернизация" и "вестернизация", участники конференции пришли к общему мнению о сущности самого процесса: успех модернизации зависел от готовности общества к переменам; на Востоке включение в модернизационный процесс, как правило, было насильственным; раз начавшись, этот процесс приобретал системный характер, типичный для большинства стран современного мира.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
![]() |
Editorial Contacts |
About · News · For Advertisers |
![]() 2020-2025, BIBLIO.UZ is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Uzbekistan |