Если взять любое противостояние - от борьбы-поединка двух людей до войны в геополитическом масштабе, - то можно усмотреть в том и другом схожие принципы. Эти принципы, как и всякие другие, основаны на неких универсальных закономерностях и правилах. В данном случае мы имеем возможность идти от частного к общему двумя различными путями: через самое "простое" единоборство (двух людей) и через противоборство на геополитическом и политическом уровне (государств, коалиций, партий, кланов и т.д.). Это дает нам возможность рассмотреть общие законы и правила с разных сторон, лучше и глубже понять их. Помимо этого, в процессе такого рассмотрения появляется возможность провести сравнительный анализ двух названных частных явлений между собой. Причем как при подходе от частного к общему , так и в обратном случае: идя от общего к частному . Главная задача очерка - по-новому взглянуть на военное искусство и политику через призму восточных единоборств и свойственные им общие закономерности и правила. Причем мы не ограничимся только традиционным китайским военным искусством и китайскими политическими учениями, хотя в первую очередь, как и от восточных единоборств, от них отталкиваемся. Мы попытаемся проанализировать и понять военные и политические учения стран дальневосточного региона (в первую очередь Китая), постепенно выходя на глобальный уровень, что даст нам возможность сделать более обобщающие выводы, по-новому взглянуть на современную геополитическую ситуацию в мире, лучше понять проводимую сверхдержавами и иными государствами политику, в том числе по отношению к России. Это тем более актуально, что сейчас Россия в политическом и экономическом плане переживает свои не лучшие времена. Для выхода ее из кризиса среди прочих мер необходимы новые разработки в области теории государственного строительства и политики. Для этого надо использовать весь накопившийся мировой исторический опыт, в том числе и многовековой опыт стран конфуцианской культуры.

ВОСТОЧНЫЕ ЕДИНОБОРСТВА

Восточные единоборства - экзотический для нашей страны, как и для Запада, вид спорта. Если дзюдо стало у нас почти "родным", по-видимому из-за его схожести с самбо, и в отличие, например, от каратэ оно в СССР не запрещалось в 1980-е годы, то такие виды восточных единоборств, как каратэ, ушу, кунфу, таэквондо, айкидо, чой, вьетводао и т.д., - все еще экзотика. Причем подобных видов в настоящее время появляется все больше и больше - путем их слияний или, наоборот, обособлений одного вида от другого. Во всех этих видах можно усмотреть много общего, различия же их носят в основном местный оттенок. Здесь очень сказываются этнокультурные

стр. 143

особенности той страны, откуда эти виды единоборств вышли (Китай, Япония, Корея, Вьетнам, Бирма и т.д.).

Китай, по выражению А. А. Маслова, стал колыбелью всех восточных боевых искусств [Маслов, 1996, с. 35]. Китай с глубокой древности оказывал на сопредельные страны сильное культурное влияние. Не случайно этот регион называют странами конфуцианской культуры. Наряду с различными учениями и искусствами сюда проникали и китайские боевые искусства, где они, по мнению А. А. Маслова, выполняли роль социального регулятора, были каналом приобщения к историческим и культурным ценностям [Маслов, 1996, с. 5]. Боевые искусства, как и другие культурные явления, в сопредельных с Китаем странах трансформировались и адаптировались к местной среде, имеют свою довольно длительную историю. Эта тема достойна не одного отдельного исследования и может многое нам рассказать об этнокультурных особенностях той или иной страны, которые оказывали и оказывают существенное влияние не только на местные боевые искусства, но и на ее политику, дипломатию, экономику и т.д.

А. А. Маслов считает, что термины "восточные единоборства" или "боевые искусства" не способны передать ту смысловую гамму, которая присутствует в китайском слове "ушу" или японском "бу-дзюцу": То, что для Дальнего Востока было особым типом символической реальности и ритуальной практики, особой формой нравственно-духовного воспитания и проживания жизни "воистину", для людей западной культуры может предстать исключительно как искусство боя [Маслов, 2000, с. 8]. Ушу стало воплощенным символом всей китайской культуры, по каналам ушу осуществляется преемственность основных культурных ценностей прошлого. Через боевые искусства китайцы не только узнают, но и осознают реальность многих философских понятий [Маслов, 2000, с. 26]. А. А. Маслов отмечает, что на Западе принято говорить о некой философии боевых искусств. Однако самостоятельной "философии ушу", по его мнению, никогда не существовало - боевые искусства "используют" постулаты, пришедшие из различных духовно-религиозных систем: буддизма, даосизма, конфуцианства, даже проникшего в Китай мусульманства. Однако большинство стилей ушу сформировалось при решающем влиянии сектантского синкретизма [Маслов, 2000, с. 26]. Именно занятия ушу и связанные с ним комплексы ритуальных радений становились зачастую формой организации крупнейших религиозных сект, тайных обществ и даже революционно-демократических организаций [Маслов, 1996, с. 4].

Существует очень популярная на Западе версия, что боевые искусства проникли в Китай, в свою очередь, из Индии вместе с буддизмом. Эта точка зрения опровергается А. А. Масловым, который считает, что боевые искусства, как таковые, существовали в Китае задолго до появления буддизма. Боевые искусства стали одним из путей восприятия чужеродного для Китая учения, сопровождались своей мифологизацией и сакрализацией. Создавалось специфическое отражение действительности в сознании тех, кто следовал по пути ушу, схожее с тем, которое существовало у буддистов. Бесспорно, буддизм оказал на ушу большое влияние, но это влияние шло в общем контексте "участия" буддизма в жизни Китая и ничем не отличалось от этого процесса [Маслов, 1996, с. 349, 373].

В той или иной мере Китай, в свою очередь, оказывал существенное влияние как на сопредельные с ним страны, так и на Европу, на европейскую культуру XVII и XVIII вв., особенно на Францию. Россия (ее высший свет) заинтересовалась Китаем, во многом следуя европейской моде того времени. Тогдашняя российская богема внимательно следила за новыми европейскими течениями в философии, политике и т.д. [Скачков, 1977, с. 66 - 67]. Можно сказать, что первоначально Китай (в культурном плане) пришел в Россию через Запад. Это западное восприятие Китая долгое время оказывало на Россию большое влияние до появления в Китае Русской Православной духовной миссии (XVIII в.) и образования отечественной школы востоковедения по указу Петра I (первое время под началом немецких профессоров).

Схожий путь проделали в Россию и восточные единоборства. Очень модным до Октябрьской революции было пришедшее из Европы джиу-джитсу (японское дзю-дзюцу). Вторая вол-

стр. 144

на интереса к ним в СССР пришлась на 1970-е годы, но тогда они подверглись гонениям и запрету со стороны властей. Третья волна интереса (1990-е годы) нахлынула после снятия запретов на занятия восточными единоборствами. В настоящее время она значительно схлынула, но до сих пор в России сохраняется значительное количество школ восточных единоборств, в которых занимаются, уже следуя не моде, а, во многом, внутренним духовным потребностям. Рост интереса к ним сопровождается изданием разнообразной литературы по данной теме. А. А. Маслов считает, что книги по китайским боевым искусствам в то время преимущественно либо переписывались с западных изданий не самого лучшего качества, либо представляли собой попытки "придумать" ушу самостоятельно. Новый этап в изучении боевых искусств, по его мнению, начался, когда к этой теме обратились профессиональные востоковеды. И если первоначально с проблематикой ушу некоторые из них были знакомы поверхностно, то это компенсировалось отличным знанием культуры страны [Маслов, 1996, с. 16]. Более плодотворно данная тема стала разрабатываться, когда профессиональные востоковеды сами стали заниматься ушу. Это в первую очередь касается таких авторов, как А. А. Маслов, В. В. Малявин, Е. А. Торчинов.

Увлечение восточными единоборствами на Западе происходило на фоне увлечения такими восточными учениями, как буддизм, конфуцианство, даосизм, синтоизм и т. д., а также оккультными науками. Восточные боевые искусства принесли с собой на Запад и сопутствующие им методики психофизиологической саморегуляции, которые стали альтернативой индийской йоге, давно и прочно к тому времени обосновавшейся на Западе. А. А. Маслов отмечает, что если воинские искусства были первой составляющей ушу, то второй стали системы психопрактики и регулирования циркуляции внутренней "энергии" (ци). Вторая составляющая, по его мнению, и позволила ушу через много столетий стать видом духовной дисциплины, "внутреннего подвижничества" [Маслов, 2000, с. 125].

Следует также отметить, что восточные боевые искусства, переживая в своем популяризированном виде всевозможные моды и запреты, жили своей довольно обособленной и параллельной жизнью в арсенале подготовки боевых спецподразделений. Таким образом, говоря о восточных единоборствах, мы имеем дело с явлением довольно известным на Западе и у нас в России, имеющим свою собственную историю и традиции.

Боевые искусства Китая и сопредельных с ним стран конечно же имеют намного большую и глубокую историю и традиции. Наряду со всевозможными боевыми приемами, формами, физической и психофизиологической подготовкой, передающимися из поколения в поколения у различных школ и направлений, неотъемлемыми атрибутами боевых искусств издавна считаются и различные письменные тексты, начиная от философских трактатов (конфуцианских, даосских и т.д.) и заканчивая различными поучительными притчами. Наряду с этим в той или иной школе ушу, как правило, имелся и свой "фамильный" трактат. Причем о самих боевых искусствах в нем могло быть не сказано ни единого слова. Задача его состояла в том, чтобы помочь понять и раскрыть духовную и философскую глубину боевых искусств последователями той или иной школы¹ . Путем боевых искусств обрести себя, понять столь сложную и многогранную жизнь, по-своему трактуя различные традиционные философские учения.

Путь постижения боевых искусств в Китае с глубокой древности занял достойное место среди многих других путей постижения истины: каллиграфии, поэзии, медицины, живописи и т. д. Нередки были случаи, когда мастера каллиграфии, поэзии, медицины, живописи являлись также мастерами боевых искусств, которыми они занимались, по их собственному признанию, для лучшего понимания своего искусства, а также для укрепления своего духа и тела. Составной частью упомянутого выше ли-

¹ А. А. Маслов считает, что тексты в ушу служили во многом не пособиями, а стимуляторами работы сознания. Трактат ценен не информацией, которая в нем изложена, а тем, что он отражает состояние сознания писавшего текст истинного учителя, то есть заставляет читателя войти в поток его сознания [Маслов, 1996, с. 143].

стр. 145

тературного наследия является китайское "Семикнижие военного канона" (У-цзин) - основа "школы военной философии" (бинцзя) древнего Китая.

ТРАДИЦИОННОЕ КИТАЙСКОЕ ВОЕННОЕ ИСКУССТВО

Бинцзя создала учение о военном искусстве как одной из основ социальной регуляции и проявления общекосмических законов. Только в Китае военная мысль выделилась в самостоятельное философское направление, вобрав в себя самое лучшее из достижений современной ей общественно-философской мысли (конфуцианство, даосизм, легизм, моизм).

В то же время, в эпоху непрекращающихся войн Чуньцю (Весны и осени) (VIII-V вв. до н.э.) и Чжаньго (Сражающихся царств) (V-III вв. до н.э.), эта школа сама оказывала, и не могла не оказывать, на упомянутые философские школы (которые в это время формировались) свое немалое влияние. В дальнейшем, в течение многих столетий, китайская военная мысль значительно обогатилась столь характерной для Китая традицией комментаторства, которая является, как известно, особым видом интеллектуальной деятельности, опирающейся на канон. Задача любого комментатора - раскрыть смысл древнего трактата, сблизить древность и современность, адаптировать какой-либо древний трактат к читателю одной с ним эпохи и этнокультурной среды, помочь его понять и поставить себе на службу...

"Семикнижие военного канона" наряду с другими достижениями китайской общественной мысли породило в дальнейшем комментаторскую литературу также и в Японии, Корее, Вьетнаме, где китайские военные классики пользовались несомненным авторитетом. Его идеи легли в основу военно-политических доктрин этих стран и были обязательным предметом изучения для претендующих на офицерскую должность.

Начиная с XVIII в., как считается традиционно, с древнекитайскими военными классиками, через посредство французских миссионеров, стали знакомиться европейцы. В 1772 г. появился французский перевод трактата "Сунь-цзы", выполненный миссионером-иезуитом Амио, который ему поручил сделать французский военный министр Бертень [Срезневский, 1860, с. 330]. Эту книгу, как отмечает В. В. Малявин, внимательно изучал Наполеон, но "в эпоху колониальных захватов неоспоримое военное превосходство Запада не способствовало изучению китайской военной доктрины европейцами" [Малявин, 1999, с. 114]. Первый перевод с французского на русский трактата "Сунь-цзы" был сделан почти столетием позже подполковником Костромского пехотного полка Срезневским. Военная элита, как и вся образованная и просвещенная интеллектуальная прослойка России того времени, хорошо владела французским языком, иногда плохо или совсем не владея русским. Этим можно объяснить столь "запоздалое" появление русского перевода. Срезневский, "сопроводив" этот перевод своими военно-теоретическими рассуждениями, по-видимому, задался целью приблизить этот трактат к менее образованным военным слоям, как он выражался, к "своим боевым товарищам"...

Традиционную китайскую военную мысль отличает:

1. Понимание внутренних, скрытых законов войны.

2. Рассмотрение войны как природного и общественного явления.

3. Достижение политических целей преимущественно невоенными средствами (это крайне актуально в эпоху оружия массового уничтожения - ОМУ).

Примерно такими же характеристиками отличаются и восточные боевые искусства, с поправкой на масштаб противоборства. Рассмотрим третий пункт более подробно.

ДОСТИЖЕНИЕ ЦЕЛЕЙ НЕВОЕННЫМИ (НЕБОЕВЫМИ) МЕТОДАМИ

В боевой и спортивной схватке физическая сила и физический контакт - лишь одна из составляющих, причем не самая главная - это признают практически все направления боевых искусств. Основной упор делается на духовное прозрение занимающегося, на постижение им истины и воспитание воли. В самом единоборстве прояв-

стр. 146

ляется не только физический контакт соперников, но и в первую очередь их духовный контакт.

В. В. Малявин считает, что в афоризме "искусный полководец одерживает победу без боя; величайший воин не воюет" содержатся все постулаты, все правила, все секреты китайской "науки побеждать". "Науки в равной мере (что само по себе удивительно) изощренной и наивной, практичной и удовлетворяющей самым возвышенным устремлениям разума" [Малявин, 1999, с. 5 - 6].

Согласно традиционной китайской военной мысли, самая лучшая война та, которую ты предотвратил. Следуя главному принципу практически всех школ китайских боевых искусств, лучшая схватка та, которую ты предотвратил. Война и схватка - самые крайние средства, к ним прибегают тогда, когда не удалось победить соперника другими средствами: политическими, дипломатическими, психологическими, экономическими и т.д. Как это ни парадоксально звучит для человека западной культуры, китайская военная мысль учит достижению политических целей прежде всего мирными средствами. Таких же принципов придерживаются и китайские боевые искусства. Связано это прежде всего с тем, что немирные средства считаются в китайской традиции наименее достойными. Полководец или боец вступает в войну (схватку) тогда, когда потерпел поражение в невоенном, небоевом противостоянии (вступает в бой уже побежденным) или провел его недостаточно хорошо. В лучшем случае тогда, когда такое "мирное" противостояние не выявило победителя. "Мирные" средства ведения войны бывают не менее, а даже более агрессивными и коварными, чем собственно военные. Ими достигают политических целей вернее, быстрее и выгоднее, чем проведением военных кампаний. Когда мы говорим о "мирных" средствах и невоенных методах, то речь вовсе не идет о миролюбивой политике и пацифизме.

Согласно учению самого авторитетного китайского военного классика Сунь-цзы (VI-V вв. до н.э.), "Самая лучшая война - разбить замыслы противника; на следующем месте - разбить его союзы; на следующем месте - разбить его войска. Самое худшее - осаждать крепости" [Конрад, 1995, с. 28]. Самая худшая война, согласно Сунь-цзы, является таковой потому, что она прежде всего опасна и невыгодна, для решившегося на войну на карту ставится практически все. Кроме того, захваченная без войны страна, ее экономика и военные силы не обескровлены ведением военных действий и в таком виде попадают в полное распоряжение "захватчика". Сунь-цзы далее продолжает: "Поэтому тот, кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь; берет чужие крепости, не осаждая; сокрушает чужое государство, не держа свое войско долго. Он обязательно сохраняет все в целости и тем самым оспаривает власть в Поднебесной" [Конрад, 1995, с. 29].

Этот главный принцип китайской военной мысли сейчас, особенно в эпоху ОМУ, на геополитическом уровне нам очень близок и понятен. Тем более что война, как таковая, давно переместилась в "невоенные" сферы: культуру, политику, дипломатию, психологию, информацию и т. д. Следует согласиться с мнением О. В. Зотова, что формула Клаузевица ("война - продолжение политики иными средствами") в современном мире перевернулась: Политика "холодной" войны (войны мирного времени) стала продолжением войны иными средствами [Зотов, 1987, с. 14]. Другими словами, можно сказать, что указанные выше меры по подготовке и ведению войны из вспомогательных мер (не значит второстепенных) превратились в основные, вытеснив непосредственно военные меры.

В. В. Серебрянников справедливо считает, что в настоящее время само понятие "война" предельно расширилось. Расширилось до того, что исчезает грань между войной и миром. Научно-техническая революция придала невиданные насильственные возможности средствам, прежде считавшимся ненасильственными (политические, информационные, психологические, идеологические и т.п.), которые у нас и на Западе стали считаться "стратегическим оружием". С помощью этого "оружия" стало возможным достигать с наименьшими издержками больших результатов, чем традиционным оружием - военной силой [Серебрянников, 2004, с. 61]. Воен-

стр. 147

ное насилие выступает в двух формах: прямой - вооруженная борьба и косвенной (непрямой) - устрашение, давление, демонстрация силы и т.д. Война есть лишь одно из насильственных средств политики среди многих и отличается тем, что является самым опасным [там же, с. 62, с. 63].

В. В. Серебрянников дает свое новое определение войны в соответствии с изменившейся обстановкой. Поскольку понимание насильственных средств изменилось, в них включены невоенные средства, то и определение войны надо уточнить в отношении применяемых в ней средств: она есть политика, осуществляемая боевыми действиями вооруженных сил . То обстоятельство, что в войне усилилась роль невоенных средств, не сделало сущность войны другой, но поставило многие новые вопросы перед военной наукой, политическим и военным руководством страны [Серебрянников, 2004, с. 64]. Этот вывод мы считаем очень важным и крайне актуальным. Хотя бы в малой степени освещению этих новых вопросов и посвящено настоящее эссе.

С. Б. Иванов (нынешний министр обороны России), цитируя Сунь-цзы ("Величайший полководец добивается победы, не сражаясь"), обращает внимание на то, что это явление нуждается в настоятельном изучении и творческом развитии. Речь идет о принципиальном стремлении американцев достигать своих целей в Югославии, Ираке и Афганистане без решительных боевых столкновений [Материалы военно-научной конференции..., 2004, с. 54]. А. В. Квашнин (бывший начальник Генштаба ВС России) отмечает, что политические меры могут быть эффективны лишь в том случае, если они опираются на достаточную военную силу. Мир так устроен, что в нем считаются лишь с сильными, слабых не любят, с ними не считаются даже те страны, которые называют себя цивилизованными [там же, с. 61]. Здесь хотелось бы несколько уточнить, что военная сила, является необходимым, но недостаточным условием для ведения политических игр. Она представляет собой лишь одно из средств психологического и иного давления на оппонента (если хотите, противника), один из козырей в такой игре. Здесь нам ближе мнение В. В. Серебрянникова.

Рассмотрим этот же принцип "одерживать победу без боя" на уровне боевых искусств. Выше уже говорились о духовном, психологическом, нравственном самосовершенствовании занимающегося боевыми искусствами. Непосредственно сами боевые приемы и физические упражнения являются начальным этапом постижения боевых искусств. Далее, по мере усвоения последних они наполняются все новым и новым содержанием и являются своеобразным путем постижения более высоких истин. Боец, который преуспел и продвинулся по ступеням боевых искусств, видит много шире и глубже физической стороны противоборства. Такой боец способен предотвратить схватку, он иными средствами может утихомирить петушащегося молодого бойца. В крайнем случае, если схватка неминуема, он направит агрессию атакующего против него самого, более "доходчиво" покажет ему всю бессмысленность нападения. При этом в самой схватке он внешне как бы почти не участвует: за него против самого себя все делает противник.

Для иллюстрации возьмем бирманскую школу боевых искусств "чой". Эта школа разделяет три этапа обучения:

1. "Тигр" - начальный этап, это - предельная жесткость, жестокость и агрессивность, стремление любой ценой подавить и уничтожить противника. Абсолютная бескомпромиссность, поощрение крайней злобы в воспитанниках. Рекомендуется в тренировке и в схватке представлять себя свирепым тигром. Это некий аналог окинавского каратэ в своем самом жестком варианте;

2. "Дракон" - промежуточный этап, здесь жесткость, жестокость и агрессивность, как бы достигнув своего апогея, начинают переходить в свою противоположность. Появляются мягкие элементы. Причем воспитаннику не нужно доказывать и обосновывать необходимость их теоретически, они появляются естественно и как бы сами собой. Учитель сам решает, когда воспитанник созрел для этого этапа. Рекомендуется в тренировке и в схватке представлять себя драконом.

3. "Змея" - высший этап. Название говорит само за себя: змея - воплощение мягкости и слабости (в китайском понимании), но в то же время таит в себе жало как предельное воплощение жесткости и жестокости, оно применяется в исключительных случаях, когда другие ме-

стр. 148

тоды исчерпаны. А постигший этот этап в совершенстве не применяет их вообще или крайне редко. Все движения на этом этапе, как правило, мягкие и плавные. Рекомендуется в тренировке и в схватке представлять себя змеей. Данный этап - аналог японского айкидо. Весьма тонкие знатоки того и другого могли бы здесь с нами поспорить, но согласятся, что, грубо говоря, это так.

Окинавское каратэ, как известно, зародилось среди местного крестьянства, которому японские самураи под страхом смерти запрещали носить оружие, и они были вынуждены использовать в качестве оружия "пустые руки". По одной из версий, некий прообраз айкидо зародился именно среди самураев как ответ на жесткий и жестокий стиль борьбы окинавских крестьян. Все самураи были вооружены мечами, но не каждый считал для себя достойным по любому поводу оголять свой меч перед простолюдинами, и, кроме того, иногда было целесообразно оставлять противника в живых. Многие современные приемы айкидо построены именно как "мягкое" противопоставление жесткой и жестокой атаке каратиста. Причем это "мягкое" противопоставление может быть не менее, а даже более жестоким и беспощадным, чем "жесткое". Это зависит от целей, которые перед собой ставит "мягкий" боец, только он имеет больше возможностей предотвратить столкновение или свести кровопролитие к минимуму.

Каратисты же в свою очередь, все более продвигаясь к вершинам мастерства своей школы, как правило, все большее внимание уделяют элементам айкидо. Здесь можно усмотреть прямую аналогию с этапами обучения школы "чой". Становится более понятной древняя даосская формула: "слабое побеждает сильное, мягкое одолевает жесткое". "Жесткое" в наивысшей фазе своего развития, как мы показали на примере боевых искусств, становится "мягким". А. А. Маслов приводит такое мнение учителя ушу Ян Чэнфу: "Смысл тайцзицюань ("кулак великого предела". - Р. З. ) заключается в преодолении грубой силы с помощью мягкости, поэтому будь тверд внутри, но мягок и податлив снаружи, ничем не обнаруживай своих замыслов" [Маслов, 2000, с. 124].

Подводя итог вышесказанному, можно сказать, что военный агрессор или уличный хулиган, когда вырастает из своих "штанишек", становится выше жестких военных, боевых методов. Эти методы уже не достойны его, к тому же они не самые эффективные, поэтому он больше не прибегает к ним, даже если цели его стали не менее агрессивными. Здесь встает вопрос самосовершенствования человека, достижения им более высокого уровня. Данный вопрос всегда считался крайне актуальным в традиционной китайской философии. Мы также уделим этому немалое внимание.

Сравним двух людей. Один из них занимается каратэ на начальном этапе, другой - айкидо. (Причем лучше и быстрее схватывают суть айкидо те, кто пришел в него из школ, обучающих прежде всего ударной технике: каратэ, таэквондо, бокс и т. д. Лучше тех, кто пришел в айкидо из других видов спорта, и тем более лучше тех, кто начинает с нуля. Последним приходится непосредственно в айкидо учиться ударной технике с азов. Иными словами, чтобы понять "мягкое", им прежде необходимо понять "жесткое", путь к "мягкости" лежит через "жесткость" .) Первый видит свою цель в набивании кулаков и иных частей тела, в быстроте реакции, в выносливости, изучении приемов и форм ударной техники. Второй, для которого все это пройденный этап, видит свою цель в обретении цельности, воспитании духа, достижении пластичности и гибкости, но главное - в обретении центра . Согласно даосскому учению, принятому практически всеми школами восточных единоборств, у человека три центра: первый (верхний даньтянь (киноварное поле) - на уровне переносицы; второй (средний даньтянь) - в области сердца; третий (нижний даньтянь) - на уровне, находящемся примерно на два пальца ниже пупка.

Третий - основной и главный центр у человека. При занятиях ушу, чой, айкидо и т.д. необходимо мысленно проводить все свои движения через этот центр, иначе неизбежны ошибки, поверхностное исполнение. Так как занятие ушу носило в древнем Китае ритуальный характер и посредством упражнений, помимо всего прочего, общались с предками и Космосом, то этот физиологический центр приобретает и духовное значение.

стр. 149

А. А. Маслов приводит мнение учителя ушу Чэ Ичжун: "Смысл практики ушу для адепта заключается не в обыденных тренировках и даже не в доведении своего мастерства до совершенства, но в постижении универсального пути всех вещей - Дао" [Маслов, 1996, с. 40]. Символика человека "срединности", по его мнению, - "укоренение в земле и подвешивание к Небу". Человек в этом случае является местом соположения космических сил, грандиозного слияния Вселенского начала. Если от Неба человек подпитывается энергией (ци) ян, то в Землю следовало "врастать", "укореняться", дабы напитать тело энергией инь [Маслов, 1996, с. 43, 44].

Известно, какое значение имеет для китайцев понятие "центр", "середина". Это то, что самое главное, важное; все остальное второстепенное, производное, периферия. Данная аксиома пронизывает и охватывает все в сознании и жизни китайцев от начала и до конца; и кроме, несомненно, теоретического базового имеет также и практическое значение. Китай в представлении древних и более поздних китайцев был центром мира, а значит, занимал наиглавнейшее положение. Не случайно самоназвание своей страны китайцами "Чжунго" переводится как "Срединное государство". Это во многом и надолго предопределяло китайскую политику и дипломатию и во многом определяет сейчас, когда Китай, переболев "культурной революцией", все больше обращается к своим истокам.

Любое случайное и неслучайное образование стремится к центру, то есть закономерно стремится упорядочиться, обрести структуру и гармонию, будь это человек, толпа, армия, государство, космос. Без гармонизирующего начала, т.е. центра, все это будет представлять из себя хаос в разных масштабах. Обретение Центра - один из элементов обретения Пути, одного из основных явлений военного искусства и боевых искусств (а также всех других искусств, связанных с китайской традицией). Согласно Сунь-цзы: "Путь - это когда достигают того, что мысли народа одинаковы с мыслями правителя, когда народ готов вместе с ним умереть, готов вместе с ним жить, когда он не знает ни страха, ни сомнений" [Конрад, 1995, с. 26]. Для государства Центр - Правитель, для армии - Полководец. Без такого Центра государство - уже не государство, армия - толпа, человек - никто.

Хотелось бы привести слова, сказанные в присутствии Киссемару Уэсиба, сына основателя айкидо Морихея Уэсиба, после его показательных выступлений и лекций по айкидо в Уругвайской Военной академии в Монтевидео в сентябре 1978 г. (их произнес публично президент этой академии перед ее слушателями): "В плавных движениях айкидо всегда существует устойчивый центр... Я полагаю, что самое главное в айкидо - достичь прочного, устойчивого центра. Для нашей страны, когда она наблюдает за бурными событиями, происходящими в мире, очень важно культивировать дух с сильным центром внутри и доброжелательностью снаружи. Я хочу, чтобы наши слушатели, которым предстоит стать руководителями нашей страны, напряженно изучали айкидо и добивались обретения этого сильного центра как духовно, так и физически. Вот почему айкидо является обязательным предметом нашей академии" [Уесиба, 2000, с. 36]. Как видим, нам предстоит еще многому учиться не только у ведущих мировых держав, но и у стран третьего мира.

Центр у государства - это правительство с принятой государственной идеологией и военно-политической доктриной, традициями государственного строительства и управления. Чем более правильно выбран и устойчив Центр, тем более обретен Путь, согласно учению Сунь-цзы. И соответственно наоборот, когда правительству и правящей элите чужды государственные и общественные интересы (или они понимаются своеобразно), этот Центр неустойчив и государство в опасности. Особенно когда у этой элиты все интересы, капиталы и даже члены их семей находятся за рубежом.

Сейчас различные слои общества в России живут своими собственными, порой противоположными интересами. Свои интересы, также противоположные и противоречащие государственным, есть даже у отдельных ведомств и корпораций. В этих условиях обретение такого Центра - важнейшая для России задача, а потом, как следствие, приложится и все остальное. Этот Центр сможет "примирить" различные

стр. 150

слои общества, "примирить" и поставить на службу государству интересы различных ведомств и корпораций, вывести страну из затяжного политического и экономического кризиса, проводить достойную политику на международной арене.

Внешне неважно, под какими идеологическими флагами это будет происходить. Если в моде "демократия", если без этого бренда и "пароля" путь России в "цивилизованный" мир закрыт, почему бы и нет? Надо принимать международные правила игры на геополитической арене и учиться по ним играть. Тем более что Россия сейчас слишком слаба, чтобы навязывать свои правила игры, подставляя себя тем самым под удар. Китай в настоящее время своим примером наглядно показал, что заставить считаться с собой и уважать себя может и страна третьего мира. Причем от своих красных знамен он, судя по всему, не собирается отказываться. При этом Запад не возмущается по поводу отсутствия демократии и нарушения прав человека в Китае, как это делает он по отношению к России. Это наглядный пример того, что если страна слабая - неважно, какие у нее знамена и политический курс. Сильные страны всегда найдут повод упрекать ее во всех смертных грехах и накладывать на нее санкции. Если страна сильная - на ее знамена уже никто не смотрит или смотрят "стыдливо", во вторую и третью очередь.

Увы, к сожалению, такова реальность сегодняшнего дня. Самый большой грех в политике - исходить из красивых иллюзий, а не из существующей действительности. Идеология, оторванная от реальности, уже господствовала в нашей стране свыше 70 лет. Сейчас явно наблюдаются попытки навязать России другую, не менее притягательную и столь же оторванную от действительности идеологию - либерализм. Причем именно тот вид либерализма, от которого на Западе давно отказались. Нам предстоит многому учиться у стран дальневосточного региона, которые не бездумно, как у нас, переняли политические учения, пришедшие с Запада, а с большой поправкой на местную специфику и извлекли из этого пользу.

Способствовать обретению Центра у государства могли бы и основные религиозные конфессии в нашей стране: православие, мусульманство, буддизм и иудаизм. Даже такой ортодоксальный марксист и материалист, как И. В. Сталин, во время войны пошел на сотрудничество с церковью и этим пробудил многие скрытые духовные силы у российского народа, столь необходимые для успешного ведения войны. Может быть, у нас в стране целесообразно создать некий межконфессиональный собор для разрешения возможных конфликтов и противоречий, а также "обмен опытом" поиска выхода религии из кризиса. То, что религия в нашей стране в лице различных конфессий находится в кризисе, ни для кого не секрет. Об этом говорит хотя бы немалое количество новых сект и "пророков", люди тянутся к ним, чтобы найти то, чего они не нашли в официальной религии. Здесь в прямом смысле идет "борьба за души", в которой, к сожалению, официальная религия (в лице различных конфессий), являющаяся по самой своей сути оплотом государственных устоев и традиций, свои позиции сдает.

Конечно, в идеале достичь такого Центра невозможно, но приблизиться к нему и этим самым вылечить многие застарелые и новые болезни в политике и экономике вполне возможно. Нужно хотя бы стремиться к этому. Для этого сначала надо понять, что собой представляет такой Центр (нижний даньтянь) у человека на физиологическом и духовном уровне. Занятия боевыми искусствами, по крайней мере теоретическое знакомство с ними, могут этому во многом поспособствовать² . Это давно

² Конечно, сами по себе занятия боевыми единоборствами не делают человека автоматически выше других людей. Например, римский полководец Гней Помпей был, несомненно, талантливым стратегом. Кроме того, он в совершенстве владел боевыми искусствами (римскими), мог на равных сразиться в учебной схватке и потягаться в преодолении полосы препятствий с любым из своих воинов. Юлий Цезарь такими достоинствами не обладал, к тому же в его распоряжении было меньше войск, чем у Помпея, но гражданскую войну он выиграл. В данном случае мы имеем дело с исключением из правил. Потому, что Цезарь в отличие от Помпея был, по моему убеждению, гением.

стр. 151

поняли в латиноамериканской стране третьего мира, но, к сожалению, очень недооценивают данный аспект у нас.

В нашей стране произошел уникальный случай, когда президентом стал человек, занимающийся восточным видом борьбы - японским дзю-до. Тот, кто занимается восточной борьбой и овладевает ее приемами, усваивает и ее основные принципы и философию. В. В. Путин хорошо знает эти принципы, не может не знать. Они в той или иной степени оказывают влияние на его мировоззрение и, как следствие, на проводимую им политику. Это не может быть не признано теми, кто с разных сторон оценивает нынешнего российского президента. То, что Путин дзюдоист - важный фактор для серьезного и всестороннего понимания его как личности и понимания его действий. Впрочем, и для более поверхностных оценок - как для восхваления, так и для очернения, что мы чаще всего и встречаем в СМИ...

ФОРМА

Одним из элементов, общим и для военного искусства, и для боевых искусств, является форма, состояние (бойца, воина, войск). По форме судят о противнике, исходя из нее составляют стратегические планы и выбирают тактику боя. Соответственно задача любого стратега или бойца скрыть свою форму и узнать форму противника. Для этого необходимо самому соблюдать спокойствие и невозмутимость, противника же необходимо привести в расстройство, заставить его раскрыть себя.

Тот, кто занимался спортивными единоборствами, знает, что любая атака таит в себе много опасностей для самого нападающего, при атаке сразу выступают наружу его уязвимые места, он становится менее защищенным - у соперника появляется возможность его контратаковать, то есть использовать стремление нападающего атаковать, превратив его в своего союзника. На этом и основаны все контрприемы в спортивных единоборствах. У контратакующего появляются, в свою очередь, свои уязвимые места, и, возможно, атака была ложной, предпринятой лишь для того, чтобы заставить соперника раскрыться. Варианты здесь бесконечны - нам важен сам принцип. В этом свете основное правило практически всех школ единоборств "никогда не нападай первым" приобретает иной смысл - из гуманного оно становится правилом хитрого, коварного расчета.

На войне также применим данный принцип, вся военная история свидетельствует об этом. Немало полководцев добились победы, используя атаку и наступление противника, противопоставляя ей изматывание, удары в тыл, засады и т.д. Английский военный историк и теоретик Лиддел Гарт убедительно показал, что полководцы и политики во все времена, как правило, быстрее, легче и вернее достигали своих целей прежде всего невоенными методами, или, как он говорит, "непрямыми действиями". В своей книге "Стратегия непрямых действий" он, кстати, на двух страницах приводит в качестве эпиграмм цитаты из Сунь-цзы [Лиддел Гарт, 1957, с. 19 - 20].

Академик Н. И. Конрад определяет у Сунь-цзы правильный бой как фронтальное наступление по всем правилам, без ухищрений. Маневр - ложное наступление или отступление, удар в тыл, во фланги, засады и т. д. Он считает, что Сунь-цзы рассматривает эти два приема как элементы, взаимно сопряженные, вытекающие друг из друга и неисчерпаемые Умелое пользование приемами правильного боя и маневра позволяет сильное место у противника превращать в слабое [Конрад, 1995, с. 106, 111]. Речь идет об очень важном умении управлять противником. Закон изменений и превращений (инь-ян) Н. И. Конрад считает центральной идеей всей стратегии Сунь-цзы. Об этом, по его мнению, говорят многие положения его трактата и ход рассуждений древнего автора. Все явления на войне, как и в природе, превращаются друг в друга. Очень важно, по мнению Н. И. Конрада, - овладеть процессом изменений и превращений, обратить его на службу себе. Процесс изменений и превращений пред-

стр. 152

ставлял собой в китайском мировоззрении содержание всего бытия. Именно поэтому, считает Н. И. Конрад, того, кто этим процессом овладел, Сунь-цзы называет "божеством" [Конрад, 1995, с. 267 - 271].

Важно не дать противнику понять, где у тебя правильный бой, где маневр. Сунь-цзы определяет войну как путь обмана. Вооруженные силы облекаются в вполне определенную форму. По ней противник обо всем судит и принимает решения. Н. И. Конрад учению Сунь-цзы о форме уделяет большое внимание. Он считает, что ложный показ своей формы имеет первой конкретной целью отвлечение внимания противника от своих слабых, уязвимых пунктов и направление его на пункты сильные. Он определяет форму у Сунь-цзы как состояние армии, соответствующее условиям войны. Это положение непобедимости и возможности победить, высшее достижение организованности армии, ее боеспособности, ее приспособляемости ко всем изменениям боевой обстановки [Конрад, 1995, с. 132, 99 - 100, 133]. Н. И. Конрад особо подчеркивает "высшее требование (Сунь-цзы к полководцу. - Р. З. ) - наиболее трудное и в то же время охватывающее все прочие его требования". Смысл данного требования в том, что высший предел в достижении формы - это ее отсутствие [там же, с. 133]. Причем Н. И. Конрад подчеркивает, что не сокрытие формы, а именно ее отсутствие: если противник не сможет увидеть ее простыми средствами, он обратится к разведке. Если даже она ничего не сможет увидеть, то умный и проницательный полководец все же распознает ее по ряду незаметных признаков. Следовательно, заключает Конрад, Сунь-цзы имеет в виду не сокрытие, а уничтожение формы [Конрад, 1995, с. 133 - 134].

Главные качества полководца, считает А. А. Маслов, избегать силы и править неприметно, прозревать незримое и пользоваться пустотным. А также - непостоянство формы, вечный переход между жестким и мягким, что означает умение не только соответствовать ситуации, но и находиться в гармонии с небесными трансформациями инь и ян (это роднит его с бойцом ушу) [Маслов, 1996, с. 191 - 192]. Смысл ушу - содержать в себе в скрытом виде знание не только о всевозможных приемах, но и мировых трансформациях вообще. А. А. Маслов приводит такое мнение учителя ушу Чэнь Синя: "Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом небесном искусстве (тяньгун) сокровенно-утонченное начало" [Маслов, 2000, с. 35]. А. А. Маслов считает, что человек, следующий Дао (ведь атрибуты последнего - "бесформенность" и "бесследность"), обладает какой-то удивительной глубиной сердца и эмоций, сверхпокоем души, позволяющими сделать все. Здесь нет даже места решимости или упорству - абсолютное спокойствие, недвижимость духа. Это особый, малопонятный для нас тип самоконцентрации, который не требует концентрации: особая праздность, умиротворенная незамутненность духа [Маслов, 1996, с. 54].

Для занимающегося айкидо, чой, ушу на высшем уровне идеалом является, как точно сформулировал Н. И. Конрад, "уничтожение формы". Внешне такой боец совсем неагрессивен. Даже напротив! Весь устремлен не вовне, а в себя. Он бесформен, поэтому кажется беспомощным. Непонятно, куда ему нанести удар, какую с ним выбрать тактику боя. Начинающему бойцу, в зависимости от обстановки, он внушит или крайнюю самонадеянность, за которую тот поплатится, или, дав новичку понять, кто он такой, обратит его в бегство без боя. Эта "отстраненность" позволяет ему глубже видеть противника, видеть все его действия еще в момент их рождения, а "бесформенность" вводит в заблуждение, позволяет оставаться неуязвимым.

Здесь хотелось бы прокомментировать формулу "уничтожение формы", сформулированную Н. И. Конрадом при раскрытии им сути учения Сунь-цзы. На первый взгляд эта рекомендация на уровне боевых искусств очень странная. Боец в начале постижения боевых искусств проливает много пота и крови, чтобы этой формы достигнуть, лучше ее набрать. Со стороны кажется нелепым, что при ее достижении ему рекомендуют уничтожить форму. Зачем тогда

стр. 153

надо было ее достигать? На самом деле такую рекомендацию вряд ли кто дает прямо, к этой истине боец приходит сам. "Уничтожение формы" - высший этап ее достижения. Так же как "жесткое" в своей наивысшей фазе становится "мягким". Согласно традиционным китайским учениям, высший идеал человека - постижение Дао. Оно не имеет ни следа, ни формы, но все и вся предопределяет. В связи с этим можно сказать, что "уничтожение формы" и обретение мягкости являются одними из непременных условий постижения Дао, то есть достижения совершенства.

Человеку, может, и дано достигнуть такого совершенства ("уничтожение формы"), примеры тому есть. Но как достигнуть того же армии и тем более государству? Здесь много зависит от их центра, от руководства. От его компетентности, от правильного анализа обстановки, грамотного использования разведки и контрразведки, введения потенциального и реального противника в заблуждение. На таком уровне речь, видимо, может идти не об "уничтожении формы", а о ее сокрытии. Хотя в качестве идеала, к которому необходимо стремиться, можно использовать формулу: "уничтожить форму".

Согласно Сунь-цзы: "Война - это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой; приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно, будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение; если его силы свежи, утоми его; если у него дружны, разъедини; нападай на него, когда он не готов, выступай, когда он не ожидает" [цит. по: Конрад, 1995, с. 27]. В этих емких рекомендациях Сунь-цзы даны практически все советы по "уничтожению формы": путем игры разведок, дезинформаций, фальсификаций документов и т.д., и т.п.

Глубокое, быть может решающее, влияние и на традицию китайской стратегии, по мнению В. В. Малявина, оказал основатель даосизма Лао-цзы: "Метафизические" качества даосского мудреца как-то незаметно, совершенно ненасильственно преломляются в принципы практической политики. Его скрытость в "утробе Пути" становится полезной скрытностью стратега. Его пребывание у "начала вещей" дает ему дар предвидения. Его "недеяние" позволяет ему извлекать максимальную пользу из естественного хода событий. А его "чистый покой", взращиваемый благодаря "опустошению сердца", делает его особенно чувствительным к переменам во внешнем мире [Малявин, 1999, с. 19 - 20]. Таким образом: "Даосизм в итоге стал не просто одним из "учений" Китая, но и подлинным фокусом китайской цивилизации, вместившим в себя и практику духовного совершенствования, и политику, и культурное творчество, и протест против условностей культуры, мечту о вечной жизни и надежду на успех в любом деле" [там же, с. 20 - 21].

Другой автор, Н. И. Чуев, считает, что в США китайская военная мысль через ряд опосредствующих звеньев стала одним из элементов методологической основы проведения психологических операций, скрытной, психологической войны, подрывной деятельности против СССР, холодной войны в целом [Чуев, 1999, с. 174].

Переориентация американской стратегии по отношению к СССР от лобовых атак 1920 - 1930-х годов к непрямым действиям послевоенного времени пришлась на период накопления и теоретического осмысления в англоязычном мире представлений о китайских подходах к достижению стратегических целей. И совпало с приходом к руководству важнейшими государственными учреждениями США людей, подобно А. Даллесу, усвоивших элементы китайской классической военной теории [Чуев, 1999, с. 174].

Немалое внимание в своих трудах В. В. Малявин уделяет такому явлению древнекитайской военной мысли, как стратагемы. Он отмечает, что жизненная философия китайцев по сути своей стратагемна: она стремится превратить жизнь человека в стратегию, причем не просто стратегию достижения той или иной цели, а стратегию, так сказать, абсолютную, применимую решительно во всех жизненных ситуациях [Малявин, 1999, с. 229]. Мудрость этой стратегии в полном отрешении от своего "Я",

стр. 154

которое мешает воспринимать вещи такими, какими они есть на самом деле. Поэтому главный символ сознания в китайской традиции - чистое зеркало, которое выявляет все сущее, "дает быть" всему, но само вечно отсутствует в мире, не имеет своей идеи или формы [Малявин, 1999, с. 229].

Тот, кто занимался восточными единоборствами, думается, знает о чем здесь идет речь. Человек становится очень серьезным противником в схватке тогда, когда сумеет забыть о себе и о противнике и начинает действовать спонтанно, по наитию. Правда, мы не знаем, насколько это можно отнести к составлению стратагем. Ведь в первом случае приходится принимать решения и действовать моментально и молниеносно. Во втором - тщательно, неторопливо и взвешенно все обдумывать. Мы считаем, что В. В. Малявин приводит здесь тот же принцип: высший идеал в составлении стратагем - отрешение от мира и действие по наитию, путем озарения.

Основная цель стратега, по мнению В. В. Малявина, состоит в том, чтобы достичь некоего "по-детски веселого отношения к миру". Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа [Малявин, 1999, с. 230]. Это парадоксальным образом означает, по В. В. Малявину, "играть всерьез и воистину". Быть господином жизни. Он отмечает, что китайцы любили сравнивать жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы [там же, 1999, с. 231].

Игра, по мнению В. В. Малявина, отличается от "серьезного" поведения не содержанием и даже не способом действия, а только отношением к действительности. Она есть в своем роде радикальный способ совмещения нашего внутреннего мира "с объективной действительностью". И потому игра, в сущности, принадлежит виртуальному пространству, в котором мы способны предвосхищать события, созерцать вещи в момент их рождения [Малявин, 1999, с. 231]. "Игра снимает раскол мира на субъект и объект, превращает мир в бескрайнее поле взаимодействия сил, где все связано со всем, где я - мое истинное Я вмещает в себя весь мир" [там же, с. 232]. В. В. Малявин здесь отмечает весьма важное существенное отличие западных мудрецов от китайских. Если первые считали своей задачей "выявление и исследование предметного содержания сознания", то вторые избрали предметом своих размышлений сами пределы сознания. Для них бытие каждой вещи удостоверялось, как ни странно, актом ее трансформации, "самоупразднения" [Малявин, 1999, с. 234].

В. В. Малявин в своих рассуждениях приходит к заключению, что китайская стратегия соединяла в себе очень разные, на первый взгляд даже несовместимые идеи и ценности. В ней был элемент этический и духовный, ибо она требовала от стратега длительного и упорного личного совершенствования. Элемент метафизический, ибо успех, согласно ее канонам, приходит только к тому, кто умеет претворить в своей жизни вселенский путь вещей. Наконец, элемент здорового прагматизма, ведь эта стратегия была нацелена на достижение вполне конкретного, практического результата [Малявин, 1999, с. 10].

Хотелось бы в свете всего вышеизложенного, может быть, весьма своеобразно прокомментировать тезис Льва Николаевича Толстого о "непротивлении злу насилием" - ответ на зло порождает новое зло и так далее. Выход из порочного круга Л. Н. Толстой видит один - прервать его на себе, не отвечать на зло злом, и в мире воцарится добро. Это краткое и, может быть, несколько утрированное толкование этого учения. Многие связывают это учение с индийским учением о необходимости прервать порочный круг сансары уходом в нирвану. Но речь не об этом. Непротивление злу насилием в самом примитивном его понимании означает неизбежную гибель для того, кто этот принцип осуществит в действительности. Природа зла такова, что новое, еще большее зло порождает именно безнаказанность. Л. Н. Толстой - великий писатель, за рубежом известный больше как великий философ и мыслитель, не мог этого не понимать.

стр. 155

В чем же дело? Л. Н. Толстой ошибся? Примерно так в основном и принято трактовать это его учение, слово "толстовцы" чаще всего произносится с уничижительным оттенком. Но это, хотелось бы подчеркнуть, самое поверхностное, донельзя упрощенное его понимание. Может быть, истинный, скрытый смысл учения Л. Н. Толстого такой же, как и основной принцип учения традиционной китайской военной мысли и принцип "мягкости" восточных единоборств. Недаром некоторые авторы по восточным боевым искусствам сравнивают основные принципы и учение, например айкидо, именно с вполне осмысленным выходом из порочного и все возрастающего круга насилия и зла.

Не противиться злу насилием означает противиться ему ненасилием. Противопоставлять "сильному" "слабое" и "жесткому" "мягкое". Это намного выгоднее и эффективнее, но предварительно требует усердной духовной работы, самосовершенствования. Л. Н. Толстой - великий человек, и нам есть чему у него учиться. И не только у него! Россия богата литературными классиками и философами. Парадоксально, но, чтобы лучше понять нашего родного писателя, классика, такого, как Л. Н. Толстой, нам приходится обращаться к духовным философским учениям чужой для нас культуры. А именно традиционной китайской, которая, кстати говоря, как известно, наряду с индийской оказала в свое время на Л. Н. Толстого немалое влияние, ими он в свое время очень увлекался. Последнее также говорит в пользу нашего тезиса об истинном смысле приведенной выше толстовской формулы, которую принято сейчас опошлять и упрощать.

Россия сейчас находится под мощным внешним давлением, стала зоной приложения всевозможных сил и интересов. Силы эти в основном скрытые, изощренные и, чтобы им противостоять и, более того, их использовать против них же самих, нужно многому учиться и многое понять. Иногда на правильное понимание и видение чего-нибудь, а также на верное решение может натолкнуть не только чтение древнекитайских и иных военных и невоенных мыслителей, занятие спортивными единоборствами, но и изучение, как уже отмечалось, литературных классиков, философов, политических, военных учений, в том числе из древнего мирового наследия. Даже чтение поэзии и созерцание природы. Недаром уже стало легендой, как японский врач Акаяма Сиробеи (XVII в.), наблюдая, как толстые ветви деревьев ломаются под тяжестью снега, а тонкие, прогибаясь, тем самым скидывают этот снег с себя, вывел такой принцип: "поддаться, чтобы победить". Он создал собственную школу джиу-джитсу (дзю-дзюцу), где принцип гибкости, которая побеждает силу, воплотил в боевые приемы.

* * *

Итак, военное искусство и политика, как и боевые искусства, как мы показали выше, в своих конечных формах развития стремятся к достижению поставленных целей, прежде всего высших, мирными средствами. Проводя сравнительный анализ, отталкиваясь при этом от общих для них закономерностей и правил, можно лучше понять политику и военное искусство, с одной стороны, и боевые искусства - с другой. Это позволило нам шире и глубже взглянуть на проблему, сделать много новых выводов, в том числе обобщающих. Уже говорилось о том, что в настоящее время стирается грань между войной и миром, что война переместилась в невоенные прежде сферы. Немало этому, в теоретическом плане, способствовала традиционная китайская военная мысль, известная своим приоритетом на достижение политических целей мирными средствами. Тем не менее хотелось бы отметить, что в самой китайской военной мысли, как это ни парадоксально, принято четко разделять военные и невоенные сферы, институт армии и институт государства и никоим образом их не смешивать.

Н. И. Конрад подчеркивает, что смешивать их, по мнению Сунь-цзы, значит не знать, что такое армия [Конрад, 1995, с. 87]. Он связывает это с характерным для китайской мысли последующим противопоставлением в жизни человеческого общест-

стр. 156

ва двух начал - гражданского и воинского. Считалось, что их сочетание и взаимодействие создают полноценность этого общества. Но именно для того, чтобы эта полноценность получалась, необходимо, чтобы они оставались всегда противоположностями [там же]. Н. И. Конрад отмечает, что здесь проступает характерное для всего мировоззрения древних китайцев стремление всюду находить противоположные начала и видеть в их взаимодействиях основное содержание явлений и мира физического, и мира общественного [там же]. Он приводит мнение китайского военного классика, одного из авторов "Семикнижия" - Вэй Ляо-цзы: "Гражданское начало есть то, посредством чего видят, где выгода и где вред, различают, где благополучие и где опасность. Воинское начало есть то, посредством чего отражают сильного противника и делают могучим наступление и оборону" [Конрад, 1995, с. 181]. Само существование государства и благополучие народа, заключает Конрад, целиком зависят от взаимного равновесия двух начал - гражданского и воинского; преобладание одного из них грозит опасностями [Конрад, 1995, с. 86].

По мнению А. А. Маслова, гражданское служит синонимом внутреннего, а военное - внешнего, используемого для решения внешних проблем [Маслов, 1996, с. 114]. Столетиями Поднебесная империя стремилась найти равновесие между двумя важнейшими антиномиями, обозначаемыми как "военное" или "боевое" (у) и "гражданское" или "культурное" (вэнь). По своей сути "вэнь" и "у" были конкретной проекцией космической связи взаимодополняющих сил инь и ян, которая приводила мир в гармонию, а государство в благоденствие. Культура не просто заученные навыки в процессе воспитания, но сложный комплекс сочетания природных и социальных комплексов, живущих в человеке [Маслов, 1996, с. 110]. А. А. Маслов здесь приводит один из канонов тайцзицюань: "...одна деревянная подпорка не удержит всей конструкции, одной ладонью не сделаешь хлопка в ладоши". Это справедливо, по его мнению, не только для гражданской основы и боевой тренировки, но и для всех явлений в мире. Гражданское - внутренний принцип, а боевое - внешнее множество техники. Внешнее множество техники без внутреннего принципа - всего лишь отвага грубого свойства. Тот, кто обладает лишь внутренним принципом без внешней техники, кто думает лишь об искусстве покоя и ничего не знает о способе ведения поединка, проиграет, едва допустив малейшую ошибку [Маслов, 1996, с. 118 - 119].

Такое разделение на гражданское и военное, как считает А. А. Маслов, было в древнем Китае также при проведении ритуальных таинств: В "военных" танцах царствовала стихия ритмичного транса, экстатического состояния. При "гражданском" танце участник, наоборот, как бы демонстрировал контроль над этой первобытной стихией, подчинялся нормам культурного, ставя их выше стихийно-природного, чинно и благородно совершал ритуальные передвижения [там же, с. 147 - 148].

Такое разделение двух противоположных по своей сути начал внутри государства способствует, по нашему мнению, обретению Центра у этого государства. Центр должен быть для них соединяющим и гармонизирующим началом.

В. В. Серебрянников также рекомендует четко разделять формы борьбы. Это имеет, по его мнению, не только научно-теоретическое, но и огромное практико-политическое значение. Не отделять друг от друга состояния мира и войны, мирные и немирные отношения, военные и невоенные насилия, не видеть диалектику их взаимосвязи и перехода друг в друга в политике означает, по его мнению, потерю ориентации, принятие ошибочных решений, которые могут быть роковыми для государства. Он приводит крайне болезненный для России пример, когда советское руководство, не поняв качественного различия "холодной" и "горячей" войны, реагировало на "холодную" войну в основном "по-милитаристски", втянулось в разорительную гонку вооружений, создало гигантскую военную машину, которая оказалась не способной защитить страну от невоенной агрессии, подорвало экономику, потеряло темпы по-

стр. 157

вышения жизненного уровня народа, возможность социального прорыва вперед [Серебрянников, 2004, с. 65].

Традиционное китайское военное искусство и восточные боевые искусства имеют, как мы показали, схожие принципы и правила. В сущности, преемственность разных слоев китайской культуры всегда давала возможность переносить понятия из одного масштаба в другой, и то, что было полезно в крупномасштабном сражении, оказывалось вполне применимым и в поединке двух противников [Маслов, 1996, с. 196]. Что же повлияло на схожесть концепций и основных принципов китайского военного искусства и китайских (восточных) боевых искусств? Общая культурно-философская среда, откуда они вышли, или то, что в основе того и другого лежит борьба, противостояние, противоборство? Традиционное китайское мировосприятие или объективные законы всякого противоборства? Можно ли вообще ставить вопрос (его мы оставляем открытым) так однозначно? Ведь как отмечает А. А. Маслов, в европейском понимании вообще нет аналога понятию "боевые искусства" в китайском понимании (смотрите выше). Добавим от себя, что то же самое можно сказать и о понятии "военное искусство" в традиционном китайском понимании. Достаточно сказать, что оно учит достижению политических целей в первую очередь мирными средствами, как мы уже отметили, или, выражаясь словами В. В. Малявина, жить "в мире с миром". Он считает, что китайская наука стратегии отнюдь не ограничивалась рамками военной теории, она была в действительности выражением глубочайшей, пронизывающей всю китайскую культуру жизненной ориентации именно на сосуществование людей [Малявин, 1999, с. 8].

В современном мире очень актуально достижение Россией на геополитическом уровне того, что в школе "чой" называется уровнем "Змея". Бряцание оружием и гонка вооружений уже не гарантируют безопасности государства, даже наоборот, это может быть использовано против самого государства, как это хорошо показал В. В. Серебрянников. На уровне "Змея" "жесткое" глубоко прячется в мягкую оболочку и используется только в самых крайних случаях, когда "мягкие" средства оказались недостаточными. Согласно традиционной китайской философии "мягкое" находит свою опору в "жестком", "жесткое" - в "мягком". В нашем случае путь к "мягкости" лежит через "жесткость", исключительно только "бесхребетная мягкость" непродуктивна.

Рассмотрение столь сложного и неоднозначного явления как война (борьба), через призму китайской культуры для нас, людей европейской культуры, по-новому раскрывает суть этого явления. Более того, это для нас по-новому раскрывает суть многих других явлений и суть самой жизни вообще. Мы признаем, что, к сожалению, выводы этого эссе оказались несколько размытыми и не совсем логически законченными, на что помимо субъективных факторов (индивидуальных качеств автора) повлияли и объективные причины. А именно то, что данная тема неимоверно сложная и многогранная и, как мы уже отметили, она не охватывает только тематику военного искусства и боевых искусств в нашем европейском понимании. Данная тема требует более широких и глубоких знаний в различных областях наук и сферах интересов, она неисчерпаема как сама жизнь. Обращение к ней всегда будет попыткой объять необъятное, что в принципе невозможно, но стремиться к этому необходимо.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Материалы военно-научной конференции АВН "Современные системы военного управления и пути ее совершенствования с учетом новых оборонных задач и изменений характера будущих войн" // Военная мысль. 2004. N 5.

Серебрянников В. В. О понятии "война" // Военная мысль. 2004. N 10.

стр. 158

Зотов О. В. Учение Сунь-цзы о "необычной" войне. // XVIII научная конференция "Общество и государство в Китае". М., 1987.

Конрад Н. И. Синология / Репринт с изд. 1977 г. М.: Ладомир, 1995.

Лиддел Гарт Б. Х. Стратегия непрямых действий. М., 1957.

Малявин В. В. Китайская наука стратегии / Серия "Каноны". М.: Белые альвы, 1999.

Маслов А. А.: Социально-исторические и теоретические аспекты ушу и его роль в культурной традиции Китая. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. М., 1996.

Маслов А. А. Энциклопедия восточных боевых искусств. 1-й т. Традиции и тайны китайского ушу. М.: ГАЛА-ПРЕСС, 2000.

Мяхков Г. Опыт энциклопедического обозрения военного искусства. М., 1828.

Скачков П. Е. Очерки истории русского китаеведения. М.: Наука, 1977.

Срезневский. Инструкция китайского полководца Сунтсе подчиненным ему генералам (извлечение из французского перевода) // Военный сборник. 1860. Т. 13. Кн. 6.

Уэсиба Киссемару. Дух айкидо / Пер. с англ. К.: София, 2000.

Чуев Н. И. Военная мысль в древнем Китае. История формирования военных теорий. М.: Любимая книга, 1999.

Permanent link to this publication: