Дискуссия, развернутая на страницах журнала по инициативе главного редактора В. В. Наумкина, давно назрела ¹ . Оправданна и его озабоченность по поводу того, не устареет ли очень скоро обобщающий труд, над которым работает большой коллектив авторов. Думается все же, что момент для написания завершающих томов "Истории Востока" ныне более благоприятен, чем конец советской эпохи, когда задача написания современной истории Азии и Северной Африки была впервые поставлена руководством Института востоковедения. Никто и ничто не дает нам возможность знать будущее, но его контуры иногда просматриваются в реалиях этого, которое есть как бы длящееся прошлое. Если мы правильно понимаем нынешние тенденции, речь идет о стабилизации политической ситуации и идеологических течений в нашей стране, а это и дает основание полагать, что сделанные сейчас обобщения не будут тотчас же сданы в архив.

Остается другое опасение, высказанное В. В. Наумкиным, относительно разницы в подходах и интерпретации как истории Востока, так и исторического процесса в целом. Мне представляется, что отмеченная стабилизация лишает и эти различия былой остроты. С одной стороны, господствовавшая у нас марксистско-ленинская методология претерпевает у многих ее нынешних сторонников трансформацию в сторону социал- демократических идей с признанием неизбежности рынка и рыночных отношений, а с другой - либерально-демократические идеи и идеалы наполняются социальным, общественным содержанием, с трудом замещая в нашем сознании ценности демократического централизма. На базе этого сближения, в существенной мере стихийного, коренящегося в основе национального менталитета (традиционного умонастроения большинства), и возможен, очевидно, тот синтез, та усредненная общая линия, которая может составить фундамент более или менее схожих, разделяемых всем коллективом авторов оценок и суждений.

Об этом свидетельствует и первый материал Л. Б. Алаева, публикуемый в рамках обмена мнений. Так, характерно, что, несмотря на категоричность ряда его выводов и оценок, решительную критику "советского марксизма" и международно-политическо деятельности ЦК КПСС, с которыми, вероятно, ряд участников дискуссии не согласится, размежевание с прошлой методологией не доведено у него до конца. Ибо он полагает, что "нам мешает" не марксизм, а лишь советский его вариант.

При такой постановке вопроса удается примирить накопленный в нашей историографии опыт теоретических и эмпирических исследований с ныне преобладающими и в официальной, и в массовой идеологии установками либерального свойства. Полагая, что в некоторых случаях автор сражается с уже не существующими противниками, хотелось бы поддержать несколько его посылок и заключений, так как они действительно могут облегчить авторам и редакторам готовящегося издания задачу нахождения единых точек отсчета и некоего общего знаменателя.

стр. 95

Начну с утверждения о том, что эволюционный путь предпочтительнее революционного, умеренность в политике лучше революционного радикализма. Такое, в сущности, общепринятое ныне соображение действительно позволяет скорректировать еще по традиции кочующие из одного учебного издания в другое высокие оценки деятельности революционеров и наиболее радикальных представителей национально-освободительного движения, таких как Б. Г. Тилак в Индии.

Стоит поддержать и сопутствующие этому общему положению утверждения Л. Б. Алаева о том, что "только медленные изменения оказываются прочными", а функцию "повивальной бабки истории" надо бы передать реформе ² .

Не совсем, правда, ясно из ближайшего к этим положениям контекста, о каких именно изменениях идет речь, но, по всей видимости, автор имеет в виду развитие в рамках постулируемого им поступательного движения человечества и в условиях нынешней эпохи, которую он предлагает считать переходной к стадии "посткапитализма" ³ .

Как бы ни называть эту стадию, посткапитализм или, скажем, неокапитализм (глобальный, интернациональный), для азиатских и североафриканских обществ она отмечена "замутнением" истоков их культуры, экономики, политики и быта. Для них это дальнейший переход от традиционности и традиционализма к современному, по истокам им чуждому, культурно-пространственно удаленному индустриальному и постиндустриальному рационализму. И в этом смысле прав Л. Б. Алаев, когда выделяет в качестве одного из главных внутренних конфликтов в развивающихся странах противостояние между традиционалистскими и модернизаторскими силами, а реакцию на модернизацию называет "конвульсиями" переходного состояния, проявлением которых являются, в частности, действия "антисистемных" элементов ⁴ .

В связи с таким видением вопроса об основном направлении развития стран Азии и Северной Африки стоит, наверное, напомнить об имеющей разработанную аргументацию концепции модернизации, контрмодернизации и антимодернизации. Генетически она связана главным образом с работами французского социолога А. Турена, но уже достаточно хорошо освоена в новейшей отечественной, в том числе востоковедной литературе ⁵ .

Использование этого концептуального аппарата помогает классифицировать и систематизировать различные политико-идеологические проекты, оказавшие влияние на эволюцию азиатских и североафриканских обществ. В основе социального проектирования лежало обобщение опыта Запада, который первым из культурно- цивилизационных регионов встал на путь рационализации всех сторон жизни и добился на нем внушительных успехов. Этот западнический, вестернизаторский проект был отчасти навязан Востоку через механизмы колониального правления, а отчасти (Япония, например) самостоятельно и целенаправленно, хотя и избирательно, воспринят им.

Радикальные социалистические идеи и построенный на их основании марксистский проект контрмодернизации, т.е. план достижения сходных целей иными средствами, зародился в самой Западной Европе и отражал противоречия и сложности, возникшие в ходе либерально-капиталистических преобразований. Он оказался в конце концов вытеснен на во многом традиционалистский восток Европы и стал в период между двумя мировыми войнами господствующим в государстве, которое превосходило каждое из европейских по своим людским и природным ресурсам и претендовало на, безусловно, ведущую, лидирующую роль в мировых делах. Леворадикальный идеологический проект уже тогда стал активно продвигаться в колониальные и полуколониальные страны Азии и Северной Африки. После окончания Второй мировой войны борьба двух проектов обострилась и послужила основой для главного раз-

стр. 96

межевания политических сил в постепенно освобождавшихся от зависимости восточных регионах.

На рубеже 1950 - 1960-х гг. уже на собственно восточной традиционалистской основе в Китае возник еще один контрмодернизационный, маоистский проект. Однако его воздействие ограничилось по преимуществу породившей его материнской почвой и способствовало в основном лишь ослаблению притягательной силы советско- марксистского варианта модернизации.

Между тем некоторое время после войны на Востоке сохранялось воздействие особых типов основной модернизационной модели, связанных со спецификой британской, французской, голландской разновидностей колониализма. Но наряду с уходом европейцев из Азии и Африки происходила их быстрая универсализация под воздействием двух взаимосвязанных процессов: консолидации Запада под руководством США и сближения и интеграции стран Западной Европы.

Как бы компенсируя эту потерю в разнообразии, ведущие восточные сообщества, прежде всего Индия, выдвинули свой вариант модернизации, который предлагал некий синтез основной, капиталистической и альтернативной, социалистической программы экономического и социального развития. Концепция "третьего пути", включавшая на регионально-политическом уровне, помимо паниндийской, также панарабскую и некоторые другие виды, например, индонезийский, приобрела в 1950 - 1970-х гг. немалое число сторонников и позволила дополнительно структурировать тогдашнее международно-политическое пространство посредством понятий "развивающиеся страны", "третий мир", "неприсоединившиеся государства". К началу 1980-х гг., однако, обнаружилась тупиковость срединного пути, не выявившего эффективных механизмов социально-экономического роста. Разрядка напряженности в отношениях между Западом и социалистическо-коммунистическим Востоком сократила выгоды "третьего мира" от игры на противоречиях между ними, и его симпатии стали склоняться к более или менее ортодоксальному либерально-рыночному типу развития.

Но еще раньше, на рубеже 1960 - 1970-х гг., на традиционном Востоке возник новый альтернативный проект модернизации - исламский. В отличие от предшествующих контрмодернизаций он ориентировался не столько на идеалы улучшения социального устройства и гармоничного экономического прогресса, сколько на согласование модернизации с традициями. К концу десятилетия под знаменами традиционалистской исламской модернизации оказались Иран, а также Пакистан и Судан. Исламистская волна в 1980 - 1990-х гг. прокатилась по Ближнему и Среднему Востоку (БСВ), Северной Африке, Центральной и Юго-Восточной Азии.

В недрах исламской контрмодернизации вызрел и первый крупный антимодернизационный проект. Суть антимодернизма состоит в отказе не только от средств, но и целей современного развития. В крайнем варианте он предполагает возврат в прошлое, в "золотой век" подлинной архаики. Радикальная деструктивность антимодернистского проекта проявляется, впрочем, не столько в концепциях возвращения к истокам веры предков, сколько в призыве к джихаду как устранению препятствий на пути к нему в виде упорства неверующих и отступников.

Произошедшие на рубеже 1980 - 1990-х гг. распад социалистического лагеря и дезинтеграция СССР означали победу Запада и его рыночно-либерального проекта модернизации. Последующий период лишь закрепил этот факт, ознаменовавшись преодолением возвратных тенденций на большей части постсоветского пространства, кризисом и гражданской войной в Югославии, которая следовала "мягкому" варианту коммунистической контрмодернизации, расширением Европейского Союза и НАТО за счет государств Центральной и Восточной Европы (в том числе бывших совет-

стр. 97

ских), усилением влияния европейских и западных структур на всей территории континентальной Евразии, включая Среднюю Азию.

Утверждение на, бесспорно, господствующих позициях либерально-рыночной политико- экономической модели оттеснило конкурирующие с ней левые альтернативы на обочину, в том числе и на Востоке. Впрочем, формально социалистическо-коммунистическая идеология продолжает доминировать в крупнейшей стране мира и Азии - Китае, а также во Вьетнаме и Северной Корее. Ее сторонники влиятельны в Индии, где они на протяжении уже более четверти века формируют правительство одного из крупных штатов (Западная Бенгалия). Сторонники социализма различных видов имеются и в других частях Азии и Северной Африки, а в ряде стран (Ирак, Сирия, Ливия) находятся у власти. Все это не отменяет периферийности контрмодернизационной идеологии, так как доверие к ней подорвано и на уровне элит, и среди масс. Она носит "остаточный" характер, отражая прошлые реалии, и жива отчасти по инерции, отчасти благодаря политическому расчету, связанному с установкой на националистическое обособление от основного глобалистского модернизационного проекта.

Такими представляются с точки зрения одной из разновидностей теории модернизации некоторые существенные параметры и тенденции в послевоенной эволюции Востока. Надо думать, что они вполне согласуются с возможностями того синтетического подхода к описанию современной истории Азии и Северной Африки, о котором говорилось выше.

Возвращаясь к статье Л. Б. Алаева, отмечу еще один важный ее смысловой узел. Это, с одной стороны, вопрос об империализме, об иноземной и собственной власти, а с другой - о праве народов на самоопределение и проблеме государственной целостности. Хочется сразу отметить смелость утверждений автора о том, что не всякая иноземная власть хуже доморощенной и о возможной неподготовленности некоторых народов к политической самостоятельности ⁶ . Хотя мне в немалой мере импонируют оба эти положения, они, по сути, не имеют большого практического значения. Как отмечает сам автор, иноземная власть после второй мировой войны стала быстро уходить из Азии и Африки, и каким бы ни было сравнение иноземцев с местными правителями, оно перестало быть актуальным. То же самое можно сказать и о преждевременности предоставления независимости ряду очень далеких от современности народов.

Видимо, необходимо признать объективность и неизбежность увеличения числа обладающих суверенитетом политических образований. Всего сто лет назад число государств в мире едва дотягивало до 50, а ныне их около 200. Замечу, кстати, что примерно во столько же раз (вчетверо) возросла и численность мирового населения. В Азии по окончании Второй мировой войны независимыми были лишь порядка десяти территориальных образований, за последующие полвека их количество возросло в пять раз.

Между тем, как и сто лет назад, множество (в логическом смысле) независимых государств отличает иерархичность - оно состоит из в высшей степени различных по величине населения и территории, экономическому и военному потенциалу единиц. Помимо иерархичности, это множество характеризует признак ассоциативности, т.е. существование разного рода политических, оборонительных, торговых и экономических союзов и объединений. Наконец, оно в значительной степени самоорганизованно, представляет собой определенную систему, базирующуюся на разносторонней и подвижной международно-правовой основе.

Учитывая эти свойства системы государств, вряд ли можно говорить (вслед за Л. Б. Алаевым) о полной и безусловной ответственности правящих в той или иной стране сил (элит) перед своим народом. Утверждать такое возможно, скорее, в виде

стр. 98

исключения, применительно к ведущим членам мирового сообщества или изолированным государствам. В остальных случаях речь идет о смешанной ответственности местных и неместных управляющих структур.

Для большинства стран Востока дело обстоит именно так. Правящие элиты даже крупных государств опираются как на внутреннюю "базу власти", так и на внешнюю. Решающей, безусловно, является первая из них, которая признается в качестве единственно легитимной той же системой государств. Это, однако, не устраняет явного и скрытого внешнего влияния, имеющего в послевоенный период тенденцию возрастать по мере усиления всех трех отмеченных миросистемных признаков иерархичности, ассоциативности и самоорганизации.

Подходя с этой точки зрения к вопросу о праве наций на самоопределение вплоть до создания своего государства следует обратить внимание на то, что он решается теперь, как правило, не в рамках какого-либо отдельного политического образования, а вне их, в тесной взаимосвязи с процессами, протекающими на более широкой региональной и глобальной политической сцене. Все это отчетливо проявляется в тех движениях за национальное самоопределение, которые развернулись в Азии в послевоенные годы. Два из них - палестинское и кашмирское - породили кризисы и конфликты, вот уже более полстолетия находящиеся в фокусе мирового внимания.

Можно ли при этом провести грань между движением за национальное освобождение и сепаратизмом? Л. Б. Алаев считает, что таких критериев нет, ими не может быть ни массовость, ни сиюминутные настроения части народа. В известной мере это так - вопрос столь же сложен, сколь и до некоторой степени сходен с проблемой справедливых и несправедливых войн, которую обсуждал еще один из основателей теории международного права Гуго Греции ⁷ .

Однако без определенной моральной оценки злободневных явлений, очевидно, не обойтись. Конечно, она будет различной в зависимости от угла зрения, т.е. от политических и идеологических предпочтений. Встав на либеральную позицию, нужно, видимо, исходить из основополагающих критериев соблюдения прав человека, всех групп населения спорной территории, включая меньшинство. Придется далее констатировать, что в рамках изолированных от "большого мира" государственных образований такую проблему решить очень трудно. Требуется участие не только непосредственно вовлеченных в спор региональных государств, но и более широкого международного сообщества. При этом решение вопроса просматривается лишь в виде компромисса. Полного удовлетворения от него не получает ни одна из сторон, но паллиатив (худой мир) лучше, чем тупик (вечная ссора).

Существенным обстоятельством при решении вопроса об отношении к движениям за политическое самоопределение является характер режима в той территориально- политической системе, где они возникают. Авторитаризм, особенно на стадии полураспада, чаще всего способствует сепаратистским тенденциям. Подтверждает это и история колониальных империй. Освободительная борьба приобретала там ярко выраженную и острую форму именно на этапе их общего кризиса и подготовки к уходу из завоеванных стран. Напротив, зрелый авторитаризм, особенно в его тоталитарно- абсолютистских формах, как правило, не дает оппозиционным силам возможностей для эффективной консолидации. В связи с тем, что именно полуавторитарный, переходный строй предоставляет оппозиционерам наибольшие шансы, решающее значение для моральной оценки в современных условиях приобретают два фактора: во-первых, сущность эволюции "материнского" режима, ее скорость и степень направленности к демократическому устройству и, во-вторых, характер и способность окраинно- сепаратистского движения, с точки зрения тех же критериев, привести к появлению отвечающего демократическим требованиям нового государственного организма.

стр. 99

Остановлюсь еще на одной теме, затронутой Л. Б. Алаевым и пользующейся, кстати, большой популярностью в связи с попытками объяснить причины международного терроризма, в том числе события 11 сентября 2001 г. Речь идет о тезисах об углубляющейся пропасти между богатыми и бедными, все большем отрыве от остального населения мира его "золотого миллиарда" и т.п. Расхожести этих объяснений давался отпор с помощью аргументов о вовсе не бедном происхождении и материальном статусе террористов, их задействованности в борьбе ради политических целей, а также отсутствии в качестве побудительных мотивов таких факторов, как отчаяние или благородное негодование по поводу абстрактной социальной несправедливости.

Вместе с тем проблема разрыва между экономически развитыми и развивающимися странами сохраняется. Но она, как правильно замечает Л. Б. Алаев, не носит безнадежный характер - большинство действительно развивающихся стран медленно, но догоняют страны Запада ⁸ .

Не берясь здесь развивать это положение ⁹ , хочу заметить, что сама постановка вопроса о разрыве как о причине недовольства масс в бедных государствах и о нем как о глубинной основе антизападных настроений нуждается в оговорках и корректировке. Разница в уровнях жизни не может, как представляется, вызвать каких-либо эмоций без определенных опосредующих обстоятельств. А они создаются деятельностью различных политических институтов, средств массовой информации и т.п. Более непосредственно влияют на настроение масс и индивидов сравнения в рамках собственного жизненного опыта. Ухудшение или улучшение условий и качества своей жизни отражается на восприятии действительности, хотя и при этом многое зависит от установок, которыми можно манипулировать. И все же сопоставления, так сказать, вертикального ряда, строящиеся по принципу "раньше и теперь", следует, наверное, признать более существенными для самоощущения большинства людей, чем "горизонтальные".

Если с таких позиций подойти к эволюции стран Востока в послевоенную эпоху, то объективный анализ неизбежно приведет к выводам о заметном прогрессе в материальной сфере, в области образования и здравоохранения. В первые годы после окончания Второй мировой войны экономика большей части Азии и Северной Африки носила почти исключительно аграрный и традиционный характер. Индустриальный и современный сектора представляли собой анклавы, тяготевшие к портовым и административным городам. Наибольшим развитием последних отличались Алжир, страны Восточного Средиземноморья и Индия. Экономика Японии жестоко пострадала от последствий военного разгрома, а Китая - от десятилетий гражданской войны и японской оккупации. Грамотность населения в большинстве стран (за исключением Японии и некоторых арабских стран) была крайне низкой, а систематическое светское образование было доступно лишь узкому кругу лиц, главным образом представителям высших сословных и статусных групп. Весьма небольшой из-за высокой смертности взрослых и детей была средняя продолжительность жизни. Среди причин смерти преобладали экзогенные, вызванные заболеваниями типа малярии и дизентерии, что было следствием недостатка и неэффективности медикаментов, а также широким употреблением зараженной микробами питьевой воды и ограниченным применением улучшенных средств личной гигиены и санитарии.

Произошедшие за истекшие полвека изменения объясняются прежде всего включенностью стран Востока в глобальную трансформацию технико-экономической, материально-бытовой и культурно-образовательной сфер. В экономике очевиден сдвиг от сельскохозяйственного производства к промышленному, а также заметно увеличение доли отраслей современных услуг. Соответствуют экономическим переменам условия жизни людей. Все более значительную их часть составляют горожане. Во многих азиатских и североафриканских странах они преобладают, равняясь в не-

стр. 100

которых двум третям и даже трем четвертям жителей. Правда, в крупнейших по населению Индии и Китае вне городской черты по-прежнему проживает большинство, но ни в одном крупном регионе Востока доля горожан не опускается ниже 25%, а их число в Индии, например, равно почти 300 млн., а в Китае - 400 млн. человек. Резко возросла за полвека грамотность. Даже в наиболее отстающих в этом отношении странах она достигает половины мужского населения (старше 15 лет) и трети женского. Грамотность среди молодежи (15 - 24 года) в большинстве стран и регионов Востока существенно выше (от почти полного охвата начальным образованием до овладения грамотой не менее чем двумя третями молодых мужчин и половиной женщин). Образование, в том числе высшее, стало доступно выходцам не только из элитных групп, сформировался значительный по относительной и абсолютной величине "средний класс", состоящий из достаточно обеспеченных и образованных людей. Кардинально уменьшилась смертность благодаря успехам медицины и здравоохранения, а средняя продолжительность жизни в большинстве стран и регионов Азии и Северной Африки выросла до 60 и более лет.

Заслуживает внимания то, что впечатляющий прогресс наблюдался на Востоке за последние одно-два десятилетия XX в. Так, доля неграмотных среди молодых мужчин в странах БСВ и Северной Африки уменьшилась за 1990 - 1999 гг. с 18 до 13%, в Южной Азии - с 29 до 23%, а в Восточной и Юго-Восточной Азии - с 13 до 11%, соответствующие показатели для молодых женщин - это снижение с 37 до 24%, с 50 до 41% и с 23 до 19%. Средняя продолжительность жизни (ожидаемая вероятность дожития) для тех же регионов увеличилась по сравнению с 1980 г. с 59 до 68 лет, с 54 до 63 лет и с 65 до 69 лет, а смертность среди детей до 5 лет упала соответственно (на 1000 детей этого возраста) с 136 до 56, 180 до 99 и 82 до 44 ¹⁰ .

Хотя проблема нищеты на Востоке заслуженно привлекает большое внимание, не приходится говорить о ее обострении в последние годы. Напротив, сопоставимые данные о населении, живущем на один-два доллара в день (по паритету покупательной способности валют) свидетельствуют о сокращении в 1990-е гг. доли крайне бедного и бедного населения в мире. Как свидетельствуют сопоставимые обследования, в ряде стран Азии, таких как Индия, Бангладеш, Филиппины, несколько уменьшилась в те же годы относительная численность домохозяйств за национальной чертой бедности".

Позитивные сдвиги наблюдались в последнее время в положении женщин - у них стало больше возможностей для получения образования и освоения профессий. Рост женской занятости, сокращение младенческой смертности, а также целенаправленная политика планирования семьи привели к сокращению рождаемости и ослаблению демографического пресса.

Об успехах, достигнутых странами Азии и Северной Африки, можно было бы долго говорить. Также как, впрочем, и о сохраняющихся социальных проблемах -массовой нищете, неграмотности, безработице и т.п. К тому же позитивным тенденциям в ходе эволюции нередко сопутствуют негативные. Так, целенаправленные усилия местных властей, опирающихся на финансовую и организационную помощь интернационального сообщества, приводя к некоторым реальным сдвигам, порой способствуют в качестве "побочного продукта" росту коррупции и непотизма. Отдельные национальные режимы, пользующиеся международным признанием, на определенных этапах становятся малоэффективными, а в некоторых случаях прямо расточительными, "хищными" по отношению к населению. Это проявляется в разрастании военных и других непроизводительных, например, представительских, расходов сверх разумных пределов, а также чрезмерном усилении полицейско-карательных органов. Частный сектор также страдает от встроенных недостатков - монополизма, нежелания предпринимателей идти на риск. На стыке государственного и

стр. 101

частного секторов образуется мощный слой теневой экономики, процветающей благодаря контрабанде, сбыту наркотиков, оружия и т.п.

В социально-демографической области на смену старым проблемам (или в дополнение к ним) пришли новые беды, связанные с распространением СПИДа, наркомании, со старением населения, а также сложностями с трудоустройством молодых людей, имеющих относительно высокий образовательный уровень. С последним фактором в странах Востока, прежде всего Ближнего и Среднего, очевидно, в немалой степени связано возникновение благоприятной среды для политического радикализма и терроризма.

Говоря об итогах послевоенного развития Востока, нельзя не коснуться вопроса о дифференциации в его рамках. Представляется логичным, что различия между частями целого увеличиваются при ускорении его роста. Не является исключением и наш случай. В рассматриваемом широтном макрорегионе выделяются, на мой взгляд, три большие зоны ¹² . Первая из них охватывает страны Восточной и Юго-Восточной Азии. В целом это ныне более развитая в экономическом и социальном отношении меридиональная область, где "мотором" выступает Япония, опирающаяся на американскую поддержку, а в последние два десятилетия и Китай, хотя внутренние, континентальные его районы все еще сильно отстают от прибрежных, морских провинций.

Разница между морскими и континентальными областями заметна уже на этом примере. Но наиболее очевидной она становится при рассмотрении второй меридиональной зоны, срединной, находящейся между историческим Дальним и Ближним Востоком. Более всего "замкнутая на сушу", она отличается менее высокими (временами даже отрицательными) темпами экономического роста. Различия между составляющими ее государствами Центральной, Южной и Западной Азии велики, но не менее разителен контраст между ареалами, прорезающими государственные границы. Главный водораздел пролегает тут по диагонали с северо-востока на юго-запад, по стыку бассейнов Инда и Ганга и далее по Западной Индии. Он оставляет к западу от себя великую индийскую пустыню (Тхар) с полуостровом Катхиавар, а к востоку - Деканское плато с горами Виндхья. Восточная часть зоны по климатическим условиям, связанным с воздействием муссонов, тяготеет к тихоокеанскому меридиональному поясу. А для западного ее сегмента характерны засушливый климат, горный рельеф местности, он примыкает к Аравии и Средиземноморскому бассейну.

Третья, западная зона имеет более широтные очертания и включает Юго-Западную Азию (Месопотамия, Аравия, восточносредиземноморское прибрежье) и Северную Африку. Меридиональность, между тем, ей придает связь с Европой, помноженная, как и в случае с Японией, на влияние США. При контрастном засушливо-морском климате эта зона в экономическом отношении консолидируется нефтяным фактором, обеспечившим быстрый ее рост, начиная с 1970-х гг. Существенное значение для нее, кроме того, имеют морские пути, проходящие по Средиземному и Красному морям и соединяющие Атлантику с Индо-Тихоокеанским пространством.

Предложенная схема, далеко не единственная и, возможно, не самая лучшая для анализа сложившейся к началу нынешнего века дифференциации стран Востока. Но некоторыми аналитико-прогностическими свойствами она, думается, обладает. Помимо этого, отталкиваясь от нее, удобно обратиться к проблеме единства Востока. Что собственно объединяет это понятие? Такой вопрос неизбежно возникает при более или менее последовательном рассмотрении главной темы обмена мнениями. Долгое время в нашей литературе под термином "Восток" разумелся нередко весь развивающийся мир, включающий не только Африку, но и Латинскую Америку. Это был регион несоциалистических стран, противостоящий развитому капиталистическому Западу, причем Япония, Израиль и ЮАР изымались из него по причине индустриальной развитости. Таким образом трактуемый Восток в полном соответствии с отме-

стр. 102

ченным Л. Б. Алаевым экономоцентризмом "советского марксизма" представал преимущественно как социально-экономический регион.

В современной российской литературе встречаются различные трактовки этого термина, но в качестве синонима развивающегося мира он, как правило, не употребляется. На первый план вышла культурно-цивилизационная специфика Востока, генетически связанная с его центральной ролью в духовной истории человечества. В этом состоит, между прочим, его отличие от Африки, которая не дала примеров развитых религиозных систем, а также органически связанных с ними империй и цивилизаций. Через Восток, напротив, и в древности, и в средние века пролегали основные пути культурно- исторического развития. Рано обозначилась и его оппозиция Западу, сначала эллинскому, а позднее западноевропейскому. Глубокая историческая память - одна из характеристик, общих для всего Востока. Благодаря же своей географической конфигурации, в центре Евразии и по ее окружности, он сохраняет ключевое геополитическое значение.

Однако в религиозном и цивилизационном отношении Восток неоднороден. Легко выделить три больших ареала, имеющих сложное внутреннее строение: сино- конфуцианский, индо-буддийский и арабо-мусульманский. Они, кстати, более или менее совпадают с тремя выделенными выше меридиональными зонами.

Подводя в заключение некоторый итог, хотел бы еще раз подчеркнуть, что сложившаяся ныне ситуация дает надежду на успешное завершение работы над томами по современной истории Востока. Возможные различия в авторских подходах не разорвут общего представления о ней, обеспечив необходимое "многообразие в единстве", а обсуждение спорных тем и проблем даст, по-видимому, толчок как обобщающим, так и новым аналитическим исследованиям.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Наумкин В. В. Научно-теоретический форум: Послевоенная история Востока; Алаев Л. Б. По последним данным разведки мы воевали сами с собой (К вопросу об основном противоречии нашей эпохи) // Восток (Oriens). 2002. N 4. С. 53.

² Алаев Л. Б. Указ. соч. С. 53.

³ Там же. С. 54.

⁴ Там же. С. 61.

⁵ См.: Tourain A. Modernity and Cultural Specifities // International Social Science Journal. P., 1988. November. N 118; Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М., 1994; Особенности модернизации на мусульманском Востоке. М., 1997.

⁶ Алаев Л. Б. Указ. соч. С. 59.

⁷ Гроций Г. О праве войны и мира. М., 1997.

⁸ Алаев Л. Б. Указ. соч. С. 57.

⁹ Помимо упомянутых в статье Л. Б. Алаева работ, отмечу также: Фридман Л., Кузнецова С. Глобализация: развитые и развивающиеся страны // Мировая экономика и международные отношения. 2000. N 10. С. 3 - 13; N 11. С. 3 - 20.

¹⁰ World Development Indicators 2001. The World Bank. Wash., 2001. P. 96, 116.

¹¹ Ibid. P. 3,64 - 66.

¹² О составе зон, с точки зрения входящих в них государств и субрегионов, подробнее см.: Белокреницкий В. Я. Восток на рубеже веков - некоторые итоги и перспективы развития // Восток (Oriens). 2001. N 5. С. 66 - 88.

Permanent link to this publication: