"...мы ничего не можем представить себе связанным в объекте, чего прежде не связали сами...".

И. Кант [KRV, В 130]

"Даже обыкновенный, заурядный историк, который, может быть, думает и утверждает, что он пассивно воспринимает и доверяется лишь данному, и тот не является пассивным в своем мышлении, а привносит свои категории и рассматривает при их посредстве данное".

Г. В. Ф. Гегель [2000, с. 65]

Данная статья продолжает рассмотрение вопроса о государстве в истории традиционного Востока. Некоторые эмпирические и теоретические его аспекты были освещены в недавней публикации по Юго-Восточной Азии V-VII вв. [Захаров, 2005, с. 7 - 24]. Нынешнее исследование вызвано приведенными выше в качестве эпиграфа высказываниями двух величайших умов Нового времени. Феномен государства изучается представителями гуманитарных дисциплин уже на протяжении более чем двух тысячелетий, если начинать отсчет с Платона и Аристотеля. Но вопросов по-прежнему больше, чем ответов, а споры то утихают, то вспыхивают с новой силой. В этой статье хотелось остановиться на проблемах отдельных концепций государства на традиционном Востоке, предложенных в отечественной историографической традиции в последнее время, и проанализировать те методологические следствия, которые вытекают из данного рассмотрения.

Прежде всего необходим ряд терминологических уточнений. Традиционный Восток - это условное обозначение обществ, существовавших на территории Азии и Северной Африки в конце IV тысячелетия до н.э. - XVIII / начале XIX в. н.э., являвшихся "цивилизациями" по схемам Ф. Энгельса и Г. Чайлда. При анализе имеющиеся теории будут подвергнуты проверке как с точки зрения их внутренней согласованности, так и с позиции их соответствия имеющейся эмпирии. Поскольку иногда историки полагают, что их дисциплина не нуждается в теориях, постольку необходимо заранее сослаться на высказывание Д. Фишера, достаточно четко опровергающее такой подход: "Ученые по-прежнему всерьез спорят о том, следует ли историку обобщать. С тем же успехом можно задаться вопросом, следует ли историку говорить словами. Обобщения глубоко укоренены в его языке, в его мышлении, в его способах объяснять мир" [Fisher, 1970, р. 103; цит. по: Колосов, 2000, с. 32]. Среди советских историков, отмечавших важную роль теории в историографии, нельзя не назвать И. Д. Ковальченко [Ковальченко, 2003, с. 25 - 36].

стр. 5

Принимая кантианскую критическую философию, необходимо рассмотреть вопрос о том, какие формы разума привносят историки в исследование. Но требуется также подчеркнуть, что сам опыт, согласно И. Канту, возможен только как взаимодействие разума с эмпирией; на нас воздействуют "вещи сами по себе". Следовательно, полагать, что разум может быть устранен из познания, для кантианства невозможно: "Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить" [KRV, В 75]. Далее будет показано, какие категории рассудка и разума историки используют в своих исследованиях. Требуется лишь развести ещё два понятия, именно историю и историографию, основанием для чего послужит высказывание Г. В. Ф. Гегеля: "Слово история означает в нашем языке как объективную, так и субъективную сторону, как historiam rerum gestarum, так и самые res gestas, им обозначается как то, что совершалось, так и историческое повествование" [Гегель, 2000, с. 109]. Термином "история" будет обозначаться "то, что совершалось", бытие, полагаемое в прошлом; историографией можно именовать "знание о прошлом", включающее саму практику историков (деятельность по производству знаний), тексты, в которых это знание формулируется.

Начать целесообразно с господствовавшего в советской историографии понятия государства, восходящего к Ф. Энгельсу, согласно которому это "организация имущего класса для защиты его от неимущего класса", характеризующаяся наличием территориального деления, отделенной от народа публичной власти, налогами, а также существованием профессионального войска [Энгельс, 1948, с. 194, 192 - 193; Струве, 1941, с. 5 - 6; Авдиев, 1953, с. 7, 52; ИДВ, 1983, с. 19, 23, 129]. Это, бесспорно, теория, так как в данном случае нет никаких указаний на пространственно-временные аспекты. Но другое рассуждение Ф. Энгельса определяет те условия, при которых государство появляется: "Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимом противоречии с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали себя и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство" [Энгельс, 1948, с. 191 - 192]. Я уже писал о внутренних противоречиях данного определения [Захаров, 2005, с. 7 - 8], но здесь интересно другое: государство помещается в более широкий контекст эволюции общества; оно мыслится как характеристика общества на определенной ступени его развития. Соответственно, общество выступает субъектом суждения, государство - его предикатом. Общество в данном случае меняется: от догосударственного состояния к государству. Прежде чем сделать напрашивающийся вывод, укажу еще на дискуссию о возникновении государства в древнем Риме.

В 1989 г. Е. М. Штаерман выступила с концепцией весьма позднего возникновения государства в древнем Риме - лишь в эпоху Октавиана Августа (30 г. до н.э. - 14 г. н.э.), вызвавшей многочисленные возражения со стороны других историков [Штаерман, 1989, с. 76 - 94]. Сама Е. М. Штаерман следовала вполне марксистской концепции в духе Ф. Энгельса (относительно дефиниции государства). В ходе дискуссии была высказана мысль, согласно которой государство есть исторически меняющаяся форма организации власти (Р. Гюнтер), а под государственным образованием не обязательно понимать такое, в котором сформировались аппарат подавления и система налогообложения (А. О. Большаков) [материалы дискуссии см.: ВДИ, 1989, N 4; 1990, N 1 - 2]. В этом случае, конечно, напрашивается вопрос: а что позволяет говорить о том или ином политическом устройстве общества как государственном (иначе - каковы кри-

стр. 6

терии государственности)? Если это исторически меняющаяся форма, то следовало бы разработать ее эволюцию, хотя если эволюционирует (меняется) нечто, то оно должно остаться неизменным в своей основе, в противном случае можно вести речь лишь о двух и более институтах, обнаруживающих преемственность по отношению друг к другу, но не об одном, хотя и изменившемся явлении.

Таким образом, "общей мыслью, категорией, прежде всего представляющейся при этой непрерывной смене индивидуумов и народов, которые существуют некоторое время, а затем исчезают, является изменение вообще" (выделено Г. В. Ф. Гегелем. - А. З. ) [Гегель, 2000, с. 119]. Представитель совершенно иной философской традиции - аналитической философии - А. Данто подчеркивает: "В дискуссиях по поводу исторических объяснений и объяснений вообще, хотя и отмечался, но не был по достоинству оценен тот факт, что экспланандум описывает не просто событие - то, что произошло, а изменение" (выделено А. Данто. - А. З. ) [Данто, 2002, с. 221].

Изменение как таковое может быть мыслимо только при соблюдении двух условий: наличия субъекта, который его претерпевает (в противном случае у нас два разных субъекта¹ ), и наличия двух состояний этого субъекта - А и Б, отличных друг от друга и разделенных во времени (если этого не допустить, а предположить, что такие состояния присущи субъекту одновременно, то мы нарушим закон противоречия). И. Кант замечает, что изменение есть "последовательность определений во времени", и пишет: "На этом понятии постоянства основывается также и правильное толкование понятия изменения. Возникновение и исчезновение - это не изменения того, что возникает и исчезает. Изменение есть один способ существования того же самого предмета. Поэтому то, что изменяется, оставаясь, меняет только свои состояния" [KRV, В 149, 230]. Приведем еще одно его рассуждение: "...понятие изменения и вместе с тем понятие движения (как перемены места) возможны только через представление о времени и в представлении о времени: если бы это представление не было априорным (внутренним) созерцанием, то никакое понятие не могло бы уяснить возможность изменения, т.е. соединения противоречаще-противоположных предикатов в одном и том же объекте (например, бытия и небытия одной и той же вещи в одном и том же месте). Только во времени, а именно друг после друга, два противоречаще-противоположных определения могут быть в одной и той же вещи" [KRV, В 48 - 49]. Поэтому вне его (времени) изменения не существуют.

Однако время нельзя понимать как количественную меру изменений, ибо для количественного подсчета они должны полагаться однородными и атомарными. Кроме того, допускать бытие только одного объекта возможно лишь в мышлении; в опыте нам всегда встречается множество различных объектов. Помимо только что сказанного я должен добавить еще одно замечание: для того чтобы мыслить изменение (переход объекта из состояния А в состояние Б за некий промежуток времени), следует предположить еще одну временную позицию - время исследователя, который зафиксирует эти состояния, для чего он должен находиться вне момента времени t₁ , соотносимого с А, и вне момента времени t₂ , соотносимого с Б. Таким образом, без субъекта/историка истории-объекта познания быть не может. Это, в свою очередь, отрицает идею возможности познания Истории с большой буквы, Истории sub specie aeternitatis, так как никто не имеет права претендовать на выход за пределы времени, откуда он сможет установить как момент начала, так и момент конца времени² . Такая История также предполагает сущностное единство всех изменений действительнос-

¹ "... говорить об изменении означает неявно предполагать непрерывную самотождественность субъекта изменения. ...Это та неявная ссылка на непрерывный [во времени] субъект, которая придает единство историческому повествованию" [Danto, 1965, с. 235 - 236; ср.: Данто, 2002, с. 223].

² Историю sub specie aeternitatis формально следует определить как все изменения людей и их объединений во времени; так как они еще не закончились, их в тотальности познать невозможно.

стр. 7

ти, что является метафизическим, а следовательно, и недоступным разуму для познания умозрением.

Но возникает следующий вопрос: что такое время? Вслед за И. Кантом я полагаю, что время есть априорная форма созерцания, способ организации (упорядочения) результатов чувственного восприятия, присущий нашему разуму до всякого возможного опыта. Я не берусь судить, присуще время миру вещей самих по себе или нет (по замечанию Поля Рикёра, "у Августина нет чистой феноменологии времени" и "возможно, ее никогда не будет и после него" [Рикёр, 2000, с. 16]). Но нужно заметить, что из самого времени, из признания самого факта его существования в нашем разуме никак нельзя вывести никаких конкретных объектов, обладающих состояниями А и Б: время не есть понятие, обозначающее общий признак каких-либо явлений³ . В самом деле, если я говорю "это - красное", то я вовсе не предполагаю, что "это - красное во времени". Последняя фраза вообще звучит бессмысленно, если только не предполагать (и это вполне логично), что перед нами два отдельных утверждения: "Это - красное" и "это не вечно" (но их синтез вовсе не необходим). Это не удивительно, так как качеству "красный" или "краснота" вообще не присуще временное измерение, которое всецело проистекает из способности нашего разума к синтезу представлений.

Следует остановиться еще на одном обстоятельстве. Что происходит, когда мы указываем на два состояния объекта А и Б? Мы определяем две формы явления во времени и фиксируем их при помощи языкового протокола: присваиваем имена или хотя бы некие обозначения (в нашем случае А и Б). Это, во-первых, создает схему, налагаемую на материал (ибо у нас две разные формы), во-вторых, переводит объект созерцания в мыслительную (понятийную) форму. Но и сам объект, для того чтобы быть мыслимым, требует обозначения - имени⁴ (мыслить абстрактный объект возможно, но сам он создается трансцендентальным единством апперцепции и "есть то, в понятии чего объединено многообразное, охватываемое данным созерцанием" [KRV, В 137]). А поскольку он полагается постоянным (в качестве субъекта изменения), то он возможен благодаря категории субстанции, схема которой есть "постоянство реального во времени, т.е. представление о нем как субстрате эмпирического определения времени вообще, который, следовательно, сохраняется, тогда как все остальное меняется" [KRV, В 183].

Следовательно, историография возможна только благодаря такой форме созерцания, как время. В предшествующей статье автора этих строк вслед за Н. Е. Колосовым обращалось внимание также на то, что мышление историков необходимо происходит в пространстве, являющемся, как и время, априорной формой созерцания [Копосов, 2001; Захаров, 2005, с. 11; KRV ]. Далее, в приведенном определении Ф. Энгельса мы обнаруживаем еще одну категорию, благодаря которой создаётся синтез представлений - причинность. Согласно Ф. Энгельсу, государство возникает из-за необходимости "держать в границах "порядка" противоположность классов"; всегда, когда на-

³ "Всякое понятие... надо мыслить как представление, которое содержится в бесконечном множестве различных возможных представлений (в качестве их общего признака), стало быть, они ему подчинены..." [KRV, В 40]. И. Кант рассматривает понятие как "единство правила", которое "определяет все многообразное и ограничивает его условиями, которые делают возможным единство апперцепции... понятие по своей форме всегда есть нечто общее, служащее правилом" [KRV, А 105 - 106]. Он пишет далее, что "представление о всеобщем условии, согласно которому может быть полагаемо (стало быть, одним и тем же способом) какое-нибудь многообразное, называется правилом; оно называется законом, если согласно ему многообразное должно быть полагаемо" [KRV, A 113].

⁴ Бертран Рассел заметил, что "мы не можем полностью обойтись, с помощью только координат, без собственных имен" и "мы не можем обойтись без них ни в одной части истории или географии" [Рассел, 2000, с. 81]. Здесь история - это историография.

стр. 8

личествуют классы с противоречивыми экономическими интересами, появляется эта организация. Причинность же есть одна из категорий [KRV, В 106, 123 - 124, 183], схема которой "есть реальное, за которым, когда бы его ни полагали, всегда следует нечто другое".

Обратимся к представлениям российских востоковедов о государстве. В настоящее время значительным влиянием пользуется концепция В. А. Якобсона, ставшая одной из основ I тома "Истории Востока" [ИВ, 1997]. Наиболее четко она сформулирована в специальной статье [Якобсон, 1997(1)]. Историк полагает, что "государство, по-видимому, можно определить как форму организации общества, структура которого в ходе своего естественного развития достигла такой степени сложности, что для управления делами этого общества необходимы специалисты и состоящие из таких специалистов организации, решающие конкретные задачи" [Якобсон, 1997(1), с. 6]. Данная конъюнкция суждений включает как универсальное высказывание, так и временную локализацию. Объект, через который раскрывается определяемое понятие - общество, точнее, форма его организации. Специфицирующим признаком оказываются "организации, решающие конкретные задачи" по управлению делами этого общества. А временная локализация (сингулярная по характеру) задается указанием на то, что эта форма организации общества возникает в ходе естественного развития, иначе говоря, в дефиниции содержится ссылка на предшествующее состояние объекта. Возникновение государства - это результат разделения труда и имущественного неравенства. В. А. Якобсон дает и другое определение: "государство - это не только новая общественная структура, но и новая общественная психология" [Якобсон, 1997(1), с. 7]. Распад первобытных мононорм поведения и замена их законом представляют собой важнейший показатель того, что государство сложилось: "Можно даже сказать, что наличие государства можно констатировать только в том случае, если в данном обществе совершился переход от обычая к закону" [Якобсон, 1997(1), с. 7].

По мнению К. Поппера, теория должна считаться фальсифицированной, если мы принимаем в качестве истинных отдельные высказывания, ей противоречащие (согласно modus tollens классической логики) [Поппер, 2004, с. 63, 69 - 70]. В построениях В. А. Якобсона "номы" Шумера являлись городами-государствами, представляющими собой также характерные черты ранней древности [Якобсон, 1997(2), с. 23]. Но "первые известные нам письменно сформулированные законы" в истории были созданы во времена III династии Ура: "Законы Ур-Намму/Шульги" [ИДВ, 1983, с. 274; Якобсон, 1997(3), с. 92]. Следовательно, до эпохи III династии Ура в Месопотамии государств не было. Даже если сослаться, как делает В. А. Якобсон [Якобсон, 1997(3), с. 92], на законодательную деятельность Энметены и Уруинимгины, вопрос о предшествующих им политических образованиях сохраняет свою силу. Поэтому уже можно констатировать внутреннюю противоречивость концепции В. А. Якобсона (если принять теорию фальсификации К. Поппера).

Продолжим характеристику взглядов В. А. Якобсона. Государство "осуществляет организационно-экономическую, административно-законодательную и военную функции с целью поддержания гомеостаза (равновесия. - А. З. ) данного общества" [Якобсон, 1997(1), с. 8]. Рассматривая античный полис, В. А. Якобсон пишет: "Античный полис настолько лишен почти всех общепринятых признаков государства (публичная власть и войско, отделенные от народа), что многие исследователи вообще отказываются признавать его государством или признают его таковым лишь с большими оговорками... Однако сами греки без малейших сомнений считали полис таким же государством, как государства любых других народов, только лучше устроенным. Другие народы не разделяли мнения о превосходстве полиса, но в звании государства ему не отказывали. Отсюда следует, что, вопреки общепринятым представлениям,

стр. 9

государство есть не столько определенная административная структура, сколько определенный групповой менталитет - ощущение принадлежности к гражданскому коллективу, связанному не родоплеменными, а политическими, хозяйственными и культурными ценностями" [Якобсон, 1997(1), с. 11]. Но несколькими страницами ниже востоковед замечает, что "на древнем Ближнем Востоке не существовало еще самого понятия "государства"" [Якобсон, 1997(1), с. 14]. Как возможно "не отказывать в звании государства", не зная его, остается совершенно непонятным⁵ . Кроме того, в приведенной цитате возникает любопытное сохранение признаков государства по Ф. Энгельсу, что, видимо, допустимо интерпретировать в духе И. Лакатоса: указанием на единую научно-исследовательскую программу, которая свойственна и советским, и (некоторым) российским исследователям⁶ . Проблематично выглядит и ссылка на "ощущение принадлежности к гражданскому коллективу": каким образом можно познать ощущение, не принадлежащее самому историку?

Проанализируем концепцию В. А. Якобсона. Из первого данного им определения государства как "формы организации общества" следует, что государство есть форма общества. Следовательно, оно с ним совпадает: нельзя же предположить, что у общества есть одновременно другая форма. Но тогда непонятны два высказывания в его статье: "Итак, государство издает законы и обеспечивает их исполнение"; "Таким образом, государство осуществляет организационно-экономическую, административно-законодательную и военную функции с целью поддержания гомеостаза данного общества" [Якобсон, 1997(1), с. 7, 8]. Как общество в целом может издавать законы? Неужели хорошо известные "Законы Хаммурапи" были результатом деятельности всего древневавилонского социума? Из вышесказанного следует также, что "форма организации общества" осуществляет ряд функций для этого общества, а это означает, что В. А. Якобсон гипостазирует форму, что само по себе нуждается в обосновании. Резонно также поинтересоваться, в чем эта форма выражается. Но с точки зрения В. А. Якобсона, административная структура важна менее, чем "определенный групповой менталитет". Возникает вопрос о том, как возможны такие противоречия. Ответить на него можно следующим образом: термин "государство" обладает еще одним значением в построениях историка - "аппарат/организация управления, или публичная власть, отделенная от народа", что восходит к Ф. Энгельсу. Следовательно, в языке историков (и не только их) происходит наложение друг на друга множества значений термина - "языковые игры", по выражению Л. Витгенштейна. В самом процитированном выше определении государства, данном В. А. Якобсоном, термин "организация" употребляется в двух разных значениях.

Но это не все непоследовательности гипотезы В. А. Якобсона. Справедливо заметив, что "еще одной причиной очень раннего (для данного общества) возникновения тех или иных функций государства или всего их комплекса, то есть собственно государства, могут быть культурные контакты с более развитыми обществами", далее исследователь пишет: "Было бы целесообразным поэтому разделить все государства на первичные, то есть возникшие в результате только внутреннего развития, и вторичные, то есть такие, в которых естественный и неизбежный процесс возникновения государства был стимулирован, а в ряде случаев и модифицирован культурной,

⁵ Вопрос о том, был ли греческий полис государством, весьма сложен. Отрицательный ответ дает М. Берент [2000, с. 235 - 258]. Е. М. Штаерман считает, что в древнем Риме государство складывается лишь в эпоху Августа, тем самым римская civitas, отождествляемая большинством антиковедов с греческим πολις'ом, государством не была [Штаерман, 1989, с. 76 - 94].

⁶ В посмертно опубликованной статье Э. А. Грантовского он, кажется, принимает определение Ф. Энгельса, хотя не дает строгой дефиниции государству. Но оборот "первые в мировой истории классовые общества и государства" позволяет, на основании его сходства с тезисом "Истории древнего Востока" 1983 г., сделать такой вывод. См.: [Грантовский, 2004, с. 10, 11; ИДВ, 1983, с. 19 - 23].

стр. 10

экономической и политической окружающей средой" [Якобсон, 1997(1), с. 8]. Как это согласуется с положением исходного определения о структуре, достигшей такой степени сложности "в ходе своего естественного развития", не очень ясно. Единственный выход заключается в признании влияния внешнего фактора таким же естественным, как и все остальные, но тогда непонятна разница между ними.

Наиболее уязвимым тезисом В. А. Якобсона, который он выдвинул вместе с И. М. Дьяконовым, является провозглашение древнего общества - и Востока, и античности - гражданским (или даже общинно-гражданским) [Дьяконов, Якобсон, 1998, с. 22 - 30]. Во-первых, так как гражданская община древности в Египте была "полностью уничтожена, что вызвано специфическими географическими условиями..." [Дьяконов, 1997, с. 38 - 39; Дьяконов, Якобсон, 1998, с. 26 - 27], древний Египет (логически) не относится к "древнему обществу". Уже этого высказывания, принятого ее создателями, достаточно для фальсификации (в попперовском смысле слова) их теории.

Во-вторых, если даже в индийской традиции представлены термины "Арьяварта", "Мадхьядеша" и "Бхаратаварта", то отсюда не следует, что варново-кастовая система Индии в какой бы то ни было форме соотносится с гражданским обществом и государством, если для констатации существования последнего необходим "определенный групповой менталитет - ощущение принадлежности к гражданскому коллективу". Многочисленные термины, обозначающие различные общественные объединения древней Индии и встречающиеся в дхармашастрах, показывают, что древние индийцы в первую очередь отождествляли себя с вполне конкретными социальными группами (кастами и им подобными), организованными по принципу "общинности" [Самозванцев, 2001, с. 259 сл.; Самозванцев, 1999], а не с государством. А. М. Самозванцев также указывает на то, что "в сущности, поведение правителя - независимо от того, вел он мирную или завоевательную политику - во всех случаях должно было оставаться поведением главы общины, внутри общины и в рамках определенного самая (соглашения. - А. З. )" [Самозванцев, 2001, с. 280]. Это означает, что древнеиндийские мыслители не противопоставляли государство обществу, более того, не было самого этого понятия (правда, у индийцев нет термина и для обозначения общины как таковой [Вигасин, Самозванцев, с. 130; Самозванцев, 2001, с. 262]). Кроме того, вспомнив о варново-кастовой системе, необходимо задаться вопросом: какая из варн и/или каст будет "гражданским коллективом" по отношению ко всему социуму. Если все вместе, то тогда должны быть представлены в качестве несущественных принципиальные отличия варн и каст друг от друга, с чем вряд ли согласятся индологи. Если же какая-то одна, то ни одна варна (не говоря уж о кастах) такой проверки не выдерживает. Если каждая, но по отдельности, то это сравнимо с утверждением о том, что западноевропейское феодальное общество средневековья было гражданским.

По мнению В. А. Якобсона, уже цитированному выше, "наличие государства можно констатировать только в том случае, если в данном обществе совершился переход от обычая к закону". В то же время А. М. Самозванцев пишет, что древнеиндийское право "не знало понятия закона в том виде, в каком оно сформировалось в системе европейского права" [Самозванцев, 2001, с. 280]. Если принять этот факт, то следует сделать вывод (в рамках теории В. А. Якобсона) об отсутствии в древней Индии государства. Далее, весьма проблематично существование на традиционном Востоке понятия права как такового - а только его наличие позволяет говорить о гражданах. Основные сборники "законов": "Законы Хаммурапи", "Новоассирийские законы", "Законы Новохеттского царства" - формулируют свои положения в форме прецедентов "если..., то...", это очевидно не абстрактный ius римлян. Разработки специфических юридических понятий в них нет [см., например: Хрестоматия..., 1980, с. 151 - 178, 195 - 208, 271 - 291]. Индийские шастры написаны в желательном наклоне-

стр. 11

нии и носят рекомендательный характер (это не означает, что они вообще не повествуют о действительности).

Последнее, на что следует обратить внимание в концепции В. А. Якобсона, это совершенно неясное соотношение государства и гражданского общества. Если первое в его концепции определено как форма организации общества и тем самым с ним совпадает, то гражданское общество никак не может ему противопоставляться, ибо при любом своем определении будет частью целого. Если же оно тоже синоним общества в целом (что неверно), то излишним выглядит предикат "гражданский". Вообще, говорить о гражданах можно только в случае существования в обществе общезначимого права - права, при котором провозглашается формальное равенство всех людей перед законом. Существование такого права проблематично даже для Греции и Рима, ведь недаром в классическом примере демократического устройства Афинах метеки и "δουλος'ы" не обладали политическими правами. Наконец, если для признания существования государства необходим "определенный групповой менталитет - ощущение принадлежности к гражданскому коллективу", то получается, что государство и гражданское общество совпадают! Наличие всех упомянутых противоречий позволяет сделать вывод о внутренней несогласованности концепции государства В. А. Якобсона. Вопрос о том, что делает возможным разговор о гражданах на древнем Востоке, хотелось бы обсудить ниже.

Еще одна концепция государства на Востоке была предложена известным синологом Л. С. Васильевым, опиравшимся на разработки западных антропологов, в первую очередь Э. Сервиса [Service, 1962; 1975]. Необходимо напомнить основную идею отечественного историка: Восток и Запад представляют собой два разных пути развития. Они образуют дихотомию двух различных структур, одна из которых - восточная - базируется на власти-собственности, редистрибуции ("централизованном перераспределении") и ведущей роли государства; вторая - на частной собственности и вызванных ею для собственного бытия институтах: демократическом управлении, гражданском обществе и системе общественной психологии, ориентированной на расцвет творческих возможностей отдельной личности [Васильев, 1993, с. 13, 17]. "Раннее государство - это многоступенчатая иерархическая структура, основанная на клановых и внеклановых связях, знакомая со специализацией производственной и административной деятельности... Раннее государство "врастает" в развитое постепенно - хотя далеко не каждому это удается. Принципиальные отличия развитой политической государственной структуры от ранней сводятся к появлению двух новых институтов - системы принуждения и институционализованного закона, а также... к дальнейшему развитию частнособственнических отношений" [Васильев, 1993, с. 75 - 76]. Предшествующее государству вождество отличается отсутствием многоступенчатой структуры. Сразу замечу, что признак "клановые и внеклановые связи" логически образует "любые связи", поскольку все "внеклановые" будут "другими" по отношению к клановым. Многоступенчатая политическая структура подразумевает, по Л. С. Васильеву, три уровня: общегосударственный, региональный и местный [Васильев, 1993, с. 71]. Если это признаки любого развитого государства, то следует признать, что в истории нередки случаи отсутствия государства как такового (античные полисы, включая Спарту, не обладали таким количеством уровней иерархии; в Западной Европе в эпоху феодальной раздробленности иерархия была, но большие сомнения вызывает наличие специализации административной деятельности). Правда, Л. С. Васильев пишет именно о формировании государства на Востоке, а не вообще, но тогда придется задуматься о том, почему он характеризовал полис как государство [Васильев, 1993, с. 17]. В отечественном антиковедении в настоящее время отождествление полиса и города считается ошибочным [Кошеленко, 1980, с. 3 - 28].

стр. 12

Особенности политического устройства Индии с трудом согласуются с тезисами Л. С. Васильева, равно как и социумы раннесредневековой Юго-Восточной Азии [Лелюхин, 1989, 2001; Захаров, 2005]. Специализация административной деятельности предполагает существование чиновников, но Д. Н. Лелюхин показал, что терминология "Артхашастры" весьма расплывчата и не дает оснований для вывода о наличии централизованного и бюрократического аппарата, существование которого в Индии эпохи Маурьев постулировано Л. С. Васильевым [Васильев, 1993, с. 165 сл.]: "Суть отношений в государстве, отраженном в КА ("Артхашастра" Каутильи. - А. З. ), по-видимому, такова: правитель дает право частному лицу использовать рудники, земли, мастерские, собирать подати, а "служащий" за это передает ему часть своего дохода. Но такая простота обусловливает невозможность какого-либо постоянного действенного контроля. В трактате не предлагается иных средств, кроме использования "тайных агентов" для обеспечения "честности" служащих. ...чиновники, сведения о которых мы находим в КА, похожи на полновластных господ в соответствующих сферах деятельности, а их должности на "доходные места"... Государственный аппарат, отраженный в КА, никак нельзя назвать централизованным и бюрократическим, скорее он выглядит как довольно аморфный конгломерат "царских" слуг. Нереальными выглядят утверждения о наличии специальных "ведомств"; в КА отсутствуют сведения об иерархии и штате чиновников" [Лелюхин, 1989, с. 78; Лелюхин, 2001].

Возвращаясь к анализу концепции Л. С. Васильева, сравним его высказывания о конкретных обществах и его теоретические построения. Приведем несколько отдельных высказываний: "...именно Вавилонию царя Хаммурапи можно считать первым в Западной Азии развитым государством в полном смысле этого слова. Речь идет не о централизованной эффективной администрации на большой территории -это было в Двуречье со времен Саргона Аккадского. Суть в ином: вавилонское государство уже представляло собой ту сложную структуру, которая в дальнейшем была характерна для всех достаточно развитых обществ традиционного Востока, да и не только Востока" [Васильев, 1993, с. 91 - 92]. Во-первых, самому Л. С. Васильеву известно о существовании "институционализованного закона" в Месопотамии времен III династии Ура - законах Ур-Намму [Васильев, 1993, с. 90]. Во-вторых, он знает и о существовании профессиональной армии уже у Саргона Аккадского [Васильев, 1993, с. 88]. Автор замечает даже (только о временах III династии Ура): "Наряду с армией возникли уже и иные элементы принуждения, в частности суд, для нужд которого и был разработан судебник Ур-Намму" [Васильев, 1993, с. 90]. Почему же тогда "развитое государство", определение которого было дано выше, в его концепции возникает лишь в эпоху Хаммурапи?

В характеристике государства у Л. С. Васильева особое место занимает рассуждение об истории ближневосточной древности I тысячелетия до н.э., ознаменованной созданием великих "мировых" держав/империй: "Принципиальным отличием империй от крупных государств более раннего времени было новое качество политической структуры: она не только по-прежнему расширялась за счет включения в нее различных племен и народов, противостоящих одна другой и связанных друг с другом хозяйственно-культурных зон, земледельцев и кочевников, но и становилась более жесткой с точки зрения внутренней администрации. Если прежде вновь завоеванные территории обычно оставались полуавтономными, а управляли ими их прежние правители, терявшие независимость и вынужденные выплачивать дань, то теперь все чаще новые регионы преобразовывались в управлявшиеся чиновниками центра провинции. Население империи в немалой степени нивелировалось за счет его массовых перемещений, как то впервые стало практиковаться ассирийцами. С точки зрения общей динамики эволюции появление такого рода империй было закономерным и в

стр. 13

некотором смысле высшим, завершающим этапом процесса генезиса развитой политической структуры..." [Васильев, 1993, с. 133 - 134]. Так все-таки государство Хаммурапи "развитое государство в полном смысле слова" или нет? И была ли характерна его структура (в которой чиновники центра еще не назначались управляющими в провинции) для всех последующих государств? Вдобавок ко всему заметим, что "новое качество" политической структуры определяется через то, что она становилась "более жесткой", а это количественное определение.

Согласно Л. С. Васильеву, "государство в лице причастных к власти социальных верхов не только выполняло функции господствующего класса ("государство-класс"), но и было ведущим элементом базисной структуры общества"; "оно абсолютно господствовало над обществом, подчинив его себе" [Васильев, 1993, с. 223]. Что в данном случае Л. С. Васильев понимает под "базисной структурой общества", тоже неясно. Если это базис в его марксистском понимании, т.е. диалектическое единство производительных сил и соответствующих им производственных отношений, то необходимо доказать, что существуют производительные силы, которым соответствует исключительно "государство" концепции Л. С. Васильева. Уже отмечалось, что в приведенных высказываниях происходит любопытное наложение друг на друга пространственных образов (и тем самым концептов) государства: с одной стороны, оно является элементом базиса, т. е. основы, на которой стоит все остальное, и тем самым мыслится находящимся снизу; с другой - "господствует над обществом" [Захаров, 2005, с. 11]. Возможно, термин "базис" (если стремиться развить построения Л. С. Васильева) целесообразнее заменить "структурообразующим компонентом". Общество, о котором идет речь во втором из цитированных высказываний Л. С. Васильева, - гражданское. Фактически перед нами смешение двух значений термина "общество", так как фраза "государство... было ведущим элементом базисной структуры общества" отсылает к хорошо известному марксистскому понятию общества как "суммы связей и отношений, в которых... индивиды находятся друг к другу" [Маркс, Энгельс, 1968, с. 214]. Таким образом, вновь можно наблюдать "языковые игры" историков и их пространственных логик.

Тезис о том, что на Востоке существовало государство-класс, разделяет и Ю. И. Семенов [Семенов, 1999, с. 245], но данные древневосточных сборников "законов" предполагают, что определенная часть земли находилась во владении общинников, которые могли ею распоряжаться. Так, в "Законах Хаммурапи" параграфы 35 - 39 гласят: "Если человек купил из рук редума волов или овец, которых царь дал редуму, [то] он теряет свое серебро. Поле, дом и сад, принадлежащие редуму, баируму или плательщику дохода, не могут быть проданы за серебро. Если человек купил поле, сад или дом, принадлежащие редуму, баируму или плательщику дохода, [то] его документ должен быть разбит, а свое серебро он теряет; поле, сад или дом он обязан вернуть их [прежнему] владельцу. Редум, баирум и плательщик дохода не может отписать своей жене или дочери ничего из поля, сада или дома, которые [входят в состав] его илька, а также не может отдавать [их] за свою долговую расписку. Из поля, сада и дома, которые он покупал и приобретал, он может отписать своей жене или своей дочери, а также отдавать за свою долговую расписку" (пер. Л. А. Липина и В. А. Якобсона) [Хрестоматия..., 1980, с. 156 - 157]. Тем самым имущество, которое не было дано царем (упоминается в последнем цитированном фрагменте) и, таким образом, относится к землям общинников ("человек" цитированных фрагментов, авилум, - общинник [Якобсон, 1983, с. 374]), редум, баирум или плательщик доходов вполне способны завещать и отчуждать.

Есть и частноправовые документы о купле-продаже недвижимого имущества в старовавилонскую эпоху: "42 сар сада, засаженного финиковыми пальмами, возле [сада] Тарибума, у Манния, Нушахтум, жены его, и Илимааби, сына его, Бальмунахе

стр. 14

купил. 5 сиклей серебра, полную цену его он отвесил. (Список свидетелей, дата)" [YOS, VIII, 38; пер. Н. В. Козыревой]; "1 ику целины рядом с [полем] Апиль-Амурру, рядом с оброчным полем, рядом с [полем] Битумраби и Шеп-Сена, его брата, целина Синублама, от Синублама Апиль-Амурру купил. Полную цену, 3 сикля серебра он отвесил. В том, что в будущем он не нарушит договора, богом Наиной, богом Шамашем и Рим-Сином, царем, он поклялся. (Список свидетелей, дата)" [СВД, 16; пер. А. Б. Рифтина; Хрестоматия..., 1980, с. 179, 180]⁷ .

В "Среднеассирийских законах" тоже есть свидетельство существования земель общинников: "...он может купить за деньги. Прежде, чем поле и дом за деньги он купит, в течение одного месяца глашатая он должен заставить трижды возгласить [об этом] в городе Ашшуре. Трижды [же] в [другом] поселении [о] поле и доме, которые он покупает, он должен заставить возгласить. [А именно] так: "Поле и дом такого-то, сына такого-то на [общинных] землях этого города за деньги я покупаю". Те, кто имеет права или претензии, пусть предъявят свои таблички и положат их перед чиновниками (?), пусть они оспаривают, пусть очистят имущество от притязаний и заберут [его]. Те, кто в течение этого месяца, пока еще есть время, без промедления принесут свои таблички и положат их перед чиновниками (?), [тот] человек получит удовлетворение касательно своего поля и заберет [его]. Когда глашатай в Ашшуре возглашает об этом, один из советников царя, городской писец, глашатай и царские чиновники должны присутствовать, а если в [другом] городе поле и дом [за деньги] покупаются, градоначальник и трое старейшин должны присутствовать. Они должны заставить глашатая возгласить, они должны написать свои таблички и отдать их, говоря так: "В течение этого месяца глашатай возглашал трижды. Тот, кто в течение этого месяца табличку свою не принес, перед чиновниками ее не положил, потерял право на поле и дом. Для того, кто заставит глашатая возгласить, они чисты". Три таблички возглашения глашатая, которые напишут судьи, одна..." (пер. В. А. Якобсона) [Хрестоматия..., 1980, с. 204]. Присутствие чиновников не говорит о том, что перед нами государственная земля: юридический контроль над средствами производства со стороны правительственных структур сохраняется и поныне. Скорее перед нами свидетельство общинного контроля над отчуждением земли. В любом случае ясно, что концепция Л. С. Васильева содержит противоречия в себе и с трудом согласуется с имеющейся эмпирией.

Каким образом шло наше рассмотрение концепций В. А. Якобсона и Л. С. Васильева? Были приняты определенные частные высказывания, которым были приписаны истинностные значения (по тем или иным основаниям). Эти пропозиции не обязательно были свойственны анализируемым концепциям; в таком случае можно задаться вопросом о том, что позволяет соединять различные высказывания друг с другом. Ответить на него можно следующим образом. И. Кант указывал, что "если рассудок вообще провозглашается способностью устанавливать правила, то способность суждения есть умение подводить под правила, т.е. различать, подчинено ли нечто данному правилу (casus datae legis) или нет" [KRV, В 171]. Это - результат продуктивной способности воображения. Вряд ли кто-нибудь будет утверждать, что история нами созерцается (в кантовском смысле). То, чего уже нет, может только воображаться (подчеркну, что воображение не тождественно вымыслу). "Воображение есть способность наглядно представлять предмет также и без его присутствия в созерцании"; но так как предмет дан синтетически (как связь многообразного созерцаний, подведенная под единство апперцепции), то получается, что "воображение есть способность a priori определять чувственность, и его синтез созерцаний сообразно кате-

⁷ Сар = 35.28 м² ; ику = 3528 м² ; сикль = 8.4 г.

стр. 15

гориям должен быть трансцендентальным синтезом способности воображения" [KRV, B 151 - 152].

Возможно, кто-нибудь будет утверждать, что историки не воображают. Истинность такого универсального высказывания представляется невозможной [к роли воображения в историографии существуют различные подходы см.: Коллингвуд, 1980, с. 229 - 239; Про, 2000, с. 173 - 193; Ковальченко, 2003, с. 267 - 268]. Каким образом Л. С. Васильев и В. А. Якобсон (да и не только они, включая автора этих строк) конструируют свои концепции? Они располагают многообразное, подведенное под избранные ими понятия, в определенной пространственно-временной сфере, которой свойственны и одновременность, и последовательность. Эволюция государства в построениях Л. С. Васильева располагается в повествовании о Востоке, которое имеет временное измерение. Раннее государство предшествует развитому; одни конкретные государства удовлетворяют первому понятию, другие - второму, третьи - остаются проблематичными с точки зрения дефиниции. Но так как речь идет об истории Востока, то эти государства сосуществуют друг с другом. Например, в середине I тысячелетия до н.э. на Ближнем Востоке существовала империя Ахеменидов, а в Индии складывались ранние государства [Васильев, 1993, с. 137, 161]. Даже если допустить, что мы можем созерцать государство (что представляется невозможным), то как же созерцать два различных географических района одновременно?

Кроме того, в отечественной историографической традиции, начиная с В. В. Струве, древнеиндийские социумы относятся к "древнему Востоку" [Струве, 1941, с. 389 - 425; Авдиев, 1953, с. 567 - 614; ИДВ, 1983, с. 18; ИВ, 1997, с. 389 - 432], что позволяет применять эмпирические данные о них к теориям, предназначенным для этого феномена. А Л. С. Васильев в своей "Истории Востока" касается и Юго-Восточной Азии [Васильев, 1993, с. 415 - 427]; следовательно, привлечение эмпирических материалов по этому региону также вполне оправданно.

Вернемся к рассмотрению теорий государства. В 1997 г. был опубликован коллективный сборник "Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности)", где оно было провозглашено универсальной формой социальной организации, "отличной от рода, племени, общины и пр.", но его критерии объявлены спорными (?! - в чем тогда универсальность) [ГИО, 2001, с. 5, 6]. Государство также определяется как "особый тип социальной организации" [ГИО, с. 5]. Особый интерес представляет позиция Д. Н. Лелюхина, рассмотревшего данные древнеиндийских источников для решения вопроса об особенностях политического устройства древней и раннесредневековой Индии [Лелюхин, 2001]. Некоторые результаты исследований индолога приводились выше при анализе концепции В. А. Якобсона.

Д. Н. Лелюхин исходит из того, что смысл его работы не состоит в аргументации того, что "древняя и раннесредневековая Индия не знала "государства" с точки зрения общепринятых представлений о признаках и особенностях этого института". "Формирование специального административного аппарата (чиновничества) и административно-территориального деления - явления гораздо более поздние и не являются... непременными признаками существования государства (соответственно отсутствие их не может вести к выводу об отсутствии государственности)" [Лелюхин, 2001, с. 14]. Д. Н. Лелюхин подробно доказывает, что этих институтов древняя и раннесредневековая Индия не знала, и утверждает, что политические образования I-V вв. н.э., как и "идеальное царство" "Артхашастры", "строились как объединения традиционных социальных организаций, сохраняющих в рамках рассматриваемых царств свою структуру, администрацию" [Лелюхин, 2001, с. 15, 9 - 148]. К последним он относит общины, общинные объединения, племена и им подобные коллективы. Государство, согласно Д. Н. Лелюхину, есть универсальная форма социальной организации, один из ее типов [Лелюхин, 2001, с. 104, 147, прим. 313].

стр. 16

Весьма важно для концепции исследователя следующее рассуждение: "В особой степени... способствовало повышению роли публичной власти создание неравноправных объединений на основании отношений господства-подчинения между различными коллективами (как территориальными, так и родовыми). При появлении такого рода объединений, изначально очень непрочных, возникали отношения нового типа между коллективами и их руководством (коллектив победителей - руководство коллектива победителей - руководство коллектива побежденных - коллектив побежденных), в которых ключевую позицию занимали лица, осуществлявшие публичную власть. ...именно с момента создания таких объединений можно говорить о первых тенденциях превращения публичной власти в администрацию, о складывании государства... [государство представляло собой] на этом этапе единый иерархизированный комплекс организаций с общим руководством, предназначенный для регулирования социальных отношений в обществе" [Лелюхин, 2001, с. 108]. Публичную власть историк один раз охарактеризовал как "признанную".

Но Д. Н. Лелюхин неоднократно отмечает, что "для большинства древних царств были характерными непрочность их существования, аморфность их структуры", что "одна из важнейших особенностей любой индийской "империи" древности и раннего средневековья, крупного трансрегионального объединения - недолговечность их существования" [Лелюхин, 2001, с. 110, 112]. Он утверждает также, что "царь в КА ("Артхашастре" Каутильи. - А. З. ) и эпиграфике чаще всего "политик", постоянно занятый формированием (т.е. обеспечением покорности, лояльности и пр.) своей "мандалы", "группы своих сторонников", устранением непокорных "изменников и преступников", в качестве которых в КА толкуются и лица, утаивающие доходы, которые должно передавать царю"; "царь, согласно сведениям КА, должен быть постоянно занят обеспечением целостности царства" [Лелюхин, 2001, с. 113, 43]. Следовательно, власть царя носит персональный характер, и она еще не стала институтом, независимым от личности правителя. Описание, данное Д. Н. Лелюхиным, не позволяет также отличить главу государства от обыкновенного вождя, лавирующего между различными группами вождества или племени.

В отношении публичной власти, которую Д. Н. Лелюхин рассматривает в качестве признака государства, необходимо заметить, что, по словам самого исследователя, она присутствует "на любом уровне общественной интеграции" [Лелюхин, 2001, с. 107] и тем самым является необходимым, но не достаточным признаком существования государства. Других же критериев государства историк не дает. Если же вспомнить тезис о том, что государство есть универсальная форма социальной организации, то сочетание его с суждением о публичной власти даёт действительно сенсационный вывод: любая отдельная социальная организация, которая характеризуется публичной властью, есть государство. Высказывания Д. Н. Лелюхина тоже могут быть использованы для демонстрации "непрозрачности" языка историка, существования в нем "языковых игр". Так, уже говорилось, что царь "постоянно занят формированием (т.е. обеспечением покорности, лояльности и пр.) своей "мандалы", но выше исследователь подчеркивал: "Мандала" в КА - принцип, на основании которого формируется структура любой державы, царства. Это объединение территорий доминирующего правителя и его союзников (число их здесь не имеет значения), политическая, до определенного уровня единая структура (держава)..." (выделено Д. Н. Лелюхиным. - А. З. ) [Лелюхин, 2001, с. 29].

Вообще, достаточно последнего фрагмента для того, чтобы увидеть "овеществление" идеи и тем самым их смешение: принцип становится вещью (объединение территорий; то, к чему стремится царь). Но важно указать на то, что здесь принцип оказывается одновременно и структурой, которой приписывается объективное бытие, а

стр. 17

не остается лишь руководящей идеей, при помощи которой мыслятся (неважно, авторами "Артхашастры" и надписей и/или их современными интерпретаторами) определенные отношения между индивидами. Иначе говоря, слова и вещи имплицитно полагаются тождественными. Государство концепции Д. Н. Лелюхина в свете всего вышеизложенного оказывается синонимом "цивилизации" из схемы Ф. Энгельса, так как является универсальной формой не только политической, но и социальной организации. Но это уязвимо логически, так как нет четкой формулировки признаков/критериев государства, и фактически, так как работа самого Д. Н. Лелюхина показывает, что древние и раннесредневековые царства Индии мыслились как "домохозяйства", объединения традиционных организаций, в первую очередь общинного типа.

В 2000 г. группа исследователей выпустила книгу "Альтернативные пути к цивилизации" [АПЦ, 2000], одной из центральных идей которой стал отказ от теории политической эволюции Э. Сервиса "локальная группа - община - вождество - государство". На смену вождеству, по мнению А. В. Коротаева и его коллег, не обязательно приходит государство: это могут быть племена, "мультиполитии", "межполитийные коммуникативные сети" и т.п. [Коротаев, Крадин, Лынша, с. 24 - 83]. De facto государство рассматривается лишь как одна из различных эволюционных альтернатив. Однако в статье этого сборника, в которой анализируются альтернативы социальной эволюции и наиболее последовательно проводится цитированная выше мысль, совершенно отсутствует строгое определение государства [Коротаев, Крадин, Лынша, с. 24 - 83]. Правда, в другой статье одного из авторов, опубликованной в том же сборнике, в качестве дифференцирующих признаков принимается известный набор Ф. Энгельса: "наличие регулярного, формального административного аппарата, искусственного территориального деления или регулярной системы налогообложения" [Коротаев, 2000, с. 265 - 266].

Почему же, несмотря на все эмпирические и теоретические сложности, историки пытаются определить понятие государства и использовать концепт гражданского общества применительно к древнему Востоку? Ответить на этот вопрос можно, видимо, следующим образом: конфликт логики необходимых и достаточных условий и логики прототипа (типа, идеального типа) при классификации явлений. Н. Е. Копосов достаточно подробно рассмотрел теорию классификации и теорию имен [Копосов, 2001, с. 88 - 128], что позволяет остановиться лишь на тех сюжетах, которые имеют отношение к проблематике традиционного Востока. Любая дефиниция государства есть универсальное высказывание, представляющее сочетание ряда высказываний, являющихся признаками/атрибутами подлежащего определению феномена. Она, следовательно, дается исходя из логики необходимых и достаточных условий. Но далее обнаруживается, что эмпирически мы называем (это уже относится и к теории имен) государствами те феномены, которые этими атрибутами не обладают (вспомним, что в концепции Д. Н. Лелюхина государство и "универсальная форма социальной организации", и ее тип). Чтобы "спасти явления", можно было бы принять теорию прототипа, но она крайне сомнительна с научной точки зрения [Копосов, 2001, с. 97 - 102]. Мне представляется, что данная проблема может быть решена при помощи математической логики Б. Рассела. Класс должен определяться интенсионально: задается как условие общий признак, которому должны удовлетворять все члены класса [Russell, 1903, Chapter 6, Sec. 71; цит. по: Кассирер, 2002, т. 3, с. 240]. Именно такой подход был применен для обсуждения проблемы политической организации раннесредневековых обществ Юго-Восточной Азии [Захаров, 2005]. Принимая любое определение класса (государства в данном случае), мы можем выяснить, относится ли тот или иной феномен к нему. Таким образом, исходить лучше не из объема по-

стр. 18

нятия (как делает логика прототипа), а из содержания, которое заранее вкладывается в изучаемый объект. Отличием от обыденного образования понятий будет тогда сознательный синтез, почему и возможно называть такие избираемые дефиниции "рабочими гипотезами". И это не будет логика прототипа, поскольку в случае несоответствия явления понятию мы отказываемся от подведения его под это понятие.

Необходимо остановиться вкратце еще на одном вопросе: о гражданском обществе и гражданах в древности. Эти понятия прилагаются к изучаемым феноменам древности отчетливо по логике прототипа: граждане характеризуются равноправием перед законом (формальным), а общинники, по мнению И. М. Дьяконова и В. А. Якобсона, были полноправными [Дьяконов, Якобсон, 1998, с. 23, 25]. Однако полноправие и равноправие не изоморфные понятия. Следовательно, перенос конкретного нарицательного имени - гражданина - осуществляется транзитивно.

Завершая работу, можно сделать следующие выводы. Историография возможна только благодаря таким формам созерцания, как пространство и время, и таким категориям рассудка, как причинность. Их связь осуществляется продуктивным воображением. Несмотря на отказ многих ученых от марксистской концепции государства, признаки его, выделенные Ф. Энгельсом, продолжают использоваться в качестве инструмента познания. В то же время проанализированные концепции содержат серьезные внутренние противоречия и иногда не согласуются с данными, которые призваны объяснять. Наличие "языковых игр" историков требует прояснения используемых терминов, если стремиться к научности историографии. В качестве практической рекомендации можно предложить работать с любой теорией при условии, что ее положения четко определены. То, что материал может быть согласован более чем с одной гипотезой, не удивительно. Но если нет оснований для выбора из некоторых гипотез одной, более убедительной, то наиболее полезной оказывается фальсификация других - тех, которые не могут быть использованы применительно к данной эмпирии.

Сама наша статья была возможна благодаря времени и пространству как априорным формам созерцания, ибо речь шла о сформулированных недавно концепциях, которые сопоставлялись с более ранней теорией Ф. Энгельса и были помещены в контекст советской и российской историографической традиции. Не менее важно и то, что обсуждались проблемы государства на "традиционном Востоке" - условном обозначении (дейктическом акте) пространственно-временных феноменов. Поскольку указывалось, что некоторые авторы сохраняют признаки государства по Ф. Энгельсу, но иногда разрабатывают свою концепцию, то можно утверждать, что в эмпирическом исследовании этих подходов "работала" категория изменения. Объектом изучения были представления о государстве в первую очередь советских и российских востоковедов, а также теория Ф. Энгельса, принятая в советской историографической традиции. Располагая их в тех или иных пространственно-временных точках, мы действуем благодаря продуктивной способности воображения, которая в данном случае априорна (как способность), но результат ее деятельности не произволен, так как каждый из изучавшихся феноменов дан эмпирически и подчинен априорным формам созерцания.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Авдиев В. И. История древнего Востока. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 1953.

Берент М. Безгосударственный полис: раннее государство и древнегреческое общество // АПЦ. 2000.

Васильев Л. С. История Востока. Т. 1. М., 1993.

Вигасин А. А., Самозванцев А. М. "Артхашастра" (проблемы социальной структуры и права). М., 1984.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. Пер. А. М. Водена. СПб., 2000 [1837].

стр. 19

Грантовский Э. А. Государство и общество в странах древнего Востока // Государство на древнем Востоке. Сборник статей. М., 2004.

Данто А. Аналитическая философия истории. Пер. с англ. А. Л. Никифорова и О. В. Гавришиной. М., 2002 [1965].

Дьяконов И. М. Возникновение земледелия, скотоводства и ремесла. Общие черты первого периода истории древнего мира и проблема путей развития // ИВ. 1997.

Дьяконов И. М., Якобсон В. А. Гражданское общество в древности // ВДИ. 1998. N 1.

Захаров А. О. Проблема политической организации островных обществ Юго-Восточной Азии в раннем средневековье (V-VII вв.) // Восток (Oriens). 2005. N 1.

Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 3. Б.м., 1994.

Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 1 - 3. М., 2002 [1923 - 1929].

Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 2003 [1987].

Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980 [1946; 1939].

Колосов Н. Е. О невозможности микроистории // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории -2000. М., 2000.

Колосов Н. Е. Как думают историки. М., 2001.

Коротаев А. В. Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ (в основном по материалам Северо-Восточного Йемена) // АПЦ. 2000.

Коротаев А. В., Крадин Н. Н., Лынша В. А. Альтернативы социальной эволюции (вводные замечания) // АПЦ. 2000.

Кошеленко Г. А. Полис и город (к постановке проблемы) // ВДИ. 1980. N 1.

Лелюхин Д. Н. Некоторые особенности структуры древнеиндийского государства по "Артхашастре" Каутильи // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1989. N 2.

Лелюхин Д. Н. Государство и администрация в "Артхашастре" Каутильи // АПЦ. 2000.

Лелюхин Д. Н. Концепция идеального царства в "Артхашастре" Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства // ГИО. 2001.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1968. Т. 46. Ч. I.

Поппер К. Логика научного исследования. Пер. с англ. под общей редакцией В. Н. Садовского. М., 2004 [1934 - 1935].

Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000 [1996].

Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. Статьи. Пер. с англ. Н. В. Воробьёва, В. В. Горбатова. М., 2000 [1948].

Рикёр П. Время и рассказ. Т. 1. Интрига и исторический рассказ. Пер. с фр. М., 2000 [1983].

Самозванцев А. М. Проблемы организации индийского общества в конце I тыс. до н.э. - первых веках н.э. // Восток (Oriens). 1999. N 2 - 3.

Самозванцев А. М. Социально-правовая организация индийского общества в конце I тыс. до н.э. - первой половине I тыс. н.э. // ГИО. 2001.

Семёнов Ю. И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М., 1999.

Струве В. В. История древнего Востока. М., 1941.

Хрестоматия по истории древнего Востока. Ч. I. М., 1980.

Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // ВДИ. 1989. N 2.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1948.

Якобсон В. А. Законы Хаммурапи // ИДВ. 1983.

Якобсон В. А. Государство как социальная организация (теоретические проблемы) // Восток (Oriens). 1997(1). N1.

Якобсон В. А. Предисловие к первому тому // ИВ. 1997(2).

Якобсон В. А. Законы // ИВ. 1997(3).

Danto A. C. Analytical Philosophy of History. Cambridge, 1965.

Fisher D. H. Historians' Fallacies. Toward a Logic of Historical Thought. N.Y., 1970.

Russell B. Principles of Mathematics. Vol. I. L., 1903.

Service E. Primitive Social Organization. N.Y., 1962.

Service E. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.

стр. 20

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АПЦ - Альтернативные пути к цивилизации. М., 2000.

ВДИ - Вестник древней истории. М.

ГИО - Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). 2-е изд., испр. и доп. М., 2001 [1997].

ИВ - История Востока. Т. I. Восток в древности. Отв. ред. В. А. Якобсон. М., 1997.

ИДВ - История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия. Под ред. И. М. Дьяконова. М., 1983.

СВД - Рифтин А. П. Старовавилонские юридические и административные документы в собраниях СССР. Под ред. В. В. Струве. Л., 1937.

KRV - Kant I. Kritik der reinen Vernunft. 1 Aufl. Riga, 1781. 2 Aufl. 1787.

YOS - Yale Oriental Series. Babylonian Texts. Vol. VIII. Faust D. E. Contracts from Larsa. Dated in the Reign of Rim-Sin. New Haven, 1941.

Permanent link to this publication: