В последние годы в читательских кругах Йемена широкую известность получило имя Хабиба Сарури (род. 1956), прозаика, поэта и публициста йеменского происхождения, с 1976 г. постоянно проживающего во Франции. Причиной популярности писателя стало не столько его литературное мастерство, еще только формирующееся, сколько свойственная ему "западная " откровенность в темах политики, религии и чувственного аспекта любви, что в последние десятилетия неизменно обеспечивало успех произведениям и других арабских авторов.

Первый роман Сарури "Погубленная королева", написанный им на французском и переведенный затем на арабский язык, был посвящен жизни Южного Йемена в первой половине 1970-х гг., когда в стране началось построение социализма [Abdulrab, 1998; Сарури, 1999]. В основу этого по сути автобиографического романа легли воспоминания автора о собственной юности, которая прошла в Адене. Независимость писателя, являющегося гражданином Франции, от йеменской цензуры позволила ему представить картину общественно-политической жизни тех лет в откровенной, резко сатирической форме, что сразу привлекло к роману внимание йеменских читателей, не привыкших к подобной творческой смелости. Именно в этом романе, возможно впервые в йеменской литературе, появляется новый взгляд на явление массовой эмиграции из Йемена - одной из основных тем творчества нескольких поколений йеменских писателей. Эмиграция у Сарури предстает не как извечное йеменское проклятие, каковой ее считали его предшественники, а как простой и верный способ обретения счастья в жизни. Эта идея Сарури, повторяющаяся и в последующих его произведениях, сформирована и представлением писателя о Йемене как о своего рода империи зла, где человеческое счастье невозможно ни при каких обстоятельствах, и его собственным благополучным положением во Франции, где он занимает должность профессора одного из университетов.

Невозможность обретения человеком личного счастья в Йемене, как это следует из произведений Сарури, обусловлена общей социально-политической и культурной отсталостью страны, одним из проявлений которой является архаичная сексуальная мораль, определяющая бесправное положение женщины в обществе и семье. В крайней отсталости страны писатель винит нынешний политический режим, сформировавшийся в результате объединения северной и южной частей Йемена в единое государство в 1990 г. Что же касается архаичной сексуальной морали, то Сарури критикует ее с позиций "западного" представления о свободе личности, не свойственного йеменской литературной традиции, отражающей традицию религиозную. Если, например, отношения двух влюбленных в йеменской прозе всегда было принято изображать почти как платоническое чувство, а проявление плотского желания служило стандартной характеристикой отрицательного героя, то в произведениях Сарури главный герой всегда жаждет секса, наслаждается им, размышляет о его физиологии, оставаясь при этом порядочным человеком.

Тема отсталости страны в целом и архаичной сексуальной морали в частности стала лейтмотивом рассказов сборника "Возбужденный шепот в царстве мертвых", послужив-

стр. 101
шим материалом для второго романа Сарури "Дамлан", куда из этих рассказов перекочевали многие мысли, сюжетные ходы и образы отдельных персонажей [Сарури, 2000; Сарури, 2004].

Роман "Дамлан", в который автор попытался вложить, если не сказать "втиснуть", едва ли не весь свой жизненный опыт, добавив сюда еще сказочно-фантастические сюжетные линии, именно по причине такой "перенасыщенности" оказался лишенным сюжетной и композиционной целостности. Показательно в этом отношении, что первая и вторая части романа вышли в 2003 г. по очереди отдельными изданиями, видимо, когда автор еще не имел отчетливого представления о том, каким будет продолжение.

В первой части романа, озаглавленной "Улица Дагбус", главный герой Видждан, просидевший с десяток лет затворником в своем доме в Шейх-Османе, пригороде Адена, совершает путешествие в фантастическую страну Дамлан, расположенную в Гималаях и представляющую, по замыслу автора, пародийную копию Йемена. То, что Дамлан является пародийной копией Йемена, подтверждает и его название, созвучное многим йеменским топонимам, но имеющее в арабском языке негативные коннотации, и название его столицы - Танака, обозначающее в йеменском фольклоре некую сказочную страну и уже использованное йеменской новеллисткой Арвой Абдо Усман для обозначения Йемена [Усман, 2001], на что Сарури указывает в самом романе. Рассказ Видждана о своем путешествии завершается его прибытием в Танаку; далее следуют его воспоминания о юности, проведенной в Шейх-Османе в конце 1960-х - начале 1970-х гг., в том числе о первой несчастной любви. Здесь Сарури с присущим ему остроумием воссоздает те же реалии, которые уже были им описаны в "Погубленной королеве".

Вторая часть романа, озаглавленная "Сен-Мало", представляет собой воспоминания Видждана о его учебе во Франции, написанные автором на базе собственных впечатлений студенческих лет. Эти воспоминания, яркие, живые и остроумные, завершаются несколько надуманной историей, связанной с неудачами в личной жизни героя, которые заставляют его вернуться в Йемен.

В третьей части романа, носящей название "Банка сардин", Видждан рассказывает о своих злоключениях в сегодняшнем Йемене, окончившихся его затворничеством "подобно сардине в банке" в родительском доме в Шейх-Османе. Затем Видждан завершает рассказ о своем путешествии в страну Дамлан, где он стал свидетелем государственного переворота, совершенного борющимися за свои права женщинами, после чего просыпается и понимает, что его путешествие в Дамлан было всего лишь сном.

В этом довольно рыхлом сюжете тем не менее отчетливо проступают две основные идеи романа: чудовищная отсталость современного Йемена и бедственное положение йеменской женщины. Собственно, эти две темы, к которым автор со свойственными ему откровенностью и остроумием возвращается вновь и вновь на протяжении всего повествования, и придали роману ту остроту, которая обеспечила ему популярность среди йеменских читателей.

Трагические судьбы йеменских женщин, таких как Сусан, первая возлюбленная Видждана, выглядят еще более трагично на фоне описываемой автором свободы, которой пользуются француженки. "Заполучить красавицу в этих краях, - говорит Видждан, - настолько трудно, что иногда просто невозможно. Девушку здесь не приобретешь ни за брачный выкуп, ни за слонов, увешанных золотом; она абсолютно не нуждается в том, чтобы ты покупал ей еду и одежду и оплачивал ей номер в гостинице во время каникул; твоя мать не пойдет к ее матери, чтобы попросить руки девушки, заплатив за нее деньги; не говоря уже о том, что девушка здесь с детства не приучена к покорности и подчинению мужчине" [Сарури, 2004, с. 175]. Собственно, под свободой женщины Сарури прежде всего понимает свободу проявления любовных чувств, которая невозможна в Йемене, так же как в конечном счете невозможна в Йемене и сама любовь. "Все мы, - говорит Видждан, - представители этого несчастного общества, не знающего ни нормальной пищи, ни чистой воды, ни образования, ни законов, ни современной технологии, ни медицины, ни власти,

стр. 102
кроме власти племен, ни прогресса, ни нормальной достойной жизни, ни благополучия, ни благосостояния, ни каких-либо элементарных вещей, необходимых для жизни человека, лишены, прежде всего, любви" [Сарури, 2004, с. 101]. Женское бесправие писатель считает едва ли не главной причиной отсталости Йемена, и, видимо, поэтому фантастическая сюжетная линия "Дамлана" завершается женской революцией. "О Господи, - говорит Видждан, - как же я боготворю женщину! Я считаю ее единственной надеждой и единственным спасением от этой мрачной, давящей, унылой жизни, которая предначертана нашему народу. Я искренне верю в то, что это больное чахлое общество поднимется на ноги только тогда, когда пробьет час женской революции и наступит эпоха правления женщины" [Сарури, 2004, с. 64].

Что касается общей ситуации в нынешнем объединенном Йемене, то она подверглась в романе гораздо большей критике, чем в романе "Погубленная королева" ситуация в социалистическом Южном Йемене. Сарури даже приводит некоторые статистические данные, такие, например, как уровень детской смертности, показывающие, насколько плохи в стране дела. Ответственность за это он возлагает на правящий Йеменом военно-племенной режим. Нет сомнения, что именно на этот режим, имеющий по большей части северойеменское происхождение и поэтому являющийся для аденцев "чужим", автор намекает в следующем пассаже: "Я так и не выгнал его из своей квартиры, - рассказывает Видждан о своем нахальном приятеле Джаафаре. - Как в этом отношении я похож на далекий город, называющийся Аденом, который всегда открывает свои двери перед чужаком, с первого же взгляда понимающим, насколько город добродушен и мягок. Настолько добродушен и мягок, что чужак тут же садится ему на шею" [Сарури, 2004, с. 154].

Социалистический режим, с которым Сарури в юности связывал перспективу социального прогресса в Йемене, писателю явно представляется меньшим злом, чем правление полуграмотных племенных шейхов, опирающихся исключительно на военную силу своих кланов. Писатель даже использует забавную игру арабских слов, говоря, что при социализме в стране проводилась политика "тасвира" (от слова "саура" - революция), т.е. "революционизирования", а ныне также проводится политика "тасвира" (но от слова "саур" - бык), т.е. "обычивания" [Сарури, 2004, с. 58 - 59].

Олицетворением новой власти в романе служит упомянутый выше Джаафар, невежественный и ленивый сельский парень, начинавший свой жизненный путь с положения слуги и волей судьбы превратившийся в могущественного шейха. Явная "марионеточность" образа Джаафара в романе вовсе не является недоработкой автора, поскольку именно такой марионеточный типаж, чей внутренний мир ограничен лишь стремлением к достижению заданного набора материальных благ, весьма характерен для традиционного племенного общества Йемена. Поэтому следующее, кажущееся пародийным описание Джаафара в юности в действительности даже нельзя назвать пародией: "Джаафар был очень ленив, знания и образование его не интересовали, а свой разум он использовал лишь для того, чтобы сочинять очень смешные истории и шутливо обсуждать знакомых. Мечтой его жизни, как он тысячу раз мне об этом говорил, было стать влиятельным и очень богатым шейхом, жениться по закону божьему на четырех девицах, "одна другой моложе", как он говорил, заиметь огромный дворец, наполненный слугами и свитой, долго спать по утрам, чтобы слуги подавали ему завтрак прямо в постель, затем купаться в своем великолепном мраморном бассейне, затем садиться за роскошный обед, в котором были бы ребрышки молочных ягнят в бульоне, мясистые говяжьи лопатки и гуляш из телячьего огузка, а затем в компании важных шейхов и других богачей жевать кат1 в собственном диване, устланном богатыми коврами, которые к вечеру становились бы покрытыми толстым слоем общипанных веточек ката, стоимость каждой из которых равнялась бы его нынешнему месячному жалованью, получаемому от бабушки Сельмы" [Сарури, 2004, с. 79]. Вот такие люди, говорит автор читателю, правят сегодня Йеменом.

1 Кат (Catha edulis) - растение тонизирующего или легкого наркотического действия, употребление которого в Йемене является своеобразной социальной привычкой, коллективным способом проведения досуга.

стр. 103
Сарури не снимает ответственности за все происходящее в Йемене и с йеменской интеллигенции. "Этот министр, - рассказывает Видждан о своей службе в армии в годы социализма, - любил повторять в своих речах разные замечательные сентенции наподобие такой: "Когда я вижу могилу воина, я преклоняю колени, чтобы ее поцеловать, а когда я вижу могилу интеллигента, я на нее мочусь"... Когда сегодня я с горечью вспоминаю его слова, я понимаю, что этот храбрый вояка был, по крайней мере, искренен. Ведь стоящие сегодня у власти военные и шейхи племен, чей культурный уровень ничуть не выше уровня того министра и чье отношение к интеллигенции ничуть не уважительнее, предпочитают мочиться на некоторых живых интеллигентов, заставляя их ежедневно рукоплескать своему правлению, превозносить себя в поэтических одах, раздавать от своего имени награды и медали, служить цивилизованным фасадом, скрывающим отсталость и дикость правящего режима" [Сарури, 2004, с. 86 - 87].

О конформизме йеменской интеллигенции, которую Сарури называет "йеменскими хамелеонами", говорится и в следующем пассаже: "Когда мне исполнилось восемнадцать лет, - рассказывает Видждан, - я, как и большинство моих друзей и знакомых, включился в молодежную, политическую и революционную работу, как мы ее тогда называли, проходившую под звуки гимна "черта эпохи - это крах империалистического лагеря и победа лагеря социалистического, во главе которого стоит Советский Союз" и под девизом "стереть с лица земли нефтедолларовые монархии и передать все богатства народам". Конечно, я и подумать тогда не мог, что главные декламаторы всех этих лозунгов из числа наших руководителей превратятся сегодня в главных подпевал для всех этих нефтедолларовых королей и принцев" [Сарури, 2004, с. 60].

О современных арабских правителях вообще писатель пару раз отзывается в романе весьма нелицеприятно, например: "Я терпеть не могу взбираться в гору, - говорит Видждан, - так же как кошки терпеть не могут купаться и так же как большинство арабских королей, правителей и лидеров терпеть не могут читать, хотя официально все они считаются писателями, поэтами и философами" [Сарури, 2004, с. 15].

Третий роман Сарури "Птица разрухи" стал настоящим обвинительным приговором как правящему в Йемене режиму, так и правящим Йеменом архаичным традициям [Сарури, 2005]. Сюжет романа в этот раз оказался более стройным, хотя и в нем можно заметить некоторые сюжетные "натяжки". Главный герой Нашван, йеменец, работающий преподавателем в одном из вузов Франции, влюбляется в Ильхам, йеменскую студентку, обучающуюся там же, во Франции, и через некоторое время они женятся. В первые же дни совместной жизни Нашван обнаруживает, что жена равнодушна к интимным отношениям и не в состоянии испытывать оргазм. В деталях описывая эту ситуацию, автор вторгается в абсолютно незнакомую йеменской прозе сферу и будто бросает тем самым вызов сложившейся литературно-культурной традиции. Неудовлетворенность интимной жизнью и безуспешность попыток супругов произвести на свет ребенка постоянно мучают героя, который предполагает, что корень проблемы уходит в прошлое Ильхам. Через десяток лет их совместной жизни Ильхам внезапно исчезает, и Нашван отправляется на поиски жены в Йемен, где сталкивается с реалиями современной йеменской жизни: чудовищными беззакониями властей, нищетой населения, детской проституцией и т.п. В конце концов герой выходит на след своей супруги и узнает, что в детстве ее и ее сестру насиловал отец, шейх одного из северойеменских племен. Здесь автор сам несколько портит свой творческий замысел: рассказ об изнасиловании малолетних выглядит как бы кульминацией его рассуждений о бесправии йеменской женщины, обусловленном архаичными традициями, однако сам по себе этот ужасный факт - следствие вовсе не традиции, а психического отклонения, встречающегося в любом, даже самом цивилизованном обществе.

Так или иначе, рассуждения писателя о положении женщины в Йемене и здесь представляют явно "западный", не свойственный большинству йеменцев взгляд. Например, свои сугубо интимные проблемы герой романа склонен связывать с йеменскими культурными традициями: "Причиной отвращения Ильхам к интимным отношениям, или прос-

стр. 104
то ее холодности, я считал ту зажатость, которая царит в йеменском обществе вообще и особенно в сексуальной сфере, ту традицию запретов, которую йеменец, и особенно йеменка, впитывает с детства вместе с молоком матери. Я прочитал об этом все книги Наваль ас-Саадави2, вспомнил также мнение Артюра Рембо о нашей стране, которую он назвал "адом для женщин". Вспомнил я и слова Карла Маркса, который писал, что уровень общественного прогресса в любом обществе определяется тем, насколько свободна в нем женщина. Иными словами, тот термометр, который показывает степень благополучия женщины, развития ее личности, ее свободы и счастья, одновременно показывает степень общественного прогресса" [Сарури, 2005, с. 55].

Неприятие героем романа женского хиджаба, свойственное аденской молодежи 1970-х гг., также очень близко "западному" восприятию этого явления: "Стаи женщин закутаны в черные балахоны и плотные вуали, позволяющие видеть только их глаза. Глядя на эти балахоны и вуали, испытываешь злость, страх и боль. Некоторые вуали закрывают лицо полностью, вместе с глазами, так что женщина рискует врезаться в первый попавшийся фонарный столб или попасть под проезжающий автомобиль. В этой ужасной летней влажной жаре ты готов содрать с себя хлопчатобумажную майку и даже собственную кожу - настолько невыносима эта природная раскаленная соковыжималка, где температура достигает сорока градусов в тени, а влажность превышает девяносто процентов. А эти женщины с ног до головы закутаны в балахоны, вуали, лицевые маски и плотные черные перчатки - как полярники. Кто заставил их выносить эти страдания? Какая садистская фетва3 принудила их вести столь нечеловеческий образ жизни? Издавать этот неотвязный запах, представляющий собой отвратительную смесь запаха разлагающегося пота, закисших благовоний и дешевых духов? Тебя охватывает чувство горького разочарования: в юности ты постоянно мечтал о "женской революции", необходимой для спасения этой несчастной, измученной, беспомощной страны, и вот эти женщины на твоих глазах принимают рабство и унижение, неизвестные и во времена первобытного человека! В приступе раздражения и неприятия так и хочется сказать: да пропади они пропадом! Тот, кто принимает подобное унижение, его и достоин! Потом раздражение понемногу стихает, злость смягчается. Ты вдруг понимаешь, что, когда уезжал из этого города, женщины здесь ходили по большей части в открытой одежде, девочки учились в школах вместе с ребятами. А теперь, когда ты вернулся, они кутаются во всю эту черную жуть. Вот беда так беда! С иронией вспоминаешь, что кто-то когда-то говорил о "необратимости прогресса". Ему бы стоило сказать о необратимости мерзости и необратимости трагедии!" [Сарури, 2005, с. 142 - 143].

Сарури оказался, по-видимому, первым писателем, открыто посягнувшим на "священную корову" йеменской официальной риторики - объединение страны. "Вы могли бы, конечно, испытывать бесконечную радость за свой Йемен, который наконец объединился, - говорит Нашван, - однако в действительности вы не питаете особенной любви к этому объединению, которое является не объединением гражданского общества с присущими ему порядком, законностью, культурными достижениями, свободой и прогрессом, а объединением племенного произвола, рядящегося в кафтан государственной власти, объединением измора населения, коррупции, варварства, насилия, ката и допотопных балахонов" [Сарури, 2005, с. 139]. Само название романа является метафорой того положения вещей, какое сложилось в Йемене после объединения, что становится ясным из следующего пассажа: "Йемен, в который вы прибываете 17 июля 2000 г., до крайности уныл, бесконечно обездолен. Легко увидеть, как птица разрухи размером с сам Йемен парит в его небе от Эль-Гайды на востоке Хадрамаута до гор Саны и побережья Тихамы на западе. Эта птица повсюду, она закрывает все небо. Она мастерски выписывает картину разрухи на каждой пяди йеменской земли, каждый день с усердием и тщательностью добавляя в нее новые узоры. Это редкая птица, ненавидящая и уничтожающая все доброе. Ее главной задачей

2 Наваль ас-Саадави - врач и публицист, известная в Египте как борец в поддержку сексуальной свободы женщины.

3 Фетва - суждение авторитетного религиозного лица, выносимое по тому или иному вопросу.

стр. 105
является искоренение всего цивилизованного, всего прекрасного, всего свободного, всего чистого" [Сарури, 2005, с. 140].

В условиях вопиющей культурной, социальной и экономической отсталости Йемена возмутительной представляется писателю деятельность мусульманских проповедников: "Четыре микрофона, расположенных на большом расстоянии один от другого в центральной части квартала и связанных длинными проводами с минаретом соседней мечети, вещают на весь город молитвы и проповеди. Проповедник поучает людей среди бела дня. О чем же он говорит? О голоде? Нет. О нищете? Тоже нет. О том, что простого человека грабят и унижают? О коррупции, которая пронизала эту страну насквозь, сверху донизу? О бесконечных перебоях в водо- и электроснабжении? Нет! О секс-туризме и детской проституции? Нет! О самых ужасных в мире системах здравоохранения и образования? О самых низких в мире показателях социально-экономического развития? Нет! О чем же, в таком случае, он говорит в своей проповеди? О губной помаде! Представьте себе! О том, как правильно бить жену, если она красит губы помадой! Он советует использовать плеть. А наносить удары рекомендует только по участку тела, расположенному между шеей и ступнями. Бить плетью по лицу он не рекомендует. Какая удивительная человечность!" [Сарури, 2005, с. 162]. В описании жизни Нашвана во Франции есть такой пассаж: "Элис не обидели мои слова, поскольку она (как и все граждане Франции, где уже почти целое столетие ни государство, ни образовательные учреждения не признают никакой религии, включая христианскую) ничего не слышала об адском пламени или просто забыла об этом понятии, даже если и слышала о нем когда-нибудь в каком-нибудь разговоре вне стен школы" [Сарури, 2005, с. 102]. Сопоставив два приведенных выше пассажа, легко понять отношение автора к религиозной радикализации йеменского общества и, возможно, к религиозности вообще. В Йемене, где проповедник вещает свои проповеди на весь город, жить невозможно, а во Франции, где никого не заботит существование ада и рая, все делается ради блага человека.

Оценивая творчество Хабиба Сарури в контексте развития йеменской художественной прозы, можно сказать следующее. Хотя писатель опубликовал уже три романа, его авторская манера до сих пор больше соответствует манере публициста-сатирика, чем романиста. Об этом говорит его неодолимая тяга - часто даже во вред сюжету - к изложению научных и научно-популярных сведений, сенсационных в своем роде фактов, явная социально-политическая ангажированность, острый, сатирический язык. Судьбы и внутренний мир героев интересуют Сарури, как правило, ровно настолько, насколько через них можно выразить критическое отношение к йеменской и в более широком смысле арабской действительности. Однако именно такая полупублицистическая, документально-сатирическая манера и обеспечила писателю популярность на фоне массы невнятных "самоуглубленных" сочинений других йеменских авторов, о которых сам Сарури в своем последнем романе отзывается весьма негативно [Сарури, 2005, с. 163 - 164]. Кроме того, "западный" взгляд писателя на известные ему "изнутри" проблемы Йемена встретил горячую поддержку среди определенных кругов йеменской интеллигенции, обладающих подобным же взглядом, но не имеющих возможности высказать его открыто. Таким образом, творчество Хабиба Сарури заполнило собой тот ощутимый для многих читателей пробел, который до него существовал в йеменской национальной прозе.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Сарури Хабиб Абдуррабб. Ал-Малика ал-магдура (Погубленная королева). Сана, 1999.

Сарури Хабиб Абдуррабб. Хамасат харра мин мамлакат ал-маута (Возбужденный шепот в царстве мертвых). Сана, 2000.

Сарури Хабиб Абдуррабб. Дамлан. Сана, 2004.

Сарури Хабиб Абдуррабб. Таир ал-хараб (Птица разрухи). Сана, 2005.

Усман Арва Абдо. Йахдус фи Танака билад ан-намис (Что случается в Танаке, комариной стране). Шарджа, 2001.

Abdulrab Habib. La reine etripee. P., 1998.

Permanent link to this publication: