Лев АННИНСКИЙ о двухтомнике Светланы АЛЕКСИЕВИЧ

Стараниями издательства "Остожье" только что выпущено двухтомное собрание повестей Светланы Алексиевич.

Волею судеб я принял в этом деле некоторое участие. Говорю это к тому, что, прочтя подряд все ее вещи, я увидел то, чего не видел раньше. Хотя читал у нее в свое время все: и исповеди женщин, попавших во фронтовой огонь, и исповеди детей, в том огне горевших, и предсмертные откровения самоубийц, сводящих счеты с жизнью на идейной почве, и предсмертные хрипы наших мальчиков-афганцев.

Чернобыль подвел черную черту. Подступает последнее отчаяние.

Это и есть то, что потрясло меня сейчас в повестях Светланы Алексиевич. Прежде было вроде бы ясно, кто виноват. Гитлеровцы.

Изверги-каратели. Сталинисты. Изверги-каратели. Усмирители Афгана. Изверги-каратели. они же жертвы. Враги, враги, враги.

Кто враг в Чернобыле?

По неистребимой нашей душевной невинности мы ищем, кто же ответит.

Дежурный оператор за несколько минут до взрыва что-то почувствовал, нажал кнопку аварийного отключения реактора. Кнопка не сработала.

Оператора схоронили. Старик отец плачет на его могиле. Люди его стороной обходят: "Твой сын взорвал".

"Несколько человек. всего несколько человек решало нашу судьбу! Судьбу миллионов людей. Всего несколько человек могли нас убить. Не маньяки и не преступники. Обычные дежурные операторы на атомной станции!" Мысленно оборачиваясь душой вокруг облученного, обреченного человека, Светлана Алексиевич последовательно испытывает веками опробованные модели его оправдания: виноват не он, а тот, от кого все зависит.

Самая древняя и безотказная модель: виновато начальство.

С тем отличием от "дежурных операторов", что те - не преступники, а эти - все-таки преступники. "Преступное правительство".

"Пусть старые, пусть мертвые. они - преступники".

Светлана Алексиевич так не говорит. Она такое выслушивает.

Выспрашивает. Включает в симфонию. Ибо это ей нужно.

Председатель правительственной комиссии, прибывший в Чернобыль сразу после взрыва, требовал, чтобы его немедленно отвезли к реактору, объясняя свое рвение так: "Мне вечером докладывать на Политбюро".

Доклад на Политбюро, конечно,- прекрасный повод для чернейшего чернобыльского юмора, но, кроме юмора, ведь и то факт, что кремлевский посланец действительно рвался в самое пекло и хватанул, конечно же, свои рентгены. Он знал, как и чем рискует.

"На трибуне - все секретари райкома, рядом с первым секретарем - его дочка, она стоит так, чтобы все видели. На ней плащ и шапочка, хотя светит солнце".

Это что, тоже "заговор невежества и корпоративности"? Шапку-то девочке почему надели? Потому что знают: опасные дозы при светящем солнце сыплются с неба на всех, и все-таки девочка стоит. Ей что, тоже на Политбюро отчитываться?

Факты, фиксируемые Светланой Алексиевич, говорят не столько о вине "преступного начальства", сколько о его бессилии и о том, что беда накрыла всех: и верхних, и нижних.

Беда безгранична, ни на что прежнее непохожа.

"Мы должны победить. Кого? Атом? Физику? Космос?" Законы природы победить? Это нам противостоит?

Что же "это": то, что не начинается и не кончается нигде, а ощущается везде?

"Бог?" - осторожно спрашивает человек, за семьдесят лет замордованный атеизмом?

- Бог, Бог! - готовно кричит власть и срочно возвращает византийского орла на место серпа и молота, думая, что она отчиталась перед небесным Политбюро - очертила себя магическим кругом.

Этот круг выгорает и распадается под лучами Чернобыля.

Высвечивается бессилие власти. То есть наше бессилие. Ибо власть вовсе не от Бога. Она от нас же. Из нас. "Ну что такое первый секретарь райкома партии? Обычный человек с институтским дипломом, чаще всего инженера или агронома". Что он может?

От паники предостеречь да дочку в шапочке на трибуну выставить?

А украсть машину продуктов, присланную в район по линии гуманитарной помощи, может? Постесняется?

А местный продавец не постесняется! Украдет!

Местный продавец из сельмага - он власть или не власть?

На контрапунктах строит свою мелодию Светлана Алексиевич, вроде бы не вмешиваясь в монологи своих героев. Но отчаяние, охватывающее вас, так прочно впаяно в общую мелодию, что ни отвертеться, ни оглохнуть вы не можете: вы хватаете бэры правды, они стронцием оседают в вашей душе, и вы боитесь себе в этом признаться.

Один из лейтмотивов - страх правды, признание самим себе в этом страхе.

Английский корреспондент прорывается к нашим ликвидаторам и задает им запрещенный вопрос о том, как сказывается радиация на их потенции. Те в один голос: с этим все в порядке. Ни один не признался! Англичанин потрясен не тем, что власти препятствовали ему узнать правду (это-то он мог понять), но тем, что люди сами не хотят знать правды.

Он идет, такой вот здравомыслящий англичанин, фотографировать могильники, а их "нет". Не потому, что засекречены (это-то понятно), а потому, что разворованы. Все облученное из них растащено: одежда, мебель, сантехника - все пошло на запчасти, по колхозным и частным дворам, на рынок.

Когда "всего не хватает", это законно, удивляться тут может только англичанин.

Когда атомную станцию строили, тоже всего не хватало: цемента, досок, песка, гвоздей - все уплывало налево, в близлежащие деревни за бутылку водки. Нормально!

И когда секретные склады, опечатанные, осургученные, по тревоге открыли, все там оказалось негодным, просроченным, халтурным, подмененным. По тому же всеобщему закону, по которому здесь живут все: и низы, проклинающие начальников, и начальники, поднимающиеся из низов.

Разрешается этот лейтмотив в "Чернобыльской молитве" потрясающим эпизодом. Те же иностранцы (англичане? немцы?) приводят колонну машин с гуманитарной помощью. во имя Христа, во имя еще чего-то.

А в лужах, в грязи стоят наши соотечественники и кричат: "Нам ничего не надо!" Почему не надо?

"А все равно разворуют!" Это не начальство стоит в грязи, это не жулье кричит, у которого йод из закрытых аптек и дети увезены, это в кирзовых сапогах, в фуфайках и телогрейках стоит "мое племя" (о гениальная "оговорка", о "слепое" попадание в словарь эпохи Миклухо-Маклая!

- воистину Светлана Алексиевич слышит и пишет то, что ей "нужно"!), так это стоят те самые крестьяне, невинные, как дети, которых "больше всего жалко". И разворуют все - они же. И сами знают это. Честно.

Как выломиться из этого замкнутого круга?

"Разве есть что-нибудь страшнее человека?" - спрашивает Светлану Алексиевич беженка из Душанбе, и обе долго молчат.

А ведь Светлана Алексиевич могла бы ответить в духе нашей либеральной пропаганды: не человек виноват - виновата система.

Чернобыль взорвал не только веру в мирный атом - Чернобыль взорвал веру в коммунизм. Веру в науку. В справедливую социальную идею. В многонациональное государство. В могущество великой империи. Мы как бы пробегаем мысленно по прежним повестям, в которых едва брезжило свободное от химер "природное начало", и испытывали себя "Настоящие мужчины", - вот теперь это начало проступает.

Последним из фиговых листков опадает вера в национальную русскую ментальность: в нашу соборность, общинность, коллективную двужильность.

Опадают перья - остается существо, окруженное пустотой, голенькое перед Богом, чистое, невменяемое. Если это существо и можно назвать человеком, то с немедленным свеженьким уточнением: человеческая природа то ли изменилась неузнаваемо, то ли всегда была безнадежна, и только после Чернобыля это стало ясно.

Ни на кого не свалишь.

Тупик?

Самый страшный момент в чернобыльском хождении Светланы Алексиевич - момент последнего отчаяния: вот перед нашим взором нечто, сравнявшееся с самой природой - с животными, растениями, почвой, землей, дымом. Единственное, что это "нечто" знает о себе, - это что оно страшно.

"Меня мучает сомнение в человеке".

Но сомнение в человеке возникает только там, где ищут оправдание человеку. Откуда в человеке способность выстоять? Это не объяснить.

Не обосновать. Это даже и понять невозможно. Так же, как катастрофа наступает независимо от качеств: социальных, психологических, национальных, государственных и прочих, коими мыслил и прикрывал себя человек, - спасает его что-то не вмещающееся в объяснения, непонятное, немыслимое, невозможное, независимое от качеств.

"В Хойниках, в центре города. Доска почета. Лучшие люди района. Но поехал в зараженную зону и вывез детей из детского сада шофер-пьяница, а не тот, с Доски почета".

Человек не может не быть спасен - по той же необъяснимой причине, по какой не может спастись. "Человек не может быть счастливым". Но несчастье, которое его губит, его же и преображает.

В ткани, в ауре, в самом факте появления повестей Светланы Алексиевич - таится фермент надежды. Сам факт ее присутствия в нашей литературе - ответ на все тот же проклятый вопрос.

Это тоже ответ фатальному небытию.

- Ты, Светочка, не записывай то, что я тебе рассказываю, и людям не передавай. Это людям нельзя передавать. А я тебе это рассказываю - просто чтобы мы с тобой вместе поплакали.

И чтобы, уходя, ты оглянулась на мою хату не один раз, а два.

Один раз оглянулась на свой горящий город жена Лота. И окаменела.

Второй раз оставлен нам.

22 июня в 15.00 в конференц-зале газеты "Известия" состоится пресс-конференция Светланы Алексиевич, ставшей только что лауреатом общенациональной немецкой премии за лучшую политическую книгу года "Чернобыльская молитва. Хроника будущего".

Тел. для справки: 209-63-33.

Permanent link to this publication: