Многие ученые и политики различных стран считают Азиатско-Тихоокеанский регион возможным экономическим и политическим центром мира в XXI в. Это предположение в целом основано на нескольких аргументах: 1) быстрое социально-экономическое развитие стран, входящих в регион; 2) наличие в регионе мощных экономических держав - таких как США и Япония; 3) наращивание экономического и политического "веса" такой страной, как Китай; 4) быстрое повышение удельного веса АТР в мировой торговле; 5) экономическое и политическое втягивание в регион таких стран, как Австралия и Новая Зеландия. Мы сознательно не упоминаем пока здесь Россию, поскольку ее институциональное продвижение в этот регион (участие в международных организациях) все еще слабо поддержано экономически и культурно, а политическое влияние весьма ограниченно.

Не вдаваясь в подробные споры об экономических границах АТР и российской Северо- Восточной Азии, выскажем несколько содержательных замечаний о понятиях и географических образах этих взаимосвязанных регионов [Замятин, 1999(2); 2000(1); 2001(1, 2, 3, 4, 5, 7)].

Несомненно, когнитивный центр Азиатско-Тихоокеанского региона, т.е. центр, обеспечивающий максимальное восприятие и принятие этого региона как серьезной реальности, смещен в сторону Азии, причем Юго-Восточной Азии, так называемых стран южных морей, что обусловлено и исторически, и культурно. Древние цивилизации региона развивались на территории Южного Китая, Индокитая, современной Индонезии [История..., 1989; Фицджеральд, 1998]. Тихий океан в течение нескольких тысячелетий выступал скорее как барьер, нежели связующее звено в установлении торговых и культурных контактов между странами региона. Поэтому, говоря о значении Тихого океана как составляющей географического образа АТР, мы вынуждены в большей степени говорить о прибрежных морях Восточной и Юго-Восточной Азии, которые до сих пор являются акваторией наиболее интенсивных экономических и культурных контактов.

Таким образом, ядро Азиатско-Тихоокеанского региона в нашем понимании - это Юго- Восточная Азия и, частично, Восточная Азия с прилегающими прибрежными морями. Когнитивной и образной полупериферией АТР, как это ни странно, являются такие экономически развитые страны, как США, Австралия и Новая Зеландия - как в силу известной отдаленности от наиболее оживленных морских путей, так и в силу (что даже более важно) культурной и цивилизационной чуждости большинству стран региона. Его когнитивной и образной периферией является Россия, чей вектор культурного и политического развития в течение XVII-XX вв. был направлен преимущественно в сторону Северо-Восточной Азии и, немного позднее, Центральной

Работа выполнена при поддержке РФФИ (грант N 03 - 06 - 80168).

стр. 143

Азии. В течение этих исторических эпох России не хватало ни экономического, ни культурного веса, чтобы достаточно серьезно заявить о себе в пределах Восточной и Юго- Восточной Азии, хотя Центральная Азия благодаря исследованиям великих русских путешественников второй половины XIX - начала XX в. была довольно хорошо ментально и культурно освоена.

Политическое влияние России в АТР было в течение всего указанного времени -XVII-XX вв. - весьма ограниченным вследствие недостаточных экономических, культурных и военных ресурсов, направленных на освоение Восточной Сибири и Дальнего Востока. Характерно, что, хотя Россия вышла к Тихому океану еще в XVII в., само понятие и географический образ Дальнего Востока сформировались в российских политических документах, научной литературе сравнительно поздно, лишь во второй половине XIX в.; до этого и Чукотка, и Камчатка считались частями именно Восточной Сибири [Алексеев, 1982]. Вхождение в состав Российской империи Приамурья и Приморья, военно- стратегическое значение этих регионов стали важными факторами быстрого оформления географического образа Дальнего Востока в репрезентациях российских источников к концу XIX в. [см., например: Кропоткин, 1992; Bassin, 1999].

Стоит заметить, что Северо-Восточная Азия, имеющая гораздо меньшую культурную и цивилизационную историю, чем АТР в целом, в течение длительного времени не воспринималась как самостоятельный трансграничный географический образ. Это был образ Terra Incognita, периферии Великой Татарии (Тартарии), практически не исследованной, образ конца и края мира в библейском понимании - и в силу подобного рода обстоятельств, образ зависимый, производный от географических образов Европы, европейской цивилизации и России [Зимин, 2000]. Затем в течение XVIII-XIX вв., в той мере, в какой Россия проводила первичное освоение и заселение территорий Северо- Восточной Азии [Сафронов, 1978], данный регион стал восприниматься уже исключительно как дальняя периферия великой полуазиатской державы, по преимуществу в политическом и этнографическом контекстах, как символ великого этнографического и природного разнообразия, как составная часть имперской "естествоиспытательской" коллекции диких народов, ландшафтов и достопримечательностей [см. также: Bassin, 1991].

Построение Транссибирской железнодорожной магистрали в конце XIX - начале XX в. кардинальным образом изменило когнитивно-географическую ситуацию. Впервые появилась возможность создать, сконструировать, "изобрести" единый географический образ России, не распадающийся на совершенно различные "половинки" Европейской и Азиатской России. В то же время сооружение Транссибирской магистрали имело значение и для ментального развития Европы, непосредственно сближая ее образ с образом Дальнего Востока и Азии в целом. Географический образ России тем самым, как оказалось, продвинулся на запад, став более европейским. Именно в этом контексте стоит понимать в первую очередь первоначальные проблемы формирования географических образов АТР и Северо-Восточной Азии "со стороны России".

Несомненным представляется тот факт, что географический образ российской Северо- Восточной Азии долгое время (XVIII-XIX вв.) не мог быть вычленен, структурирован, в силу как слабой географической изученности этого региона, так и безусловной аморфности самого образно-географического контекста. В рамках динамики образа России это была дальняя окраина Сибири, дикие пустыни в европейской когнитивной традиции, так или иначе господствовавшей в структурах представлений образованных социальных слоев российского общества. Япония, продвигавшаяся постепенно на север в течение XVII-XIX вв., создавала, по всей видимости, свой географический образ Северо- Восточной Азии, тоже не бывший, тем не менее, оригиналь-

стр. 144

ным и в значительной мере, по-видимому, копировавший китайскую картину мира с четким выделением культурного центра и варварской периферии [Кин, 1972; Исаева, 2000; Крюков..., 1987].

Образно-географическое (ментально-географическое) поле Северо-Восточной Азии возникает, в оригинальном смысле, очевидно, лишь к концу XIX - началу XX в., когда постепенное оформление российского (во многом еще европейского) образа Дальнего Востока [Замятин, 1999(1)] дает толчок, придает ускорение процессам автономного структурирования географического образа Северо-Восточной Азии. Быстро модернизировавшаяся во второй половине XIX - начале XX в. Япония, по всей видимости, также внесла значительный вклад в развитие этой локальной когнитивно-географической ситуации, изменяя постепенно "китайский" по генезису образ "северных территорий" на более европеизированный (в том числе и в картографической традиции) образ, предполагающий вполне закономерное существование каких-то других представлений о регионе, в рамках других ментальных образований [см., например: Новое издание..., 2001].

Во-первых, динамичная геополитическая ситуация, сложившаяся на Дальнем Востоке к концу XIX - началу XX в., стала мощным фактором формирования единого образа АТР - заметим, что первоначально в его более "северной" интерпретации, связанной с расцветом колониального периода в Восточной Азии. Маньчжурия, Корея, побережье Китая, даже Внешняя Монголия - не говоря о самой Японии и о российском Приморье - стали важнейшими составными частями первоначального ядра единого географического образа этого региона в том виде, как он начал формироваться на заре XX в. Серьезную роль в формировании такого образа АТР, безусловно, сыграли активные политические действия США, вышедших, так или иначе, на колониальную арену к концу XIX в., в том числе в Восточной Азии и северной части Тихого океана. В итоге, ядро постепенно складывавшегося в начале XX в. единого географического образа региона в его "северной" интерпретации сформировалось в результате когнитивного (ментального) взаимодействия, по преимуществу в политической и экономической сферах, таких держав, как Япония, Россия и США. При этом не следует, конечно, отрицать в формировании первоначального образа АТР значительной роли колониальной политики Великобритании, Франции и Германии.

Во-вторых, вполне очевидно, что географические образы Азиатско-Тихоокеанского региона и Северо-Восточной Азии, на этапе их первоначального формирования в конце XIX - начале XX в., имели, по существу, различный когнитивно-географический генезис. Если географический образ АТР изначально формировался как сравнительно разнородный, неоднородный, с включениями различных колониальных дискурсов, господствовавших во внешней политике Японии, США, России, Великобритании и других колониальных держав [см.: Europe and..., 1985; De Serteau, 1986; Pagden, 1993; Occidentalism..., 1995; Said, 1995; Чешков, 1999; Коукер, 2000; Макиннес, 2002; Адаме, 1988], то географический образ Северо-Восточной Азии формировался по преимуществу как однородный в содержательном плане, включающем упорядоченные и структурированные представления о регионе как некоей дикой, варварской окраине христианской ойкумены в библейском понимании.

Вследствие этого географический образ Северо-Восточной Азии сравнительно долгое время не мог рассматриваться как, возможно, составная часть образа АТР -это был, скорее, образ континентальной, Внутренней Азии, как бы не видящей океана (океанов); образ, замкнутый на самое себя в содержательно-географическом отношении. Иначе говоря, этнографический и природный "привкус" образа этого региона, проявляющийся при попытках его традиционных научных и художественных (в европейском понимании) описаний, был долгое время (вплоть до середины XX в.) "лакмусовой бумажкой" несформированности отчетливых и структурированных ко-

стр. 145

лониальных или же постколониальных дискурсов. Политические территориальные разграничения между Россией (СССР), Японией и США, проводившиеся в этом регионе в течение XIX-XX вв., не внесли и не могли внести ясность в этот вопрос, поскольку в значительной мере были продуктом более масштабных политических решений, ориентированных в образном смысле на европоцентристскую модель мира. Именно в такой когнитивно-географической ситуации решался политический вопрос о государственной принадлежности Курильских островов и Сахалина в первой половине XX в. - мы имеем в виду, конечно, геополитический контекст Первой и Второй мировых войн [Аллисон..., 1997; Богатуров, 1997; Русские Курилы..., 2002].

Рассматривая проблему формирования географических образов Азиатско-Тихоокеанского региона и Северо-Восточной Азии, невозможно уклониться от интерпретации этих регионов как трансграничных [об этом более подробно см.: Замятин, 2000(2); 2001(6); 2002]. Более того, такая интерпретация позволяет более глубоко исследовать выявленные проблемы. В нашем понимании, трансграничный регион - это достаточно значительная (крупная) территория, обладающая определенным культурно-историческим единством (общность культурной и политической истории, некоторая общность культурных ландшафтов, общность продуцируемых или реконструируемых географических образов), и в то же время концентрирующая, сосредоточивающая максимально возможное в данном случае количество переходных зон в развитии существенных и масштабных явлений (культурных, политических, социально-экономических).

Наряду с этим трансграничный регион - один из наиболее емких географических образов, причем такая значительная образная емкость достигается за счет как действительной концентрации различных явлений на определенной территории, так и за счет использования пограничных переходов в формировании наиболее эффективной структуры самого образа. Существенным является также понимание необязательной в общем случае фиксации, демаркации трансграничного региона как географического образа в традиционных географических координатах, на современной физической или политической карте. Например географический образ Дальнего Востока, понимаемого как трансграничный регион, - репрезентируемый и/или интерпретируемый в каких-либо политических или культурных традициях - может охватывать территориально различные части России, Китая, Японии, Кореи, Монголии, США и, возможно, других стран. При этом, однако, более важным аспектом в формировании структуры образа является использование культурных, цивилизационных, политических переходов, так или иначе фиксируемых этим образом (между традиционными и современными культурами, между пространствами христианства и буддизма, между индустриальной и постиндустриальной экономиками и т.д.). Именно благодаря процессам подобной ментальной переработки и аккумуляции различных переходов может происходить своего рода когнитивное смещение, или ментальный "дрейф", образа в ментально-географическом поле.

Если моделировать единое образно-географическое поле, в котором находятся одновременно географические образы Северо-Восточной Азии и Азиатско- Тихоокеанского региона, то следует предусмотреть определенное когнитивное смещение образа Северо-Восточной Азии в сторону образа АТР. Как возможен подобный ментальный феномен? Такой "дрейф" возможен в ситуации одновременной целенаправленной трансформации обоих образов. Географический образ Северо- Восточной Азии необходимо позиционировать в этом случае как более широкий, более емкий и включающий, например с точки зрения традиционной географии, всю северную часть Тихого океана, побережье Аляски, тихоокеанское побережье Канады, российское побережье Северного Ледовитого океана, а с точки зрения содержательной концентрации различного рода переходов вбирающий в себя и перерабатывающий,

стр. 146

в частности, проблемы этнокультурного взаимодействия коренных народов (чукчей, алеутов, айнов и т.д.) с государствообразующими народами-пришельцами.

В то же время географический образ Азиатско-Тихоокеанского региона должен позиционироваться, несомненно, как более "южный", - с точки зрения традиционной географической карты, смещающийся в сторону Юго-Восточной Азии, а впоследствии, возможно, в сторону Латинской Америки (на восток и юго-восток). Вместе с тем при детальном структурировании образа АТР необходимо использовать образы многочисленных культурных и цивилизационных переходных зон (в том числе, христианство-ислам, мировые религии - традиционные культы и верования, ландшафтные ценности прибрежных и континентальных районов). Когнитивное содержание предлагаемых образных трансформаций - максимальное разведение, отдаление ядер рассматриваемых образов при очевидном расширении самих образов. Моделируемая образно-географическая экспансия должна вести в итоге к более интенсивному взаимодействию обоих образов, при том, что один образ (Северо-Восточной Азии) не обязательно должен входить в другой (АТР) - скорее, они могут формировать определенный конгитивно-географический континуум, пересекаясь в различных содержательных аспектах (культурных, политических, экономических).

Строго говоря, прогнозирование развития географических образов Северо-Восточной Азии и Азиатско-Тихоокеанского региона есть процесс (операция) их структурирования как бы в обратной перспективе (используя термин и понятие о. Павла Флоренского [Флоренский, 1993; 2000]. Такой процесс является, по существу, некоей "иконой", в которой предполагаемые, возможные элементы, структурные компоненты данных образов налагаются, накладываются в ментальном отношении на представления, доминирующие в настоящем, а эти представления, в свою очередь, есть не что иное, как целенаправленно отрефлексированный образ, впитавший события прошлых исторических эпох, локализованных и зафиксированных как исторические протяженности именно данных регионов. В итоге, глубина формирующегося ментально-географического пространства, "опрокинутого" в будущее, является результатом его содержательного расширения в прошлое. Исходя из этого, в отношении географических образов Северо-Восточной Азии и АТР в XXI в. можно предварительно сказать следующее: эти образы как бы распарывают "полотно", холст европоцентристской образно-географической картины мира, но одновременно процесс их моделирования есть, по сути, вторая, в широком когнитивном смысле, европоцентристская попытка создания своего рода образа "Новой Европы" посреди Тихого океана.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Адаме Г. Воспитание Генри Адамса. М.: Прогресс, 1988.

Алексеев А. И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки до конца XIX века. М.: Наука, 1982.

Аллисон Г., Кимура Х., Саркисов К. О. От холодной войны к трехстороннему сотрудничеству в АТР. М.: Наука, 1997.

Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. М.: МОНФ, 1997.

Замятин Д. Н. Власть пространства // Вопросы философии. 2001(1). N 9.

Замятин Д. Н. Географические образы в гуманитарных науках // Человек. 2000(1). N 5.

Замятин Д. Н. Географические образы мирового развития // Общественные науки и современность. 2001(2). N1.

Замятин Д. Н. Геополитика в XX веке // Политические исследования. 2001(3). N 6.

Замятин Д. Н. Геополитические образы современного мирового развития // Мировая экономика и международные отношения. 2001(4). N11.

стр. 147

Замятин Д. Н. Историко-географические аспекты региональной политики и государственного управления в России // Регионология. 1999(1). N 1.

Замятин Д. Н. Многоликость современного мира // Мегатренды мирового развития. М.: Экономика, 2001(5).

Замятин Д. Н. Моделирование географических образов: пространство гуманитарной географии. Смоленск: Ойкумена, 1999(2).

Замятин Д. Н. Русские в Центральной Азии во второй половине XIX века: стратегии репрезентации и интерпретации историко-географических образов границ // Восток (Oriens). 2002. N 1.

Замятин Д. Н. Стратегии репрезентации и интерпретации историко- географических образов границ // Вестник исторической географии N2. Смоленск: Ойкумена, 2001(6).

Замятин Д. Н. Феноменология географических образов // Новое литературное обозрение. 2000(2). N 6 (46).

Замятин Д. Н. Феноменология географических образов // Социологические исследования. 2001(7). N8.

Зимин А. И. Европоцентризм и русское культурно-историческое самосознание. М.: Изд-во Лит. ин-та им. А. М. Горького, 2000.

Исаева М. В. Представления о мире и государстве в Китае в III-VI веках н.э. (по данных "нормативных описаний"). М.: ИВ РАН, 2000.

История древнего мира. Т. I-III. М.: Гл. ред. вост. лит., 1989.

Кин Д. Японцы открывают Европу. М.: Гл. ред. вост. лит., 1972.

Коукер К. Сумерки Запада. М.: Моск. школа полит. исследований, 2000.

Кропоткин П. А. Дневники разных лет. М.: Сов. Россия, 1992.

Крюков М. В., Малявин В. В., Софронов М. В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. М.: Глав. ред. вост. лит., 1987.

Макиннес Н. "Ориентализм": эволюция понятия // Интеллектуальный форум. 2002. N 9.

Новое издание Совместного сборника документов по истории территориального размежевания между Россией и Японией. МИД РФ и МИД Японии, 2001.

Русские Курилы: история и современность. Сборник документов по истории формирования русско-японской и советско-японской границы. Изд. 2-е, расшир. и дополн. М.: Алгоритм, 2002.

Сафронов Ф. Г. Русские на северо-востоке Азии в XVII - середине XIX в. М.: Наука, 1978.

Фицджеральд С. П. Китай. Краткая история культуры. СПб.: Евразия, 1998.

Флоренский П. Иконостас. Избранные труды по искусству. СПб.: Мифрил, Русская книга, 1993.

Чешков М. А. Глобальный контекст постсоветской России. Очерк теории и методологии мироцелостности. М.: МОНФ, 1999.

Флоренский П. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль, 2000.

Bassin M. Visions of Empire: Nationalist Imagination and Geographical Expansion in the Russian Far East, 1840 - 1865. Cambridge, 1999.

Bassin M. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // The American Historical Review. 1991. Vol. 96. N 3.

De Serteau M. Heterologies: Discourses on the Others. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1986.

Europe and its Others. Eds. by F. Barkeret al. Colchester, UK: University of Essex, 1985.

Occidentalism: Images of the West. Ed. by J.G. Carrier. Oxford: Oxford University Press, 1995.

Pagden A. European Encounters with New World. New Haven, CT: Yale University Press, 1993.

Said E.W. Orientalism: Western Conceptions of the Orient. L.: Penguin, 1995.

Permanent link to this publication: