Изучение интеллектуальных процедур, посредством которых создаются объекты познания, имеет долгую историю. Но в области изучения древней истории подобного рода исследования распространены сравнительно слабо. В данной статье хотелось бы в некоторой мере восполнить этот пробел рассмотрением двух концепций "древнего Востока", предложенных в отечественной историографической традиции Б. А. Тураевым и В. В. Струве.
Данное исследование выполнено в рамках конструктивистской научно-исследовательской программы, восходящей к кантианской критической философии. Согласно Канту, "...мы ничего не можем представить себе связанным в объекте, чего прежде не связали сами..." [KrV, В 130]. Базовой операцией познания является синтез, т.е. "присоединение различных представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте познания", причем он "есть исключительно действие способности воображения, слепой, хотя и необходимой функции души" [KrV, В 103]. Таким образом, анализ построений отечественных историков основывается на предположении, что созданный ими объект, а именно древний Восток, есть результат синтеза многообразного определенных созерцаний, синтеза, осуществленного посредством категорий рассудка и идей разума. Следовательно, а priori предполагается, что только созерцаний недостаточно для познания: "Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы" [KrV, В 75]. В деятельности историков созерцаниями являются источники, содержащие весьма разнородные сведения, и труды других историков, предшественников и современников. Предлагаемая вниманию читателей работа имеет своими источниками тексты, созданные в российской историографической традиции, что делает возможной ее эмпирическую проверку. Целью ее являются установление тех способов, посредством которых создается древний Восток как объект познания, а также определение его логического статуса1.
Начнем с построений Б. А. Тураева. Он пишет: "История древнего Востока - первая глава истории человечества, история цивилизаций, генетически предшествовавших эллинству и христианству" [Тураев, 1935, т. 1, с. 1]. Отсюда следует, что до "истории древнего Востока" истории человечества не было, что подтверждается указанием Б. А. Тураева на существование "доисторических культур" [1935, т. 1, с. 27]. Эти идеи восходят к Г. В. Ф. Гегелю [См., например: Гегель, 2000]. Высказывание Б. А. Тураева предполагает идею человечества как единого субъекта истории, следовательно, сама история возможна лишь в форме всемирной (Weltgeschichte). Далее, эта история характеризует-
1 Полный вариант статьи, содержащий исследование теорий И. М. Дьяконова, В. А. Якобсона и Л. С. Васильева см.: [Захаров, 2007, с. 161 - 190].
стр. 11
ся посредством уподобления книге, включающей ряд глав (с литературной точки зрения - метафорически), при этом "древний Восток" есть лишь первая из них и уже завершившаяся [Тураев, 1935, т. 1, с. 3 - 4]. Это приводит к мысли о том, что всемирная история есть стадиальный процесс и что отнюдь не все сообщества людей в ней участвовали. Но так как всемирная история включает в себя ряд "глав" (стадий, этапов), то ее субъект претерпевает изменения (поскольку в противном случае эти этапы нельзя было бы отличить друг от друга). Изменение же может мыслиться только при наличии субъекта, минимум два состояния коего должны быть зафиксированы: начальное и конечное, времени, благодаря которому два разных состояния предицируются одному субъекту, и наблюдателю, который, находясь в третьей временной позиции, зафиксирует субъекта изменения минимум в двух его состояниях [KrV, В 48 - 49, 149, 230; Danto, 1965, р. 235 - 236; Захаров, 2005]2. Следовательно, представление о древнем Востоке возможно посредством такой априорной формы созерцания, как время. Лишь мысля время в образе линии, можно соединить количественную характеристику - "первая глава" - с качественной, так как речь идёт об истории человечества и "древнем Востоке". Важно отметить, что нет ни одного древневосточного текста, который содержал бы этот предикат ("древневосточный") в качестве своей характеристики. Именно историки относят те или иные созерцания и реконструируемые феномены к тому или иному временному периоду.
Процитируем один из абзацев "Введения" для того, чтобы сопоставить его с приведенным выше определением истории древнего Востока и еще рядом высказываний:
"Термин "Восток", который мы прилагаем к странам, выработавшим начало всемирно-исторической цивилизации, представляет собой наследие римского времени и той культурной двойственности, при которой романизированному Западу противополагался эллинистический Восток. Сначала для римлян "Востоком" было все за Иллирией... Однако неоднородность этого "Востока" сознавалась его населением и выражалась... в реакциях против эллинизма. Уже дио-клетиано-константиновская префектура "Oriens" обнимает только Египет и переднеазиатские провинции империи... диоцез "Oriens" уже ограничивается только Сирией. Таким образом, наш термин греко-римского происхождения, но для классических народов он был скорее географическим, чем культурно-историческим. Для нас дело обстоит иначе. С одной стороны, наша цивилизация захватила район неизмеримо больший, чем классическая, и проникла в страны, для которых области древних цивилизаций отнюдь не могут быть названы восточными, с другой - и древневосточная культура имела свое распространение на западе и на юге и... тем самым сделала "древний Восток" условным культурно-историческим термином для обозначения стран древних цивилизаций, возникших к востоку от Греции и непосредственно хронологически и духовно предшествовавших греко-римской" [Тураев, 1935, т. 1, с. 2].
Анализируя эти строки, можно сделать ряд наблюдений. Во-первых, здесь указывается, что "древний Восток" есть условный термин, а это означает, что характеристика содержащихся под ним элементов как "первой главы всемирной истории" проблематична. Правда, Б. А. Тураев в другом месте монографии определяет "древний Восток" как "область культуры, зародившейся в подтропических странах, примыкающих к восточным берегам Средиземного моря, и распространившейся до Индии, Атлантического океана и тропической Африки. От дальневосточных цивилизаций она отделялась непроходимой стеной Гиндукуш и Соломоновых гор" [Тураев, 1935, т. 1, с. 59]. Здесь речь идет уже об "области культуры" в единственном числе, но тогда почему ранее Б. А. Тураев приписывает термину "древний Восток" условный характер? Поскольку же он неоднократно использует выражения "древневосточный мир" и "древ-
2 Почему наблюдатель должен находиться в третьей (логически) временной позиции, объясняется тем, что мысль о двух состояниях субъекта изменения, удерживающая их в одном самосознании (благодаря чему возможно их различение), явно не может быть тождественна этим состояниям.
стр. 12
невосточная культура" в целом [Тураев, 1935, т. I, с. 61, 121; т. II, с. 56, 201], постольку можно сделать вывод о противоречии в определениях, данных объекту изучения.
Одно из замечаний Б. А. Тураева делает "древний Восток" именем самостоятельного исторического агента: "Древний Восток давно привык к смешению рас и иноземным владычествам" [Тураев, 1935, т. II, с. 206]. А три других высказывания Б. А. Тураева окончательно убеждают в том, что данные "древнему Востоку" дефиниции противоречивы в указанном выше смысле: "...история древнего Востока представляет единственный пример совершенно законченной исторической жизни народов, большей частью окончательно сошедших с исторической сцены... Представляя вполне законченное целое, история древнего Востока должна иметь особенный интерес для исследователей... Если и в прошлом столетии на обособленности древневосточных цивилизаций едва ли можно было настаивать, хотя бы уже ввиду ассирийских завоеваний, то в настоящее время новые открытия ее совершенно опровергли, и мы располагаем крупными данными, позволяющими видеть в интересующем нас предмете не комплекс бессвязных историй отдельных стран, а действительно первый отдел всемирной истории" [Тураев, 1935, т. 1, с. 3, 4, 6]. Здесь целостный и отнюдь не условный характер изучаемого объекта подчеркнут с исчерпывающей полнотой.
Для Б. А. Тураева вполне естественно говорить и о "Востоке" как таковом, но не столько в географическом, сколько в "культурно-историческом" смысле: "Около двух тысячелетий, несмотря на погромы и попытки уничтожения (Синаххериб, Ксеркс), несмотря на превратности политических условий, оставался этот город (Вавилон. - А. З.) метрополией Азии, что наиболее красноречиво засвидетельствовал Александр Великий, сделав его столицей новой империи, призванной примирить Восток и Запад"; "Как бы ни были настроены вассалы относительно фараона и какова бы ни была степень их верности, выражения, в которых они к нему обращались, исполнены подобострастия, переходящего часто, как и все на Востоке, всякие границы"3; "Это "Царство Стран", под верховенством персидского царя (Кира. - А. З.), было переходной ступенью в истории Востока к более централизованной империи Дария и Ксеркса" [Тураев, 1935, т. I, с. 104, 278; т. II, с. 118].
Разумеется, в результате такого словоупотребления возникает вопрос о соотношении "Востока вообще" и "древнего Востока"; усложняет проблему наличие "дальнего Востока", к которому Б. А. Тураев относит (если исходить из определения "древнего Востока" как "области культуры") регионы к востоку от Гиндукуша и Соломоновых гор, включая Индию. Приведем одно из наиболее важных высказываний Б. А. Тураева: "Имели ли древний и дальний Восток общий корень культуры, или их цивилизации возникли независимо и потекли по параллельным руслам? Наука пока не дает ответа на этот вопрос. Китайская и вавилонская, даже древнеамериканская культуры имеют немало аналогий; непосредственные сношения между ними могли существовать, но сведения об этом еще слишком несовершенны. Поэтому нашему рассмотрению будут подлежать исторические судьбы народов, среди которых элементы этой цивилизации возникли, т.е. египтян, древнейших обитателей Сеннаара, затем семитов Вавилонии и Ассирии. Далее следуют народы, культура которых менее самостоятельна и находится в большей или меньшей зависимости от двух предшествующих, а именно: а) семиты Сирии, Аравии и Финикии, пересадившей семитическое население и восточную культуру на дальний Запад; б) племена "алародийской" или "яфетической" расы, которая, занимая северные области древневосточного мира, распадалась на отдельные народности: хеттов, митанни, халдов; в) эламиты, народ не семитический и не арийский; г) негро-нубийское население мероитского царства; и наконец, д) древнейшие представите-
1 Здесь Б. А. Тураев характеризует взаимоотношения между фараонами XVIII династии и их азиатскими вассалами - правителями различных подчиненных египетской власти областей в Азии.
стр. 13
ли арио-европейского элемента, особенно мидяне и персы, которым принадлежит завершение дела объединения большей части древневосточного мира в одну правильно организованную империю" [Тураев, 1935, т. I, с. 2 - 3].
Самое любопытное в данной цитате - то, что древний Восток как единая цивилизация (в том, что Б. А. Тураев предпочитал такое толкование, в свете приведенных выше текстуальных данных вряд ли приходится сомневаться) характеризуется посредством перечисления входящих в него элементов, а вовсе не указанием общих черт, которые разделяют все члены класса. Это экстенсиональный способ образования логического класса [Кассирер, 2002, т. 3, с. 240 - 241; Russell, 1903]4. Следовательно, класс "древний Восток" конструируется Б. А. Тураевым при помощи двух разных способов. В той мере, в какой он полагает его единым объектом, что выражается определениями "область культуры", "цивилизация" и особенно "первая глава истории человечества" и "первый отдел всемирной истории", он пользуется интенсиональным способом образования логического класса: задается как условие общий признак, которому должны удовлетворять все члены класса [Russell, 1903, vol. I, chapter 6, sec 71; цит. по: Кассирер, 2002, т. 3, с. 240]. Так как монография Б. А. Тураева не содержит перечня общих существенных черт того, что можно называть "древневосточным обществом"5, попробуем найти его атрибуты.
Начнем с анализа самого словосочетания "древний Восток". Его можно разложить лишь на два компонента. Первое: термин "древний" отсылает к линии времени, на которую для исследователя проецируется многообразное. Это многообразное (Шумер, Египет, Хеттское царство; или "Законы Хаммурапи", "Повесть о Синухете", "Эпос о Керете" и т.п.) связывается воображением в целостное представление, имеющее временную структуру. Вторая отсылка - географическая, а точнее - пространственная. Воображаемый древний Восток имеет не только временную, но и пространственную характеристику. Вспомним "область культуры, зародившейся в подтропических странах, примыкающих к восточным берегам Средиземного моря, и распространившейся до Индии, Атлантического океана и тропической Африки". Могут возразить: почему
4 По-видимому, следует уточнить, что классом в логике Б. Рассела назывался агрегат элементов, а в современной логике этим термином обозначается конечная или бесконечная совокупность выделенных по некоторому признаку предметов, мыслимая как целое. Согласно Канту, "всякое понятие... надо мыслить как представление, которое содержится в бесконечном множестве различных возможных представлений (в качестве их общего признака), стало быть, они ему подчинены..." [KrV, В 40]. Он рассматривает понятие как "единство правила", которое "определяет все многообразное и ограничивает его условиями, которые делают возможным единство апперцепции... понятие по своей форме всегда есть нечто общее, служащее правилом" [KrV, A 105 - 106]. Он пишет далее, что "представление о всеобщем условии, согласно которому может быть полагаемо (стало быть, одним и тем же способом) какое-нибудь многообразное, называется правилом; оно называется законом, если согласно ему многообразное должно быть полагаемо" [KrV, A 113]. Таким образом, понятие есть единство представления о всеобщем условии, согласно которому может быть полагаемо какое-нибудь многообразное. Именно этот подход позволяет, на мой взгляд, решить проблему глаголов, которые, будучи общими представлениями в том смысле, что посредством их мыслится связь (отношение) между полагаемыми в качестве сущих предметами, должны найти свое выражение в логике. Б. Рассел был одним из тех, кто использовал для обозначения всего не-партикулярного термин "универсалия", причем он относил к ним и предлоги, а также их сочетания с существительными, например, "к северу от" [подробнее см.: Рассел, 2000, с. 222 сл.] Каким бы термином мы ни пользовались, напрашивается вывод о том, что понятие не тождественно классу, класс можно считать лишь одной из разновидностей его.
5 Выдающийся египтолог призывал "относиться крайне осторожно к общим выводам, широким обобщениям и красивым гипотезам в области древневосточной истории", причем "едва ли может идти речь об общих характеристиках культур (например, о пресловутых: неподвижности, теократизме, деспотизме и т.п.), имевших историю в несколько тысячелетий, прошедших несомненно различные стадии развития и притом принадлежащих народам самых различных рас" [Тураев, 1935, т. 1, с. 6].
стр. 14
воображаемый? На это можно ответить указанием на то, что ни одно древнее общество (и не только оно) не дано непосредственно. Могут спорить и с этим, но это не будет очень убедительно. Читая Библию, например, я вижу буквы, которые связываю в слова, слова - в предложения, а Библия как целостное повествование существует лишь постольку, поскольку в воображении удерживается прочитанное ранее [KrV, A 98 - 114]. Возвращаясь к анализу "древнего Востока", можно предположить, что аналитически невозможно доказать необходимость объединения всех элементов в один класс. Какие можно привести аргументы в пользу этой гипотезы? По-видимому, сильным аргументом будет указание на то, что границы созданного класса условны (как это отмечал сам Б. А. Тураев). Почему не присоединить к нему, например, древние Индию и Китай? Или убрать Карфаген?
"На вопрос о хронологических пределах истории древнего Востока давались разные ответы. Одни полагают, что она оканчивается там, где культурное первенство переходит к грекам, то есть на времени развития эллинской цивилизации, совпавшем с эпохой после столкновения эллинского мира с объединённым восточным в лице персидской монархии... Но рассматриваемая сама в себе, история восточных стран и после персидского завоевания обнаруживает тот же характер и те же явления, что и до него: национальные культуры продолжают не только жить, но и развиваться, политическая жизнь не умерла и нередко возрождается. Гранью, которая оставила более заметные следы в их судьбах и начала новую эпоху в их истории, были завоевания Александра Великого и планомерное распространение эллинизма, превратившее Восток из древнего в эллинистический. Но и этот переворот, усилив на почве древней культуры новые элементы, не уничтожил этой самой культуры... Народы древнего Востока большей частью рано приняли христианство, но и здесь они не вполне разорвали со своим прошлым, которое напоминает о себе то в суевериях, то в направлении литературы, то в характере богословского мышления, начиная с гностицизма. Мусульманское завоевание, переход множества потомков носителей древневосточных цивилизаций в ислам, господство арабской культуры, наконец, совершенное забвение туземных языков и культурное отчуждение от западного мира обусловили то, что древневосточные цивилизации были окончательно потеряны для историка... Таким образом, арабское завоевание было окончательной предельной гранью древнего Востока, но и христианизация последнего может также считаться концом его, так как новая религия не могла не внести существенные изменения в жизнь и миросозерцание народов, для которых религия была главным и основным элементом культуры. Отсюда в науке различаются Восток древний, христианский и мусульманский; древний с недавнего времени, по почину Масперо, весьма удачно стали называть классическим" [Тураев, 1935, т. I, с. 3; см. также: Масперо, 1911; Maspero, 1895 - 1908].
Эта длинная цитата показывает, что Б. А. Тураев отдавал себе отчет о сложностях, порождаемых любой периодизацией. Однако он обходит полным молчанием вопрос о критерии для выделения "древнего Востока": нельзя же считать таковым ссылку на религию, поскольку ни термин "древний", ни термин "классический" не содержат в себе ничего специфически религиозного. Кроме того, текст монографии Б. А. Тураева включает историю Ирана при Сасанидах (III-VII вв. н.э.), государство которых считаться христианским не может ни по каким соображениям. Это известно историку: он пишет о провозглашении Сасанидами зороастризма государственной религией и о возвращении сасанидского искусства и архитектуры к "древневосточной основе" [Тураев, 1935, т. II, с. 284, 287]. Еще одна неясность: указав на возможность выделения "христианского Востока" наряду с древним и мусульманским, Б. А. Тураев не объяснил причины исключения из периодизации "эллинистического Востока". Тем самым можно сделать вывод о том, что предложенной Б. А. Тураевым периодизации присущи противоречия и что она в целом произвольна. Также не будет преувеличением утверждение о неясности понятия "Восток вообще". Тут наибольшие трудности возникают с необходимостью, не осознававшейся самим Б. А. Тураевым, согласовать предложенное им выделение "древнего, христианского и мусульманского Востока" с известным ему су-
стр. 15
ществованием "дальнего Востока", который, будучи охарактеризован именно как "Восток", должен иметь с другими единицами классификации нечто общее.
Так есть ли в построениях Б. А. Тураева та общая черта, которая присуща всем элементам класса "древний Восток"? Ответ, думается, лежит на поверхности: "древний Восток" есть "первый отдел всемирной истории", "первая глава истории человечества". Именно это качество является атрибутом данного класса, его понятием. Но поскольку мы оказались не в состоянии аналитически обнаружить этот признак в элементах класса, рассматриваемых сами по себе, и в его (класса) имени, постольку приходится сделать вывод о том, что "древний Восток" есть регулятивный, но не конститутивный принцип, т.е. его посредством организуется некий эмпирический материал. Иными словами, это понятие выходит за рамки опыта, хотя и относится к нему. Можно даже усомниться в том, что это именно понятие, т.е. "общее представление" в кантовской интерпретации, но для этого, видимо, нет достаточных оснований, о чем говорит то, что "древний Восток" сконструирован Б. А. Тураевым как тотальность пространственно-временного фрагмента действительности. Это тотальность, потому что речь идет о "первом отделе всемирной истории", и это пространственно-временной фрагмент, потому что он отграничен от других феноменов, пусть и произвольно.
Следует пояснить, почему "древний Восток" является регулятивным принципом, или идеей разума. Выше уже отмечалось, что это первый отдел (первая глава) всемирной истории, субъектом которой является человечество. Указывалось также, что Б. А. Тураев не включил "дальний Восток" в свои построения, видимо полагая, что объединенные этим термином пространственно-временные феномены не относятся к всемирной истории. Последнюю он интерпретировал с христианских позиций, что доказывается текстом его монографии: "Библия за много веков до греков (Псевдо-Аристотеля) провозгласила идею единства человечества и создала даже хронологическую схему для этой всемирно-исторической концепции..."; "...еврейский народ опередил, может быть, своих более культурных соседей, не только созрев до идеи единства человечества, но и для классификации его по генеалогической таблице, знаменитой родословной народов в X гл[аве] книги Бытия"; "В интересующую нас эпоху (последние века до н.э. - первые века н.э. - A3.) Иудейство выполнило свою мировую миссию: "из Сиона вышел закон" для всего человечества" [Тураев, 1935, т. I. с. 4, 64; т. II, с. 276].
Б. А. Тураев рассматривал всемирную историю как прогресс [1935, т. I. с. 147]. Но, во-первых, человечество не может быть дано в созерцании, поскольку охватывает всех представителей вида homo sapiens, и живых, и умерших, и будущих. Оно невыводимо из опыта, ибо не тождественно биологическому виду: его сущность не заключается в наборе биологических признаков, а состоит в деятельности, предметами которой являются не только внешние объекты, но и оно само (это, собственно, гегелевское понятие духа). Следовательно, человечество не является эмпирическим по происхождению понятием. Таким образом, это идея разума. Во-вторых, прогресс также не может быть обоснован опытным путем, если мы прилагаем это понятие к человечеству и его истории в целом. Понятие "прогресс человечества" требует такого единства всех входящих в него условий, относящихся ко всем сторонам деятельности субъекта всемирной истории, которого никогда не может дать никакой опыт. Ведь если мы скажем, что человечество прогрессирует в одном и регрессирует либо стоит на месте в другом, то синтез этих высказываний опровергнет общее положение о прогрессе человечества в целом. Эмпирически мы можем констатировать прогресс в сфере материальной культуры, но в отношении всех остальных сфер это понятие использовать крайне затруднительно. Следовательно, прогресс человечества тоже является идеей разума, посредством которой организуется эмпирический материал (он de facto подчиняется априорно заданной сообразно постулату практического разума схеме). Поэтому "древний Восток", являющийся "первой главой всемирной истории", есть первый/начальный этап прогресса че-
стр. 16
ловечества, по мнению Б. А. Тураева, и идея разума, согласно нашему исследованию его логического статуса.
Таким образом, рассмотрение монографии Б. А. Тураева позволяет предположить, что конструирование понятий историографии связано со временем и пространством как априорными формами созерцания6 и что "древний Восток" оказался идеей разума по крайней мере в этой концепции, а вовсе не эмпирическим понятием.
Далее исследуем теоретические воззрения В. В. Струве, в течение сорока лет бывшего ведущим советским востоковедом-историком "древности" - с середины 1920-х до середины 1960-х гг. Проанализировать хотелось бы его "Историю древнего Востока" [Струве, 1941]. Внимание именно к этому тексту обусловлено тем, что это одна из немногих книг, посвященная "древнему Востоку" вообще, написанная в основной своей части одним автором и потому дающая возможность рассмотреть соотношение общих положений и эмпирических описаний.
В. В. Струве пишет:
"История древнего Востока есть история древнейших классовых обществ. Она охватывает собою историю многочисленных народов и племен, населявших обширную территорию от берегов Средиземного моря и Эгейского моря до Великого океана на протяжении нескольких тысячелетий - от возникновения классового общества в середине пятого тысячелетия и до конца VI века до н.э. Таким образом, и географические и хронологические рамки истории древнего Востока чрезвычайно широки. Самое понятие "древний Восток" условно; ведь большинство "восточных" государств лежит, например, по отношению к СССР не на восток, а на юг. Термин, которым мы определяем "восточные" страны, восходит к древним временам, когда эти страны были провинциями Римской империи и действительно лежали на восток от Рима. Несмотря на условность термина, мы можем называть изучаемые страны восточными, но за этим термином мы не должны забывать, что никакой пропасти между "западом" и "востоком" не существует" [Струве, 1941, с. 3].
Вместе с тем В. В. Струве дает и иное истолкование:
"История древнего Востока представляет собою историю многочисленных племен, народов, государств, то появлявшихся, то исчезавших с арены истории. Древний Восток охватывает громадную территорию, населённую древнейшими народами" [Струве, 1941, с. 8].
Прежде всего следует отметить, что утверждение "История древнего Востока есть история древнейших классовых обществ" есть сущностное определение: в самом деле, не может быть других древнейших классовых обществ, или, точнее, согласно ему, все древнейшие классовые общества могут принадлежать только логическому классу "древний Восток". Таким образом, сразу задается общий признак класса, следовательно, мы имеем дело с интенсиональным способом его образования. Но далее В. В. Струве начинает перечислять входящие в этот класс элементы, пока не называя их более конкретно, и тем самым готовит переход к экстенсиональному способу. Можно также утверждать, что выделение атрибута класса "древний Восток" вступает в противоречие с тезисом об условности этого "понятия" (Sic!). При этом не вполне понятно, как согласовать цитированные выше высказывания друг с другом: ведь если "история древнего Востока есть история древнейших классовых обществ", то все входящие в нее "племена, народы, государства" должны быть классовыми. Вместе с тем в этих высказываниях сразу обнаруживается проекция на единую линию времени и географические параметры конструируемого объекта, что вновь подтверждает фундаментальную важность априорных форм созерцания.
6 Это, конечно, идея Канта, и я лишь попытался применить ее к конкретным историографическим феноменам.
стр. 17
Территория, которую В. В. Струве относит к "древнему Востоку", в его построениях объединяет народы, племена и государства через ее характеристику как "арены истории", а это явная метафора. Тем самым различные образования (классовые общества и т.п.) оказываются "актерами" на этой сцене. Но поскольку они не даны в имени "древний Восток", В. В. Струве вынужден перечислить их (хотя далеко не всех - в пособии появятся и другие), а следовательно, перейти к экстенсиональному способу образования логического класса:
"Наиболее значительными из них (стран. - А. З.) были государства, возникшие в Месопотамии, в долине рек Тигра и Евфрата: Шумер и Аккад, затем Вавилония и Ассирия. В ближайшем соседстве от них на востоке лежали государства Элама, Мидии и Персии, а на север от Ассирии, в Армянской возвышенности, государство Урарту... На полуострове Малой Азии... было государство хеттов. Южнее Малоазийского полуострова, по восточному берегу Средиземного моря, расположены многочисленные торговые города Финикии, восточней от них, ближе к Евфрату, - города Сирии, а южнее Финикии - государства Палестины: Израиль, Иуда, Моав и другие. На восток от Иранского плоскогорья, по долинам рек Инда и Ганга, на полуострове Индостана, лежали древние государства Индии, а у берегов Великого океана по долине Хуан-хэ и Янцзы-цзян возникло государство Китая. Единственным государством древнего Востока, расположенным в Африке, был Египет..." [Струве, 1941, с. 3].
Легко заметить, что перечисленные В. В. Струве государства объединены условно, что, впрочем, естественно для класса, элементы (но не содержание!) которого определены перечислением: в самом деле, взаимоотношения Индии и Китая с другими странами возникли позднее, чем появились государства в Месопотамии и Египте, которые и были в строгом смысле слова "древнейшими"; а Израиль и Иудейское царство были кратковременными (например, в сравнении с Ассирией и тем более Египтом) историческими деятелями. В. В. Струве объясняет включение Индии и Китая в класс "древний Восток" тем, что они "внесли свою долю в сокровищницу общечеловеческой культуры" и являлись классовыми [Струве, 1941, с. 4, 5]. Для предпринятого мною анализа в этой аргументации важна в первую очередь идея "общечеловеческой культуры".
Каков критерий, позволяющий судить о том, является ли некое явление частью общечеловеческой культуры? В. В. Струве на этот вопрос не отвечает и, более того, его вообще не задает (в этом он, правда, не одинок). Я не берусь судить об этом критерии, но хотел бы подчеркнуть, что идея общечеловеческой культуры логически связана с идеей человечества. Поскольку же последнее есть лишь регулятивный принцип, постольку эмпирически мы не можем избежать произвольных суждений при подведении явлений под него. В самом деле, допустим, что Индия и Китай внесли свою лепту в эту культуру. Является ли это достаточным основанием для того, чтобы отнести их к логическому классу "древний Восток"? Думается, что недостаточно, так как никто не сможет доказать, что, во-первых, древние политии Вьетнама, появившиеся в IV в. до н.э., не заслуживают места в домене общечеловеческой культуры, хотя их В. В. Струве и не рассматривает; а во-вторых, значительное число кочевых народов, таких как скифы, тоже относятся к человечеству (если исходить, как делает В. В. Струве, из теории исторического материализма, согласно которой человечество и вид homo sapiens совпадают своими объемами), следовательно, они тоже внесли свой вклад в эту культуру. В любом случае ясно, что без четкого критерия мы не можем пользоваться понятием общечеловеческой культуры.
По-видимому, данный тезис нуждается в дополнительной аргументации. За неимением места ограничусь лишь некоторыми рассуждениями. Итак, известно, что термин "культура" обладает уже более чем тысячей определений, что существенно затрудняет его применение без оговорок: он уже близок к тому, чтобы быть семантической пустотой, коннотируя как объединения людей, так и способы их поведения, как отдельные артефакты, так и мыслимое "царство ценностей". Поэтому любой разговор о "культу-
стр. 18
ре" и ее соотношении с любым иным понятием требует уточнения исходных посылок. Размышления об использовании этого слова в языке убедили меня в том, что оно, обозначает, с одной стороны, нечто сущее (в этом смысле говорят о русской культуре или о культуре земледельческого труда), а с другой - нечто должное (тогда речь идет о культурном человеке, культурных ценностях). Объединить должное и сущее в рамках одного толкования довольно сложно. Поэтому я остановлюсь на трактовке культуры как социально значимого опыта [Семёнов, 1999, с. 32], хотя должен заметить, что в этом случае возникает проблема "опыта", рассматривать которую здесь нет возможности.
Если культура есть социально значимый опыт, то общечеловеческая культура есть такой опыт, который значим для всего человечества. Если мы исходим из того, что человечество охватывает и умерших, и ныне здравствующих, и будущих людей, то как мы можем найти некий опыт, значимый для них всех? И более того, как осуществить эмпирическую проверку любого положения, к этому опыту отнесенного? Даже "общечеловеческие ценности", например право на жизнь, не могут быть верифицированы, так как всегда найдутся контрпримеры. Так, если мы определяем раба как "говорящее орудие" (instrumentum vocale) и, следовательно, рассматриваем его как вещь, то по отношению к нему говорить об этом праве крайне проблематично: как вещь он есть пассивное начало, которое целиком подчинено господину. Любое заказное убийство тоже может быть использовано в качестве свидетельства о том, что в том обществе, где оно имело место, по крайней мере некоторые его (общества) члены не разделяют данной ценности. Поэтому можно утверждать, что общечеловеческая культура, общечеловеческие ценности суть лишь регулятивные, а не конститутивные принципы, применение которых если и возможно, то лишь с точки зрения практического разума.
Возвращаясь к В. В. Струве, отметим, что он все-таки допускает существование "древнего Востока" как целостности, что подтверждается упоминанием "древневосточного общества": "С этого момента (конца III тысячелетия до н.э. - А. З.) и наступает период расцвета финикийских городов, оказавшихся расположенными в самом центре торговых путей Передней Азии и всего древневосточного общества" [Струве, 1941, с. 270]. Ссылаясь на это целостное образование, В. В. Струве использует и другие термины: "Это было большое торговое государство (Новоассирийская империя. - А. З.), причем торговые пути охватывали теперь весь древневосточный мир"; "Недаром древневосточные общества назывались бюрократическими монархиями" [Струве, 1941, с. 336, 182]. Кроме того, В. В. Струве выделяет общие черты "древневосточных обществ". Но прежде чем перейти к их рассмотрению, следует указать на одну явную логическую ошибку - построение хронологии "древнего Востока". В первом приведенном выше определении В. В. Струве датировал завершение истории "древнего Востока" концом VI в. до н.э. Как тогда можно объяснить то, что последняя принадлежащая его перу глава книги "Организация персидского царства при Дарии I" кончается рассказом о падении Персидского царства в результате его завоевания Александром Македонским в IV в. до н.э. [Струве, 1941, с. 386 - 388]?! Поскольку же В. В. Струве настаивает на включении в историю "древнего Востока" Индии и Китая, постольку еще более непонятно, почему история Индии доведена до IV в. н.э. [Струве, 1941, с. 4, 425]. Н. А. Шолпо, писавший об Индии и Китае, завершил политическую историю последнего падением династии Хань в 220 г. н.э. [Струве, 1941, с. 453]. В защиту В. В. Струве в данном случае можно сказать, что "мы должны иметь в виду в каждом отдельном случае исследования какое-либо конкретное общество" [Струве, 1941, с. 6], но это не аргумент в пользу того, чтобы выбирать без обоснований для завершения истории какого-либо периода любую дату, если он определен интенсионально. В противном случае получается уникальная ситуация: "история древнего Востока" завершилась в конце VI в.
стр. 19
до н.э., но она продолжалась в Индии и в Китае, а также в Персидском царстве Ахеменидов.
Об отличительных чертах древневосточных обществ В. В. Струве пишет: "Эти особенности заключаются прежде всего в сохранении некоторых черт первобытно-общинного строя, в сохранении сельской общины, сохранении некоторых элементов патриархальных отношений, в несколько замедленном, застойном характере развития общества, в чрезвычайной стойкости общинных форм собственности на землю... Деспотическая власть царя в области политической надстройки также является отличительной чертой древневосточных государств" [Струве, 1941, с. 6]. В. В. Струве полагает, что "история древнего Востока показывает нам появление и развитие рабовладельческого строя", который "приобретает своеобразные черты, отличающие его от античного рабства": "Говоря о процессе развития рабства у варварских германских племен, Энгельс подчеркивает, что "они не довели у себя рабства до его высшего развития, ни до античного трудового рабства, ни до восточного домашнего рабства...". На древнем Востоке рабство сохраняет характер домашнего рабства, оно еще не проникает во все сферы хозяйственной жизни, количество рабов относительно невелико, производство носит преимущественно натуральный характер" [Струве, 1941, с. 5, 7]. Последняя особенность, отмеченная В. В. Струве, - та, что "основой хозяйства восточных обществ является искусственное орошение, ирригация" [Струве, 1941, с. 7].
Все эти положения требуют проверки на материалах анализируемой монографии. Затруднение состоит в том, что далеко не всегда перечисленные особенности вообще можно обнаружить в предлагаемых В. В. Струве повествованиях о конкретных "древневосточных обществах" (предположим пока, что эти особенности суть атрибуты).
Начнем с проблемы восточной деспотии. Во-первых, применительно к Финикии используется термин "города-государства"; в главе о ней при описании государственного устройства нет ни слова о деспотии [Струве, 1941, с. 80, 268 - 281, особенно 275 - 276]. Как соотносятся понятия "деспотия" и "город-государство", неясно. Если признать "деспотию" характерной особенностью древневосточных обществ, то Финикия, которая не описывается при помощи данного понятия, к таковым не относится. Во-вторых, Финикия не единственная из стран, о которых идет речь в пособии и которые не характеризуются как деспотии: Элам и царства Израиля и Иуды, например, тоже описаны без использования этого термина [Струве, 1941, с. 120 - 123, 282 - 300]. Но если деспотия есть отличительная особенность "древнего Востока" и если "история древнего Востока представляет собою историю многочисленных племен, народов, государств", то тогда у всех этих племен и народов, не говоря уже о государствах, формой политического устройства должна быть деспотия. Поскольку же это требование логики не выполняется даже применительно к государствам, постольку можно утверждать, что одна из предполагаемых отличительных черт класса "древний Восток" - деспотия не является его необходимым признаком.
В связи с утверждением В. В. Струве о господстве на "древнем Востоке" рабовладельческого строя заметим, что, во-первых, ссылка на утверждение Ф. Энгельса о германских племенах, которые "не довели у себя рабства до его высшего развития, ни до античного трудового рабства, ни до восточного домашнего рабства...", показывает как раз отличие античности от Востока и противоречит другим высказываниям самого В. В. Струве: "...никакой пропасти между "западом" и "востоком" не существует"; "неправильно было бы вместе с тем подчеркивать... абсолютное отличие древневосточных обществ от обществ Греции и Рима" [Струве, 1941, с. 3, 6]. Во-вторых, опять-таки вовсе не каждый социум, о которых ведет речь В. В. Струве, оказывается рабовладельческим. Примером может служить тот же Элам: хотя эламиты и захватывали в Вавилонии военнопленных, "которых обращали в рабство", это единственное упоминание рабов во всей главе [Струве, 1941, с. 120 - 123, 121]. Даже в главе N 9, посвященной I ва-
стр. 20
вилонской династии, В. В. Струве пишет: "Однако основную массу непосредственных производителей составляли крестьяне" [1941, с. 101]. Это означает, что социально-экономический строй данного общества ("рабовладельческий") определяется по второстепенному признаку: обыкновенного наличия рабов, не являвшихся основными производителями, оказывается достаточно для характеристики общества в целом, а это весьма распространённый литературный прием метонимии, состоящий в том, что целое обозначается своей частью (не обязательно главной).
Когда В. В. Струве пишет о "несколько замедленном, застойном характере развития общества" на "древнем Востоке", то нужно прояснить соотношение понятий "замедленный" и "застойный". Неясен и термин "застойное развитие": не является ли это contradictio in adjecto, если развитие понимается не как изменение вообще (тогда перед нами два термина для обозначения одной и той же категории), а как "процесс перехода из одного состояния в другое, более совершенное"7. В некоторых случаях В. В. Струве прямо указывает на застойность обществ "древнего Востока": "В застойном обществе Египта пережитки матриархата еще не были преодолены в тот момент, когда оформлялся этот культ основных сил природы"; "...этот памятник ("Диалог между господином и рабом о смысле жизни". - А. З.) проникнут безнадежным пессимизмом. Мы не находим в приведенных произведениях вавилонской литературы ("Диалог...", "Невинный страдалец"8. - А. З.) оптимизма, бодрости, характерных для эпохи подъема, восхождения рабовладельческого общества в Греции и Риме. Застойность древневосточного общества, отсутствие четких перспектив отразились в этих произведениях с большой яркостью"; "Общины обеспечивали солидную основу для застойного древневосточного деспотизма" [Струве, 1941, с. 211, 119, 70].
В других местах В. В. Струве подчеркивает скорее изменчивость, чем неподвижность описываемых обществ, но делает это так, чтобы не уничтожить идею застойности, деспотии как формы политической надстройки, медленного темпа эволюции сельских общин: "Медленно в течение последующих веков развивались производительные силы шумерского общества"; "Обработка земли в ирригационном хозяйстве (Шумера. - А. З.) была делом настолько сложным, что доверить его рабу можно было лишь на более высокой ступени развития производительных сил""; "Снова среди знати номов поднимается недовольство громоздкой политической организацией (Нового царства Египта при XIX и XX династиях. - А. З.), т.е. то самое движение, которое было в конце Древнего царства, когда номы, тяготясь деспотией фараона, начали освобождать себя от повинностей, имевших общеегипетский характер" [Струве, 1941, с. 68, 69, 206].
В. В. Струве пишет, что "основой хозяйства восточных обществ является искусственное орошение, ирригация" (см. выше). То, что это фактически пересказ письма Ф. Энгельса К. Марксу, не столь важно. Для В. В. Струве, писавшего свою "Историю древнего Востока" в конце 1930-х гг., ссылки на классиков марксизма-ленинизма, включая И. В. Сталина, были необходимы. Но в результате возникали несоответствия между различными фрагментами единого текста (отнюдь не у одного В. В. Струве). Представление об ирригации как основе хозяйства древневосточных обществ не подтверждается Финикией (уже известной нам своим нарушением теоретической кон-
7 В подтверждение того, что В. В. Струве понимал "развитие" во втором из указанных смыслов, можно привести такое его высказывание: "Первые классовые общества возникли в той полосе земного шара, которая раньше других областей северного полушария получила возможность для развития человеческого общества" [Струве, 1941, с. 4]. Здесь можно видеть указание на идею прогресса.
8 У В. В. Струве этот текст не имеет названия, именуясь описательно: "вавилонское произведение о страданиях одного благочестивого ниппурского гражданина" (Указ. соч., с. 117). Наименование "Невинный страдалец" сейчас распространено в историографической традиции, хотя в древности эта поэма называлась "Владыку мудрости я хочу восславить" по своей первой строке (Лудлул бел немеки) [Афанасьева, 1983, с. 475].
стр. 21
струкции восточной деспотии) [Струве, 1941, с. 268 - 281]. В. В. Струве начинает свой рассказ о ней знаменитой цитатой: "Финикийское общество в истории древнего Востока является типичным торговым обществом. "Финикияне, - говорит Маркс, - народ торговый par excellence" [Маркс, 1937, с. 147, прим. 90]. Подобное общество, конечно, могло сложиться только тогда, когда уже существовали общества Египта и Вавилонии, которые для развития своего хозяйства нуждались в посредниках по снабжению их техническим сырьем" [Струве, 1941, с. 268].
Впрочем, об ирригации нет ни слова в рассказе о "древней Ассирии", зато о городе Ашшур сообщается, что он в 3-м тысячелетии до н.э. "имел преимущественно торговое значение, снабжая Вавилонию необходимым ей техническим сырьем" [Струве, 1941, с. 239 - 246]. Следовательно, ирригация в качестве характерной особенности "древневосточных" социумов de facto не является их атрибутом.
Таким образом, выделенные В. В. Струве отличительные признаки "древнего Востока" не являются необходимыми чертами этого понятия. Попробуем объяснить это явление. Прежде всего попытаемся сделать это, вспомнив о том, что этот класс образован двумя различными способами: интенсиональным и экстенсиональным. Используя первый способ, достаточно показать, что описываемые социумы были классовыми (в марксистском смысле слова), и тогда, если верна их пространственно-временная характеристика, они вполне могут быть включены в созданный логический класс. Но при этом возникает та несообразность, что истинно древнейшими классовыми обществами могут быть лишь немногие из описанных в монографии В. В. Струве, именно Шумер и древний Египет. Общества же 2 - 1-го тысячелетий до н.э., которые советские историки относили к классовым, включают уже и Грецию, и Рим, а потому грань между ними и "древневосточными социумами" нуждается в обосновании, причем посредством установления существенных черт феномена. Это удается В. В. Струве с известным трудом, так как выделенные им черты таковыми не являются. В целом он возвращается к идее Г. Масперо и Б. А. Тураева о том, что "древний Восток" был предшественником античного мира не только по времени своего существования, но и по положению в мировой истории [Струве, 1941, с. 7].
Но есть одно отличие: В. В. Струве подчиняет "древний Восток" понятию рабовладельческой формации. На древнем Востоке, по его мнению, рабовладельческие отношения "сохраняют характер домашнего рабства", отличный от "античного трудового" рабства. Это две стадии (низшая и высшая) в рамках одной формации. Сама рабовладельческая формация является элементом теоретического построения хорошо известной теории - исторического материализма. Согласно этой концепции, человечество прошло в своем прогрессивном развитии пять формаций. Таким образом, мы снова встречаемся с идеями разума, одной из которых является "древний Восток" (в качестве подчиненной идеи).
До этого момента я использовал взгляды на образование логических классов Б. Рассела [Russell, 1903]. Но для решения проблемы понятия этого явно недостаточно. Уже Э. Кассирер писал: "Ведь очевидно, что еще до того, как элементы начинают группироваться в класс и экстенсивно указываться путем перечисления, должно быть принято решение: какие элементы считать принадлежащими этому классу. На этот вопрос можно ответить только на основании понятия класса в "интенсиональном" смысле слова. Объединяемые классом члены связываются друг с другом за счет выполнения ими определенного условия, сформулированного в общем виде" (выделено Э. Кассирером. - А. З.) [Кассирер, 2002, т. 3, с. 241]. На первый взгляд может показаться, что мы вернулись к логике необходимых и достаточных условий для образования понятия. Но исследования многих мыслителей, например Л. Витгенштейна и М. Вебера, показали, что целый ряд понятий невозможно определить исходя из этой логики, например, понятие "игры", которое создается по логике прототипа (или идеального типа) [Витген-
стр. 22
штейн, 1994; Вебер, 1990]. При этом невозможно отказаться и от логики необходимых и достаточных условий, которой удовлетворяет любой геометрический концепт, e.g. "треугольник" [KrV, A 105, В 180]. Можно ли предположить, что "древневосточное общество" сконструировано посредством логики прототипа?
Если исходить из предложенных В. В. Струве отличительных черт древневосточных обществ и вспомнить о том, что они в свете нашего анализа не могут считаться их атрибутами, то можно сделать вывод о том, что "древневосточное общество" построено востоковедом не по принципу необходимых и достаточных условий. Следовательно, выбранные им признаки суть типические черты: они вероятны, но не обязательны и свойственны рассматриваемым обществам в разной степени. Но как тогда быть с имеющимся налицо и играющим важную роль в построениях В. В. Струве сущностным определением "История древнего Востока есть история древнейших классовых обществ"? Ведь, как уже отмечалось выше, не может быть иных древнейших классовых обществ, кроме тех, что относятся к "древнему Востоку". Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о конфликте логики необходимых и достаточных условий и логики прототипа при конструировании понятия "древнего Востока". По-видимому, этот конфликт имеет одной из своих предпосылок то обстоятельство, что "древний Восток" есть идея разума, а не эмпирическое понятие.
Напротив, те черты, которые выделяет В. В. Струве, суть эмпирические по происхождению понятия. Наименее проблематичен в этом отношении концепт "ирригации", т.е. искусственного орошения. Такие понятия, как рабство и производные от него, сельская община, государство, всегда могут быть интерпретированы эмпирически. Мы можем описать отношения рабства между двумя и более индивидами в общезначимых терминах. Сложнее обстоит дело с сельской общиной и государством: ряд исследователей полагает, что последнее есть идея (и то же можно сказать об общине). Не вдаваясь в дискуссию, отмечу лишь, что широко известные признаки государства, выделенные Ф. Энгельсом (отделенная от народа публичная власть, территориальное деление, налоги и аппарат принуждения), эмпирически подтверждаются, по крайней мере, на материалах истории Европы XIX-XX вв. Наиболее сложно с точки зрения своего статуса понятие общества, но, думается, оно тоже вполне дедуцируемо из опыта (посредством категорий). Например, возьмем известное определение К. Маркса: "Общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся" [Маркс, 1968, с. 214]. Любое человеческое объединение существует постольку, поскольку в нем есть отношения между индивидами. Примерами могут служить карточная партия, разговор в очереди в магазине, научная дискуссия9.
Возвращаясь к построениям В. В. Струве, хотелось бы указать на то, что эмпирические по своему происхождению понятия отнюдь не необходимо связаны с пространственно-временной характеристикой: они часто универсальны. Все выделенные востоковедом признаки вполне могут быть встречены вне границ древнего Востока: рабовладельческий юг США до Гражданской войны 1861 - 1865 гг., восточные деспотии средневекового Востока, ирригация, наличествующая в современном мире, и т.п. Классовые общества существовали и после древнего Востока, поэтому сущностной является спецификация "древнейшие" (временное определение). Поэтому конфликт логик, отмеченный выше, вызван, видимо, разными источниками познания: разумом, рассудком и чувственностью. Из самого по себе пространственно-временного определения невозможно вывести конкретные объекты с их специфическими признаками. Предло-
9 Если понятие общества специфицировать до "человеческого общества" и истолковать последнее как синоним человечества ("человеческое общество в целом"), то тогда, конечно, оно становится идеей разума, ибо снова требует мыслить такое единство объекта, который никогда не может быть дан в опыте. Впрочем, это уже интерпретация идеи, а не определение понятия общества.
стр. 23
женные В. В. Струве характерные черты древнего Востока не являются ни временными, ни пространственными характеристиками. Следовательно, синтез их с древним Востоком не может быть дедуцирован из его сущностного определения (данного В. В. Струве). Поэтому связь этих признаков как предикатов и древневосточного общества как субъекта суждения является проблематической.
Итак, можно сделать некоторые выводы. Понятие "древний Восток" представляет собой идею разума. При его конструировании имеет место конфликт логики необходимых и достаточных условий и логики прототипа. Выделяемые отличительные черты его оказываются лишь перечнем типических черт класса, но не необходимыми условиями, а также осмысляются при помощи эмпирических по происхождению понятий. Определение же "древнего Востока" как "древнейших классовых обществ" в своей сущности оказывается временной характеристикой (в сочетании с термином "Восток" пространственно-временной) особой стадии всемирной истории.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Афанасьева В. К. Вавилонская идеология и культура // ИДВ. Ч. I. 1983.
Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1990.
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы (часть I) / Пер. с англ. М.: Гнозис, 1994.
Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории / Пер. с нем. А. М. Водена. СПб.: Наука, 2000.
Захаров А. О. Проблема понятия государства на традиционном Востоке в отечественной историографии (теоретические размышления) // Восток (Oriens). 2005. N 6.
Захаров А. О. Очерки истории традиционного Востока. М.: Восточный университет, 2007.
Кассирер Э. Философия символических форм / Пер. с нем. Т. 1 - 3. М. -СПб.: Университетская книга, 2002.
Маркс К. Капитал / Пер. с нем. Т. I. М.: Партийное издательство ЦК ВКП(б), 1937.
Маркс Ф. Экономические рукописи 1857 - 1858 гг. Часть I // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения / Пер. с нем. Т. 46. Ч. I. М., 1968.
Масперо Г. Древняя история народов Востока / пер. с фр. М., 1911.
Рассел Б. Проблемы философии // Джеймс У. Введение в философию; Рассел Б. Проблемы философии / Пер. с англ. М.: Республика, 2000.
Семёнов Ю. И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М.: Старый сад, 1999.
Струве В. В. История древнего Востока. Л.: ОГИЗ - Госполитиздат, 1941.
Тураев Б. А. История древнего Востока / Под ред. В. В. Струве и И. Л. Снегирева. Т. I-II. Ленинград: ОГИЗ - Социально-экономическое издательство, 1935.
Danto A.C. Analytical Philosophy of History. Cambridge: Cambridge University press, 1965.
Maspero G. Histoire ancienne des peuples de I'Orient classique. Vol. I-III. P.: Hachette, 1895 - 1908.
Russell B. Principles of Mathematics. Vol. I. L.: Allen & Unwin, 1903.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ИДВ - История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия. Под ред. И. М. Дьяконова. М.: Наука, 1983. Ч. П. Передняя Азия. Египет. Под ред. Г. М. Бонгард-Левина. М.: Наука, 1988.
KrV - Kant I. Kritik der reinen Vernunft. le Ausg. 1781. 2e Ausg. 1787.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Digital Library of Uzbekistan ® All rights reserved.
2020-2024, BIBLIO.UZ is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Uzbekistan |