JAPAN AND RUSSIA. THREE CENTURIES OF MUTUAL IMAGES. Ed. by Y. Mikhailova and M. W. Steele. Folkestone: Global Oriental, 2008. 237 p.*

© 2009

Рецензируемая книга - сборник статей, посвященных формированию и развитию в Японии и России представлений друг о друге в разные исторические эпохи от XVII в. до современности. Авторы сборника - ученые из России, Японии, США, Израиля. Часть из них - российские специалисты, постоянно работающие за рубежом.

В предисловии Ю. Д. Михайловой и М. У. Стила определяется задача, стоящая перед авторами статей: показать "роль представлений и визуальных образов в русско-японских отношениях за последние триста лет" (с. 1). В современной исторической науке, особенно на Западе, подобные темы стали популярными. В данной книге постоянно подчеркивается, что отношения между странами, в частности между Россией и Японией, - это не только политика или экономика, но и представления каждой стороны друг о друге, не только объективная действительность, но и "воображаемая реальность", тем или иным способом влияющая на развитие исторических событий; при этом в современном мире средства массовой информации делают "воображаемую реальность" часто едва ли не самой важной. Представления могут закрепляться как в вербальном виде, в языковых формулах и стереотипах, так и в виде невербальных образов, прежде всего зрительных (визуальных). Первая часть такого рода представлений изучена намного лучше, чем вторая, поэтому авторы сборника стремятся восполнить этот пробел.

Впрочем, поставленная задача по-разному присутствует в разных статьях. Иногда она выдерживается более или менее строго, особенно в статьях, написанных при участии Ю. Д. Михайловой. Некоторые статьи посвящены визуальным искусствам как таковым: живописи, графике, кино. В ряде других статей из многообразных аспектов, влияющих на формирование стереотипных представлений о "других", отбираются визуальные. Так, в статье, посвященной влиянию на эти представления темы японских военнопленных в СССР, акцент делается на отражении темы в изобразительных искусствах, музеях, театре. Однако эти аспекты очень трудно отделить от вербальных, и в той же статье некоторые важные темы, например судьба бывших пленных после возвращения в Японию, рассматриваются не только на основе зрительных образов просто из за недостатка соответствующего материала. А статьи об образе России в Японии XVII-XVIII вв. и о западном общественном мнении во время русско-японской войны почти не касаются визуальных образов, которые в обоих случаях были не главными. Итак, строгое выделение именно проблемы зрительных образов, заявленное в предисловии, оказывается слишком жестким и не всегда выполнимым.

Основная тема книги - представления (визуальные и вербальные) русских и японцев друг о друге в разные исторические периоды. Статьи значительно различаются и широтой охвата материала, и протяженностью рассматриваемых исторических периодов, и сосредоточенностью на более широких или более узких темах. Книгу не следует рассматривать как систематический очерк развития взаимных представлений русских и японцев друг о друге. Одни периоды отражены довольно полно, другие - отдельными аспектами (скажем, 1950-1980-е гг. рассмотрены лишь в области кино), третьи (как большая часть XIX в. или Вторая мировая война) не представлены вовсе. Тем не менее каждая из статей содержит интересную и нередко совершенно новую информацию, а в совокупности образует довольно полную, хотя неизбежно фрагментарную и не лишенную пробелов, картину изучаемых в книге процессов.

Сборник открывается статьей известной японской исследовательницы русско-японских культурных связей М. Икута "Меняющиеся японско-русские образы в период Эдо". В ней рассматриваются основные этапы развития контактов между двумя странами с XVII в. до начала XIX в. и их влияние на изменение представлений друг о друге. Если истории взаимоотношений двух стран в ту эпоху уже посвящено немало работ в Японии, СССР и в России, то гораздо меньше известно о массовых образах и стереотипах по отношению друг к другу. М. Икута указывает, что японцы познакомились с русскими иначе, чем с другими европейскими народами: другие на-

Япония и Россия. Три столетия взаимных образов. Ред. Ю. Н. Михайлова и М. У. Стил. Фолкстон: Глобал Ориентал, 2008. 237 с.

роды приплывали в Японию с юга, а русские подошли к границам Японии с севера. Поэтому они долго не отождествлялись с "южными варварами" и даже могли восприниматься не как люди, а как что-то вроде чертей из ада. Лишь после первых непосредственных контактов с русскими в середине XVIII в. в Японии их окончательно включили в число людей, но первые сколько-нибудь серьезные представления о северном соседе сложились в Японии после возвращения из России в 1792 г. Дайкокуя Кодаю, проехавшего через всю страну до Петербурга и встречавшегося с Екатериной П. После этого Россию окончательно стали считать частью европейского мира, но отношение к ней оставалось двойственным: с одной стороны, торговый партнер, с другой - источник потенциальной угрозы. Представления о Японии в России описаны в статье более бегло и сводятся к пересказу достаточно известных фактов.

Е. Дьяконова (Москва) в статье "Японизм в России в конце XIX и начале XX в." рассматривает влияние японского изобразительного искусства на искусство России предреволюционной эпохи. Это влияние не было непосредственным и происходило через страны Западной Европы, где к концу XIX в. стало популярным искусство японской гравюры. Японское искусство, таким образом, превращалось в интересную с точки зрения расширения изобразительных возможностей часть мирового искусства, его освоение не предполагало интереса к Японии в целом. В статье показано достаточно ощутимое влияние японских мастеров на творчество ряда видных русских живописцев, граверов и графиков: И. Я. Билибина, П. В. Кузнецова, А. П. Остроумовой-Лебедевой, Г. И. Нарбута и др.; некоторые из них (И. Э. Грабарь, М. В. Добужинский) выступали и как исследователи японского искусства.

Статья Р. Ковнера (Хайфа) ""Пятнадцать минут славы" Японии: манипулирование мировым общественным мнением во время войны с Россией, 1904-1905" по тематике отличается от других статей сборника. В ней лишь косвенно, как противник Японии, присутствует Россия, и речь идет об отношениях Японии со странами Европы и США. Показано, что Японии удалось добиться благоприятного о себе международного мнения во время Русско-японской войны. Если до этой войны Японию в странах Запада еще не рассматривали всерьез (ее победу в войне с Китаем приписывали в основном слабости ее противника), то события 1904-1905 гг. заставили признать ее как равноправного участника мировой истории. В статье также показано, что отношение стран Запада и США к войне могло определяться не столько симпатиями к Японии, сколько недоброжелательным отношением к России как стране подавления свобод, еврейских погромов и др. Но Р. Ковнер подчеркивает и активную пропагандистскую деятельность Японии по созданию ее позитивного образа.

Ю. Михайлова (Хиросима) в статье "Место Японии в русской и советской национальной идентичности: от Порт-Артура к Халхин-Голу", пожалуй, точнее всего придерживается тематики, заявленной в предисловии к книге. Речь идет о создании визуального "образа японского врага" в периоды Русско-японской войны и активного противостояния СССР и Японии в 1930-е гг., вылившегося в вооруженные конфликты в 1938 г. на озере Хасан и в 1939 г. в Халхин-Голе. Для первого периода рассмотрены лубки для "народа" и сатирические рисунки в столичных журналах, для второго - карикатуры в "Крокодиле" и других советских журналах. Отмечены как преемственность в ряде черт "образа врага", так и некоторые различия. Любопытно наблюдение Ю. Д. Михайловой о том, что ни в России, ни в СССР не были склонны изображать японцев похожими на горилл монстрами, как это делалось в США во время Второй мировой войны; наоборот, подчеркивались малый рост и физическая слабость японцев по сравнению с русскими. Однако если в 1904-1905 гг. при изображении "наших" акцент делался на физической мощи и храбрости, то в 1930-е гг. подчеркивалась вооруженность передовыми идеями. Но главное различие, как указывает Ю. Д. Михайлова, обнаруживалось в степени эффективности воздействия этих рисунков. Она замечает еще одну тему в сатирических рисунках периода Русско-японской войны, немыслимую во времена Хасана: насмешку над симпатиями "общественности" к японцам. На одной из карикатур конца 1904 г. нарисованы чествующие японского пленного дамы и господа явно высшего общества, изображенные с овечьими головами.

Были, по крайней мере, два различия между двумя эпохами, влиявших на массовое отношение к конфликтам с Японией. Во-первых, подчеркивает автор статьи, Русско-японская война велась за территории, не успевшие стать частью России (поэтому в графике того времени отсутствует тема защиты родной земли), и ее цели были малопонятны людям, а к 30-м гг. Дальний Восток уже стал интегрированной частью государства, и тема защиты рубежей стала приоритетной и понятной. Во-вторых (о чем в статье говорится лишь вскользь), война с Японией

1904-1905 гг. шла в канун и в начале первой русской революции, и многие в стране сочувствовали японцам просто потому, что желали поражения царскому режиму. В 1930-х гг. в СССР массовых настроений такого рода все-таки не было.

Другая статья Ю. Михайловой совместно с С. Кузнецовым (Иркутск) "Память и идентичность: японские пленные в Советском Союзе" посвящена роли проблемы японских военнопленных в отношениях Японии с СССР, а затем с Россией. Показано, как эта выигрышная для японской стороны тема используется для создания в Японии негативного образа СССР. Для этого употребляются наряду с прочими средствами и визуальные: изображение страданий японцев средствами изобразительного искусства, музейные экспозиции, видеоряд в театральных постановках. Всячески подчеркиваются горести пленных и жестокость советской администрации, но оставляется в тени то, что эти пленные до того участвовали в несправедливой войне. И данная пропагандистская тема вовсе не исчезла ни в период "перестройки", ни даже после смены общественного строя в России. Посвященный плену музей в г. Майдзуру открылся в 1988 г. и находился на пике популярности в первой половине 1990-х гг., а театральный спектакль и мюзикл на эту тему появились в самые последние годы. Ю. Михайлова и С. Кузнецов показывают, что сама проблема не столь однозначна, как это выглядит с официальной японской точки зрения: многие бывшие пленные вспоминают период жизни в СССР с ностальгией и теплыми чувствами к советским людям. И их возвращение в японское общество после прибытия из СССР бывало сложным, в том числе из-за того, что их часто считали "красными".

И. Мельникова (Киото) в статье "Построение экранного образа идеального партнера" исследует историю постановок совместных советско-японских кинофильмов в 1960-1980-е гг. В целом при не очень высоком уровне развития советско-японских культурных связей как раз здесь удалось добиться многого: на экраны двух стран вышло не менее семи таких фильмов. Автор статьи на основе документов и бесед с участниками постановок восстанавливает историю их создания и рассматривает эти фильмы, обращая больше внимания на их содержание, чем на художественную форму. Иногда она, на мой взгляд, слишком политизирует это содержание, выискивая политический подтекст там, где его скорее всего не было. Но отмечено главное: все эти фильмы создавали позитивный (пусть в чем-то и идеализированный) образ каждой из двух стран в глазах зрителей другой стороны. Однако едва ли не все эти фильмы имели больший резонанс в СССР, чем в Японии. В статье отмечен социологический опрос конца 1990-х гг., который показал, что даже через много лет образ Японии в России ассоциировался с именами режиссера Акира Куросава и игравшей в нескольких совместных фильмах актрисы Комаки Курихара, тогда как японцы, говоря о России, вспоминали только политиков, а актеры, игравшие в совместных фильмах, не стали известны в Японии. Здесь, безусловно, сказались усиливавшийся у нас еще с советского времени интерес к Японии и невысокие оценки в Японии всего советского, особенно с 1970-х гг. А отмена в России государственной монополии в области международных связей привела не к оживлению сотрудничества в области кино с Японией, а к его полному прекращению.

Тема статьи К. Иноуэ и С. Толстогузова (Хиросима) "Распад Советского Союза в японских политических карикатурах" перекликается с темой в статье Ю. Д. Михайловой. Речь идет о рисунках газеты "Асахи" за декабрь 1991 г., посвященных гибели СССР. Отмечены различия между образами, создаваемыми в карикатурах и в политических статьях той же газеты, а также в сходных по тематике рисунках того времени в американской печати. Если в статьях газеты "Асахи" ситуация в СССР рассматривалась во многих аспектах, то карикатуры выбирали из них преимущественно два: личную борьбу М. С. Горбачева и Б. Н. Ельцина, закончившуюся как раз в рассматриваемый период безоговорочной победой последнего, и распад государства под давлением движений за независимость в национальных республиках. Если в печатных текстах выражалось сочувствие и к Горбачеву, и к Ельцину, то в рисунках подчеркиваются слабость Горбачева и опасная сила Ельцина. Американская карикатура, с одной стороны, клеймила погибшее государство, с другой - выражала надежды на свершившуюся "демократическую революцию", тогда как в японской карикатуре нет ни того, ни другого, зато новый лидер Ельцин по-прежнему выглядит источником потенциальной опасности. По мнению авторов, именно в данном жанре и после смены строя в России сохранялись стереотипы "холодной войны".

Три последние статьи посвящены современности. Ц. Акаха и А. Васильева (Монтерей, Калифорния) представлены статьей "Образы в затемненных зеркалах: японо-русские восприятия в провинциальной Японии", в которой анализируются результаты опросов живущих в Японии рус-

ских и находящихся в контакте с ними японцев об их отношении к представителям другого народа. Эта статья неожиданно перекликается со статьей М. Икута, посвященной другой исторической эпохе. Японцы в XVII-XVIII вв., зная о русских лишь понаслышке, могли считать их чертями, но, знакомясь с ними, начинали их воспринимать как людей. Так и современные японцы, в большинстве никогда не видавшие ни одного русского, по всем опросам, относятся к ним чаще отрицательно, но японцы, находящиеся с русскими в постоянном контакте, дают им в целом положительные оценки. В отношении русских к японцам различие обратное: не имеющие с ними дела граждане России склонны их идеализировать, а те, кто с ними общается, дают скорее положительные, но более сдержанные оценки, нередко отмечая, в частности, их туповатость, нерешительность, надоедливость (тогда как японцам больше всего не нравится в русских недостаточно вежливое поведение).

В статье Ю. Михайловой и ныне покойного Е. Торчинова (Санкт-Петербург) "Образы в тупике: аниме и манга в современной России" впервые в науке рассматривается особая молодежная субкультура в России последних полутора десятилетий. Если японское игровое кино, затрагиваемое в статье И. Мельниковой, было гораздо более популярно в СССР, чем в современной России, то на смену ему пришло увлечение искусством японской мультипликации - аниме - и японских комиксов - манга. И аниме, и манга, уже давно популярные в самой Японии, со второй половины 1980-х гг. стали завоевывать позиции в других странах, а в 1990-е гг. дошли до России. В статье описаны субкультура российских поклонников аниме и манга, так называемых отаку, деятельность их объединений (анимок), клубов фанатов, общение через Интернет, попытки создания собственных манга. Хотя культура аниме и манга воспринимается как японская и среди их поклонников довольно многие даже пытаются учить японский язык, лишь 8% из них объясняют свой интерес к аниме и манга желанием больше узнать о Японии. На деле эти культурные явления приходят в Россию не столько с востока, сколько с запада, представляя собой часть формируемой в основном в США культуры глобализации (этот вывод следует из сказанного в статье, но прямо в ней не формулируется). Напрашивается аналогия с японскими чертами в русском искусстве начала XX в., описанными Е. Дьяконовой. Ю. Михайлова и Е. Торчинов дают и социальный анализ рассматриваемого явления. Указано, что типичные фанаты аниме и манга - люди достаточно образованные, обычно знающие иностранные языки и регулярно пользующиеся Интернетом, но материально не преуспевающие и в той или иной степени недовольные своей жизнью. Если в Японии подобные фанаты - обычно школьники или студенты, то в России данное увлечение сохраняется по крайней мере до 35 лет. То есть уход в воображаемый мир картинок - один из способов отвлечься от тягот жизни в современной России.

В статьях Ц. Акаха и А. Васильевой, а также Ю. Михайловой и Е. Торчинова затрагивается общая проблема образов Японии в современной России и России в современной Японии. Если в Японии по-прежнему сильны предубеждения против России, иногда восходящие к очень давним временам, то в России и до, и после 1991 г. распространена идеализация Японии, но не реальной страны, о которой известно очень мало, а страны, которой не существует. Воображаемый мир аниме, манга, боевых искусств совмещается с миром высокой техники. Здесь, разумеется, прежде всего отражены негативные представления многих российских граждан о своей стране, которым хочется что-то противопоставить.

Наконец, Л. В. Сморгунов (Санкт-Петербург) в статье "Репрезентации представления: японские политики в российском Интернете и на российском телевидении" рассматривает образы Японии на российском телевидении последних лет. Отмечается, что больших различий между разными каналами не обнаруживается, как и между информацией о Японии в Интернете и на телевидении. Эти образы автором подразделяются (иногда несколько искусственно) на три категории: образы, резко противопоставляющие японцев русским, образы, сближающие японцев с русскими, и постмодернистские образы, лишенные каких-либо оценок, а иногда и логики. Сопоставляя статью с другими, можно видеть, что каталогизируемые в ней образы могут восходить к образам времен Русско-японской войны и Хасана (например, подчеркивание малого роста и физической слабости японцев по сравнению с русскими), но могут и отражать более новые представления об "идеальной Японии". В целом Л. Сморгунов считает, что телевидение России не дает зрителям объективной и сколько-нибудь полной информации о современной Японии.

В статьях сборника не все может выглядеть убедительным, некоторые выводы кажутся искусственными. Например, Ю. Михайлова, отмечая постоянное присутствие морской темы в русской карикатуре времен Русско-японской войны и ее отсутствие в рисунках 1930-х гг., ищет здесь,

со ссылками на Ю. Лотмана, отражение архетипических представлений о воде и суше (с. 84-85). Думаю, что все здесь проще: Русско-японская война, начавшаяся потоплением "Варяга" и фактически закончившаяся Цусимским боем, в значительной своей части велась на море, а конфликты СССР с Японией в 1930-е гг. были исключительно сухопутными. Встречаются и фактические неточности. Е. Дьяконова (с. 44) называет дом М. А. Волошина в Коктебеле "единственным сохранившимся домом "Серебряного века" в России". Не очень ясно, что здесь понимается под "домом "Серебряного века"" (почему, например, сохранившийся дом В. Я. Брюсова в Москве сюда не относится?), но серьезнее то, что Коктебель теперь не в России. Встречаются опечатки или ошибки в датах: М. В. Добужинский умер не в 1967 г. (с. 36), а в 1957 г.; покойный автор сборника Е. Торчинов - не в 2002 г. (с. X), а в 2003 г.

Нельзя сказать, что подбор статей в сборнике выглядит четко продуманным, многое в их тематике, видимо, было связано с интересами тех авторов, которых удалось привлечь. Тем не менее книга складывается в единое целое, из нее можно извлечь представление о том, как в разные исторические эпохи японцы и россияне смотрели друг на друга, что здесь менялось, а что оставалось устойчивым. Можно надеяться на то, что исследование данной темы будет продолжено.

Permanent link to this publication: